Когда Сугуна увидела, каким он стал тощим, вопрос питания тут же стал ее главной заботой. Его желудок в результате кардиоспазма выбрасывал столько еды, что было вообще непонятно, на чем он живет. Она кормила его более тридцати лет, ухаживая за ним как мать или дочь, а теперь вдруг все подряд начали давать ей советы по поводу его питания. Внешность кинозвезды, стройность и осанка, отличавшие его еще пять лет назад, исчезли безвозвратно. Он был стариком, а без зубных протезов казался еще более дряхлым.
Он сразу же создал определенную напряженность, потребовав, чтобы мы принимали пищу в доме вместе с ним. Особенно по этому поводу огорчилась Йогиня, поскольку в предыдущей поездке она пыталась организовать еду в другом доме, но ее идея была безоговорочно отвергнута, а потом ее еще и обвинили в отсутствии настойчивости. Несмотря на свою сверхпривлекательную внешность, она была такой тихой, что никто ее не слушал. Как обычно, она тут же закрылась в своей раковине.
Молодая дама из Венгрии, познакомившаяся с Юджи годом раньше, приехала снова и поселилась в нашем доме. Она была более агрессивной и взяла на себя роль организатора и хозяйки на кухне. Эти двое были несовместимы, как вода и масло. Йогиня была тихой, выдержанной, воспитанной барышней, а Венгерка – дочкой коммуниста, ведущей цыганский образ жизни с манерами, от которых хотелось лезть на стену. В конце концов каким-то образом мы пришли к соглашению относительно приготовления еды в доме. Несмотря на приглашение Юджи, единственным удобным вариантом было потихоньку уйти и поесть у себя.
Юджи снова попросил меня сесть рядом с ним на диване.
– Эй, придурок! Насколько хорошее сегодня утро?
– Прекрасное, Юджи, прекрасное…
– Подходи, подходи, ты должен составить мне компанию. – Хитро улыбаясь, Юджи похлопал рукой по подушке, как обычно делают индийцы, когда хотят подозвать тебя к себе.
Поскольку в Италии было официально объявлено о том, что битье прекращено, я подумал, что во время утреннего кофе мы с ним поболтаем о том о сем, поиграем словами, посплетничаем и поподкалываем друг друга. Как только мне передали первую чашку кофе, он нанес мне быстрый удар по голове. Это было настолько неожиданно, что я потерял дар речи. Я вспыхнул, но промолчал и притворился, что ничего особенного не произошло. Он же сам объявил перемирие! Тогда что такое это было? Мое лицо стало красным. Следующее, что я почувствовал, это щипок в бедро, который дал мне понять, что все могло опять измениться. Я опять его проигнорировал. Тогда он еще раз ущипнул меня и быстро ударил.
Люди в комнате были удивлены, послышался смех. Сугуна была в шоке. Лицо ее выражало озабоченность и дискомфорт. Затем последовало обычное расследование Мохана – большого круглого человека, позитивного и брызжущего энергией, который отказывался работать, когда в город приезжал Юджи. Он имел привычку часами тараторить вопросы.
– Ох-хо, Юджи! Что это?
Взволнованная Сагуна спросила более конкретно:
– Юджи! Что ты делаешь?
Отвесив мне еще пару затрещин, он обыденным голосом ответил, разъясняя:
– Он это заслужил!
Еще один удар по голове.
– О боже! – прогромыхал Мохан из другого конца комнаты. Затем с выпученными глазами проорал одну из своих любимых реплик: «Прямая передача энергии!», и его большой живот затрясся от смеха. Только в Индии подобные вещи могут приписать чему-то духовному. Теперь уже я был готов стукнуть его, поскольку Юджи мог легко использовать его слова в свое оправдание. В любом случае шлюз был открыт: пока я прикрывал голову от удара, он сильно щипал меня за внутреннюю поверхность бедра, где было реально больно, затем его пальцы находили мягкое место у меня на руке, и вскоре я уже постоянно пригибался и ставил блоки, пока он продолжал свою утреннюю проповедь, разговаривая и поколачивая меня, – все, как обычно. Я потерял интерес к кофе и под воздействием кофеина начал потеть. Словно услышав, как я потею, он попросил Сугуну принести мне еще чашку кофе, когда я еще ту не допил.
– Эй! Мне не нужна вторая чашка!
– Думаешь, у тебя есть выбор?
– Ну перестань!
– Ты думаешь, я нежный сладкий Иисус?
Бац!
– Я не святой!
Щипок! Щипок!
– Я не милый парень!
– Хорошо! Хорошо! Я понял!
– Не думаю, что ты понял! В конце концов, ты просто болван и ублюдок!.. Кто из них?
– Тебе решать! – Я перестал сопротивляться и на время согласился с ним. Мне снова предстояло смириться с происходящим или уйти, а я ведь еще даже десяти минут не пробыл в комнате.
