Бедолага отступил назад, пока Юджи самостоятельно поднимался с пола. Не важно, что мой друг был врачом – возможно, именно это послужило причиной отказа.
Йогиня приехала на день позже меня. Приятные ощущения нашей нью-йоркской связи испарились, превратившись в сексуальную паранойю. С самого начала знакомства с ней я хитрил, возвращался к своей старой подружке, уходил и приходил в компанию Юджи бесчисленное количество раз, а она в это время вела себя с другими мужчинами так, что все женщины нервничали, а меня просто сжирала ревность. Я страстно жаждал наслаждаться возобновившейся связью, однако она вылила на меня ушат холодной воды, сказав, что до тех пор, пока мы с Юджи находимся под одной крышей, этот вопрос не обсуждается. Сказать, что я расстроился, это ничего не сказать. Гнев и ревность метались между бортами моего тонущего корабля.
Во время поездок она всегда была в другой машине – его машине, рядом с кем-нибудь еще. Целыми днями я наблюдал за ее взаимодействиями с другими людьми. Ее флирт был настолько естественным, что, казалось, против него иммунитета нет ни у кого. А что еще было делать рядом с Юджи, когда он замолкал или когда говорил, а мы в течение долгого времени просто сидели и слушали, уставившись друг на друга. Перегревалась не только голова. Столько времени проводить возле Юджи в одной комнате с ней, имея возможность лишь смотреть на нее, – это было мучительно. О том, чтобы заговорить с ней при нем, даже речи быть не могло.
Плюс к тому мы должны были быть очень осторожными, потому что если бы наши отношения стали достоянием общественности, Юджи начал бы трубить о них по всем каналам в режиме широкоформатного вещания. Он бы придумал историю и просто заполнял бы ею эфир. Конечно, он не вчера родился и не мог не знать, что происходит. Как он мило замечал: «Я приехал в город не в карете из тыквы». Если бы он захотел, он бы так и сделал. Все всё знали. Мы жили в мыльном пузыре, стеклянном доме, пытаясь скрыть очевидное.
Каждый день Юджи выдавал свои обычные комментарии по поводу того, что секс нужен только для продолжения рода, и это действовало Йогине на нервы. «Брак – это узаконенная проституция!» – говорил он. Он называл ее «балерина», но при этом, якобы по причине акцента, произносил это слово так, что оно звучало как «исполняющая танец живота». Это был изощренный террористический акт, направленный против моего вовлечения в какое-либо «чувственное удовольствие». Это чертово выражение производило эффект царапанья ногтями по школьной доске, когда мисс «Просто скажи нет» использовала духовность для уклонения от близости. Я страдал от сексуальной неудовлетворенности и при этом, идиот, был одержим идеей целибата, представляете?
– Вы получили по заслугам! – мог сказать Юджи кому-нибудь, бросив взгляд на меня, или, сильно перефразировав Шекспира, выдать фразу: «В аду нет столько гнева, сколько его в женщине, которой пренебрегли».
В Дакшинешваре, в знаменитом храме, где жил Рамакришна, есть статуя богини Кали – Божественной Матери, которой он поклонялся. Она стоит на груди возлюбленного Шивы в состоянии ярости. Ее глаза дики, она до зубов вооружена и обвешана гирляндами из черепов, ее язык в гневе высунут наружу. История гласит, что Шива бросился ей под ноги, чтобы сдержать ее гнев, грозивший уничтожить всю Вселенную. Этот образ женской ярости является мощным символом эквивалента страха мужчины перед женщиной. Набегающие волны неконтролируемых животных эмоций в присутствии маленького старого мудреца и прекрасной Йогини бросали меня, как тряпичную куклу, из одной крайности в другую. Единственным выходом справиться с каждым из них было сдаться, но на тот момент я еще не мог этого сделать. Я не мог ни сдаться, ни уйти. Борьба продолжалась, и я терял время. Дни проходили в отчаянии, с периодически случающейся суицидальной депрессией. Интересно, можно ли говорить о суицидальной депрессии, если ты о ней только думаешь? Да нет, на самом деле – просто переодетая жалость к себе. Он говорил, что реинкарнация существует до тех пор, пока в нее верят. Мои худшие предположения о том, что страдания не заканчиваются со смертью, подтвердились.
«Тот факт, что ты находишься сейчас здесь, говорит о том, что ты еще питаешь надежды». Согласен.
Мы продолжали путешествовать на машинах. Поскольку мы были в Италии, больше всего нам нравилось посещать магазины шоколада. Однажды смеха ради я устроил представление, смешав в одну неприглядную массу все остатки шоколада и с жадностью набросившись на него. Сделав это однажды, я был обречен повторять это действие многократно. Ничто меня не учило. «Ну-ка, подчисти все!» – требовал он все чаще и чаще к удовольствию присутствовавших. Все, что бы я ни делал ради выпендрежа, развлечения или снятия напряжения, лишь добавляло масла в огонь. И все больше сказывалось на моем желудке.
Но и остановиться я не мог.
