Лето заканчивалось. Дождь шел, не переставая, и мы сидели в комнате, сходя с ума. У меня уже начиналась клаустрофобия. Состояние Юджи трудно было определить точно. Одним утром он упал (у меня есть пометка на календаре, когда именно), но ничего страшного не случилось. Он хотел уехать из Гштаада, и мы отправились в Бавено, куда приехали повидаться с ним его друзья из Милана. Затем мы поехали через Ванс еще к одному его другу, живущему на Средиземном море. Все места были безумно красивыми – настолько же безумными были и наши бесконечные дороги к ним. Наше с ним постоянное дурачество стало для него удобным предлогом, чтобы опираться на мою руку, когда нужно было выйти из комнаты. Он мог часами прямо сидеть в своем кресле, но когда поднимался, ноги уже не держали его так хорошо, как раньше.
Я пытался определиться, что же мне делать: то ли улететь первого сентября, как и планировал, в Штаты, то ли послать все дела в Нью-Йорке к чертовой бабушке. Сейчас даже трудно представить, каким сильным тогда было искушение все бросить и разом избавиться от всей своей собственности. Долгое время это было просто моей навязчивой идеей. И все-таки чувство самосохранения заставило меня вернуться назад. Я все еще мог продать какие-то картины. Да и кроме того, предоставить моим друзьям выкидывать вещи из моей квартиры на улицу тоже было как-то не очень. Я бы сам не хотел оказаться в подобном положении.
Тем не менее, когда мы ехали на юг, я прокручивал в голове идею о том, чтобы остаться. Юджи спросил меня о планах. Я позволил ему порвать мой обратный билет, но билет был электронный, поэтому ничего страшного не случилось. Я обсудил ситуацию с ребятами в Вансе, пока мы болтали, стоя на маленьком каменном плато, возвышающемся над живописной равниной, – то был один из редких моментов, когда можно было насладиться прекрасным видом после выматывающего дня почти полного ничегонеделанья. Мы с Калифорнийцем говорили о своем намерении, по возможности, быть с Юджи до самого конца. Похоже, он производил на нас обоих одинаковый эффект – нечего более ценного и стоящего для нас в мире не было. Я сомневался, ехать ли мне в Нью-Йорк, поскольку думал, что Юджи может нуждаться в моей поддержке: «Что будет, если я уеду, а он упадет?» Спасибо Марио – он напомнил мне о том, что Юджи умер давным-давно и на самом деле никогда ни в чьей помощи не нуждался.
Я решил вернуться и уладить свои дела в Нью-Йорке.
После моих субарендаторов в комнате царила полная разруха. Я дал себе неделю на то, чтобы увезти свои картины и несколько самых необходимых вещей, а со всем остальным безжалостно расстался. Соседи, жившие через коридор от меня, были в шоке, когда увидели телевизор, кровать, стулья, уже и так поломанные, и прочую лабуду: «Что ты собираешься с этим делать?» «Угощайтесь», – сказал я и радостно поставил на этом жирную точку. Теперь у меня практически ничего не было, и мне было интересно, какой станет моя жизнь без всего.
После этого я немедленно отправился во Франкфурт, доехал до Амстердама с Уешей, где мы присоединились к остальным. Мы провели в Амстердаме несколько дней, затем отвезли в Кельн женщину, которой нужно было на работу, а потом снова отправились в Гштаад в новой «Вольво» Эрика. Эрик был за рулем, Юджи на переднем сиденье. Мы втроем – Калифорниец, Йогиня и я – были зажаты на тесном заднем сиденье автомобиля. Юджи хотел съездить в Лондон, навестить своих старых друзей.
К тому времени как мы остановились первый раз заправиться и пописать, Йогиня обнаружила, что растительное масло, предназначенное для готовки, разлилось по всей ее новенькой дорогой сумке. Мой рюкзак, лежавший сверху, полностью промок. Я бросил его. Что до остальных трех дней этого турне, я даже говорить о них не хочу. Я увидел Лондон. Я обливался потом в супержарком помещении, которое арендовал Юджи. Приехал Махеш. Была совершенно дискомфортная поездка по английским окрестностям, где жила «та жирная сука» королева, с заездом в Кембридж, затем в Оксфорд и назад. К концу поездки мы трое были просто всмятку на своем заднем сиденье. Я был готов взорваться. Посмотрев на Йогиню, Махеш сказал: «Моя дорогая, ты выглядишь так, словно ждешь пулю в лоб!» Он постоянно отводил меня и советовал держаться подальше от Юджи. Мне, знавшему историю их взаимоотношений, это казалось странным. Но, очевидно, он считал, что нам надо прятаться, чтобы не быть «разрушенным» Юджи и не стать, как он выражался, полными изгоями в обществе. Я воспринимал это как одно из типичных драматичных представлений Махеша.
Не было человека счастливей меня, когда, вернувшись через три дня в Люксембург на «континент», я увидел, как подъехал Марио в минивэне с нормальными сиденьями. Я готов был его расцеловать.