Мы ненадолго съездили в Гштаад по банковским делам Юджи. Девочки захотели пиццу на обед, и, уступив их желанию, мы пошли обедать в «Арк-ен-Сиель». На обратном пути в Италию мы уже доехали до Готардского туннеля, 17-километровой махины в горах, когда Лакшми обнаружила, что при ней нет кошелька, в котором остались ее с девочками паспорта. После лихорадочных поисков девочки посигналили другим машинам, чтобы те остановились у обочины на выезде из тоннеля.
Лакшми была в ужасе от того, что причиняет Юджи неудобства.
«Ты возвращайся и найди его, а я поеду домой», – только и сказал он.
Я, то засыпая, то просыпаясь, весь день ехал с температурой в другой машине. Взглянув на Нью-Йоркершу, которая была за рулем микроавтобуса, я понял, что надо вмешаться. Сумедха была погружена в «Гарри Поттера», Шилпа и Синди слушали музыку в наушниках. До сих пор девочек мало заботили подробности поездки. Несмотря на протесты Лакшми, я забрался на место водителя микроавтобуса, и мы отправились обратно в туннель. Юджи часто раздражало то, что люди плохо ориентируются в дороге и постоянно сверяются с картой, и потому было особенно удивительно, как легко мы нашли дорогу назад без нее. Естественно, кошелек находился на том же месте рядом с диваном, где Лакшми оставила его за обедом.
Было восемь часов вечера, когда мы запрыгнули в машину и рванули из Гштаада в Италию. После того как кошелек нашелся, Лакшми расслабилась, но о сне не могло быть и речи, и она помогала мне не сбиться с дороги. Имея собственный опыт потери паспорта в аэропорту, я понимал, как она себя чувствует. Другим простить тебя гораздо проще, чем тебе самого себя.
Следование в потоке с другими машинами – занятие утомительное и погружающее в состояние дорожного гипноза, поэтому обратная поездка доставила мне удовольствие. Два раза проехать через туннель за один день было более чем достаточно, и мы выбрали дорогу через перевал Симплон в Альпах. Машина тихо шуршала по дороге, пассажиры салона мирно спали. Выезжая на сверкающий холодным белым зимним светом перевал, мы с Лакшми глядели в оба. Полная луна освещала путь, машин на дороге не было, и нам иногда становилось не по себе от того, как мы в одиночестве скользили над вершинами массивных Альп. Казалось, живые и дышащие горы только того и ждут, чтобы мы, поскользнувшись, совершили ошибку и полетели в темные глубины, притаившиеся за зубчатыми каменными стенами, и пропали там навсегда. К полуночи мы уже спускались по итальянской территории в сопровождении луны, то выглядывающей, то прячущейся за плечом горы. Поворот за поворотом мы спустились в долину и прибыли в Бавено около двух ночи. Можно было выдохнуть.
Глава 24
«Это живое зеркало, отражающее вещи именно такими, какие они есть».
После двух недель, прожитых в живописной Италии, я вернулся домой, чтобы заработать денег. Я поступил так, как поступают индийцы: когда они уходят, они говорят: «Я ухожу и я вернусь». Я уехал домой и вернулся в Гштаад на неделю в мае. Юджи потихоньку восстанавливался, но состояние его было все еще очень нестабильным. И хотя я планировал вернуться только летом, в какой-то момент я понял, что должен обязательно проверить, как у него дела. Я перестал подсчитывать, во сколько мне выльется поездка, заказал билет туда-обратно в Швейцарию и улетел. Можно легко представить, в каком состоянии я находился, если даже мне эта поездка не казалась экстравагантной.
По утрам он усердно, не стесняясь выражений, пытался стрясти денег с Марио.
– Где этот ублюдок?
Возле дверей возникал шорох, и кто-нибудь обычно отвечал: «Думаю, это он». Затем раздавался скрип дверной ручки и входил улыбающийся итальянец, обожающе глядящий на Юджи.
– Что?! Почему ты так поздно?!
– Пррривет, пррривет!
– Эй, ублюдок! Где ты был?
– Добрррое узра тебе, Бозз!
После этого он шел через заполненную людьми комнату, ложился на ковер на полу рядом с кухней и вздыхал:
– Как я рррад визить тебя!
– Что он говорит? – спрашивал Юджи, морщась, как будто не мог понять его. С этого начинались приставания к «чистильщику грибка», когда тот лежал ничком на полу в состоянии физического изнеможения.
– Эй, ублюдок! Как дела с уничтожением грибка?
– Отцень хоррррозо, зэррр!
– А твоя дама тебя еще не выгнала?
– Неат еастчо!
Он всегда напоминал Марио о «трех страницах криминальной сводки», показанных ему одним его анонимным другом из ФБР в Америке, которые заставили бы его даму мгновенно выгнать его на улицу, если бы она только все узнала. Затем он начинал подшучивать над его «усеченным британским акцентом». Несмотря на то что Марио мог разговаривать на четырех языках, они всегда звучали у него как разные версии итальянского. Каздое злово вылезало дак быздро и зелало англизкий таким звонгим, зто злузать его обыздно было довольно забавно.
Перепалка между двумя знатоками английского языка всегда несла в себе доброе веселье.
– Ты уже позавтракал?
– Неат еастчо! – поет он уже другим тоном.
– Заткнись, ублюдок! – скрывая улыбку, Юджи отмахивался от него как от большой назойливой мухи. Но это еще не все, он