Юджи потащил нас дальше в Италию, на побережье Амальфи, где, по его словам, он искал себе место «постоянной дислокации». Он продолжал говорить об уходе, приводя в пример слонов, самостоятельно выбирающих место своей смерти, однако создавалось впечатление, что ему просто нужен был предлог, чтобы не сидеть на месте. Многие годы он не уставал повторять, что для него остановка означает смерть. Кто-то из друзей рассказал о том, что к югу от Генуи есть замечательное местечко, и мы поехали посмотреть его. На одной из продуваемых ветром, идущих вдоль моря прибрежных дорог, во время остановки, я открыл дверь новехонькой «Вольво» и случайно стукнул ее о каменный парковочный столб так, что осталась вмятина. Водитель почти не отреагировал. В тот же день мы вернулись в Гштаад. Поскольку мы постоянно перемещались с места на место, Юджи предложил, чтобы мы, дешевые американцы, взяли себе в аренду отдельную машину.
Европейцы возили нас на своих машинах большую часть времени, что, естественно, было достаточно затратно, даже если мы участвовали в оплате бензина. Юджи часто не разрешал «помогать» им, как он это называл, вынуждая водителя нести все издержки самому. Я всегда помнил о том, что я путешествую за чей-то счет, – надо сказать, не очень приятное чувство.
Таким образом, наша троица американцев – мистер Калифорния, принцесса Йогиня и мистер Бешеный (то есть я) – взяли напрокат маленький красный «Фиат». Мы даже не успели выехать из гаража в Комо, как начали пререкаться с Йогиней по поводу моего умения водить машину. Мистер Калифорния беспокойно ерзал на заднем сиденье. На тот момент он варился в мыслях о двусмысленности поведения Йогини и милом романтичном разговоре с девушкой из Германии, которая не слишком лестно отозвалась о ее балетных навыках. Сестри-Леванте – это небольшой солнечный прибрежный городок, устроившийся в скалах вдоль Средиземного моря. Прибрежные дороги – это сплошные спуски и подъемы с противными крутыми изгибами, бросающие вызов моему небольшому водительскому опыту езды на машине с ручным переключением скоростей. Но вид был таким красивым, что просто дух захватывало. Как только мы приехали и устроились в небольших апартаментах, где закатные лучи утопающего в море солнца нежили нас своим мягким светом, Юджи тут же захотелось поехать куда-нибудь дальше.
– Что мы делаем в этом месте! Давайте же! Я хочу куда-нибудь поехать!
В это время года в городе было малолюдно. Большинство из нас занимали апартаменты на четверых человек с видом на море с различной высоты. Мы с Калифорнийцем жили в одном номере, а Йогиня с Немкой в другом – по соседству. В такую идиотскую ситуацию мы попали потому, что не хотели делать наши отношения достоянием гласности и, соответственно, попасть под прицельный огонь Юджи. Минус этой стратегии был в том, что он все равно все знал, а мы только делали себя несчастными в попытках скрыть правду. Я был равно виновен в сложившейся безумной ситуации. Мои чувства были глубоко противоречивы: с одной стороны, у меня не было ни малейшей заинтересованности в том, чтобы довести отношения до логического завершения, а с другой стороны, физическое желание моего тела было таким сильным, что я просто разрывался на части. Знание того, что эти процессы никак мной не управляются, погружало меня в состояние полного отчаяния. Я знал, что в этом Юджи мне помочь не может. Я то хотел ее, то не хотел, но в одном был уверен точно: я не хотел, чтобы кто-нибудь еще хотел ее. Ни одна из этих «хотелок» никогда не была удовлетворена. Неудивительно, что мне нравилась роль шута – этим методом при подобных обстоятельствах я пользовался с детства.
Пару слов о моих взаимоотношениях. С того самого момента, когда мне впервые захотелось секса с женщиной, для меня было очевидно, что желания жениться у меня нет. Я был как тот одержимый: влюблялся и зацикливался на женщине до тех пор, пока она не становилась моей, после этого разворачивался и шел в другую сторону. Для меня всегда трава в чужом огороде была зеленее. Понимание того, что дела обстоят именно так и ничего здорового в этом нет, ситуацию не облегчало. Я влюблялся, но чувство любви никак не влияло на мое нежелание жениться. Я до сих пор не знаю, почему так. Я объяснял себе это тысячами разных способов, но до сути проблемы так и не смог докопаться – дурацкая ситуация.
Даже просветленный человек, если такое бывает в принципе, не мог мне в этом помочь. Мое шутовское поведение в присутствии Юджи было криком отчаяния и способом скрыть свои мучения. Он помогал мне своими постоянными побоями. Разделения не было: я сам бил себя постоянно, а ему просто случалось быть поблизости.
При этом я понимал свою удачу быть рядом с таким человеком, как Юджи – огромной силой, явлением природы, чем-то таким, что никак нельзя профукать, особенно если обстоятельства дали тебе возможность не только найти его, но и проводить с ним время. Найдя его однажды, я ни за что не хотел его упустить, я хотел оставаться с ним рядом во что бы то ни стало. Через какие бы тернии я ни проходил, я точно знал, что у меня просто не было выбора, этот вопрос даже не обсуждался.
Более того, теперь, когда он становился заметно слабее, он явно пользовался мной для физической поддержки. Оглядываясь назад, я понимаю, что его внимание помогало мне несказанно: оно было тем, что отвлекало меня от моих собственных болезненных переживаний. Если он был прав, и эмоции были тем же, что и мысли, значит, я просто принимал лекарство в его лице.