Вскоре мы вернулись к горячей воде, поливаемой мне на руку или голову, закускам, которые мне приходилось доедать после него. Если я отказывался от его еды или кофе – еще чашечки и еще одной, то горячий кофе тут же зависал над моей головой в состоянии полной боевой готовности. Я знал, что он не волновался о том, прольет ли кофе на диван: хозяева все равно винили бы в этом не его, а меня. Как оно началось, так и пошло дальше: редко случалось, чтобы я был в комнате и он не подозвал меня к себе и не начал бить.
– Эй! Где этот ублюдок?
– Он здесь, Юджи! – подсказывал ему кто-нибудь добрый, когда я направлялся к входной двери.
– Если мне придется идти за тобой, сам знаешь, какие будут последствия!
Если я не шел к нему по собственной воле, он грозился притащить меня силой. Я не хотел подвергать его риску падения или просто усугублять ситуацию. Каждый раз, с новой силой нанося удары по мне, он мстительно приговаривал:
– Думаешь, я слабак?
Бац!
Снова и снова, глядя на меня, он говорил: «Когда я смотрю на тебя, единственная мысль, которая приходит ко мне в голову, – ударить тебя!» Это было еще одно объяснение из всего лишь двух возможных. Первое: «Ты это заслужил!»
В подавляющем большинстве случаев все проходило довольно весело, но болезненно, и я иной раз доходил до отчаяния, стараясь шутками сбалансировать ситуацию и не сделать ее еще хуже.
Когда приехал Преподобный, я оказался зажатым на диване между ними: с одной стороны Юджи, с другой – пребывающий в состоянии «духовной комы» развалившийся Рэй, упиравшийся крест-накрест лежащей ногой мне в колено. Я сидел, сжавшись до максимума, получая тумаки от Юджи слева, впившуюся в колено ногу Преподобного справа, и почти физически чувствовал, как близко мои ноги находятся к лицам сидящих на полу людей. Естественно, они все стремились сесть к нему как можно ближе.
Если на мне были очки, возникал шанс их раздавить. Если я пытался блокировать его нападение, он садился мне на руку. Если я сопротивлялся, возникал риск нанести ему вред. Если война начинала затихать, он командовал:
– Расскажи им что-нибудь смешное!
Если я тут же что-нибудь быстро не придумывал, щипки, шлепки и удары становились нестерпимыми.
– Понял? Ты думаешь, что я «святой ублюдок», как милый сладенький Иисус. Не дождетесь!
Каждый раз, когда я думал, что испытываю максимальный дискомфорт, он еще больше усиливал его.
Ко всему прочему, от него шло такое количество энергии, что я постоянно чувствовал себя под кайфом. Временами мне стоило больших усилий держать глаза открытыми, поскольку возникало ощущение парения в каком-то бесконечном пространстве – словно сидишь в ночном небе безо всякой опоры, пока кто-то не ущипнет тебя, напоминая, что, мол, парень, у тебя тут есть еще и тело! В то время как он сидел на моей руке, в нем не возникало ни малейшего напряжения, не говоря уж о движении. Он был полностью расслаблен – до момента, когда я пытался освободить руку. Тогда он хватал ее с быстротой молнии, щипал меня, скручивая кожу на руке, и предупреждал: «Не пытайся быть умным! Побью!»
Стараясь держать глаза открытыми, я сдавался своей судьбе и сидел в водопаде энергии, разбрызгиваемой во все стороны, пока он меня бил.
– Эй, болван, или ублюдок! Что с тобой такое?
– Ничего! Абсолютно ничего!
Его выражение «визуальный контроль» как нельзя более точно описывало происходящее в комнате, заполненной уставившимися на него людьми. Это был глубокий колодец жизни, в оцепенении созерцающий сам себя, мигающий в одном ритме, подобно квакающим в озере лягушкам. Кто-то приходил к нему ради развлечения, но большинству хотелось погреться в его лучах, они вручали ему себя в надежде «получить это». Они впитывали в себя присутствие, которое могло бы помочь их кризису жизни дойти до кульминационной точки. Таких людей он сокрушал, срывая с них все неважное, несущественное, а то, что оставалось, изменялось под его тонким влиянием. Однажды кто-то использовал выражение «сгорание кармы» для определения его воздействия на людей. Обычно люди получали то, за чем они приходили, несмотря на их отрицания, – многие осознавали этот факт гораздо позже. Постоянно ходили разговоры о страданиях, имевших место рядом с ним, за которыми в жизни следовали огромные перемены. Как-то он сказал мне: «Сначала ты должен помучить себя, а затем…» Не было необходимости продолжать предложение – взмах руки был более чем красноречивым.
В тот раз народу с Запада приехало очень много. Преподобному было позволено взять с собой свою молчаливую спутницу, которая приехала в Индию впервые. Дэн и Мэгги жили в домике для гостей на кольцевой дороге, раджнишевские друзья из Кельна расселились по разным отелям.
Словно громогласный инспектор манежа цирка с тремя аренами, по комнате пронесся Махеш. Он был переполнен любовью к Юджи – его создателю и его же разрушителю. Махеш как-то потихоньку спросил нас: «Когда вы собираетесь свалить от него? Он же вас убивает! Как вы можете это выносить?» Похоже, он думал, что мы постоянно крутимся вокруг Юджи внутри этого «мыльного пузыря» и избегаем выходить во внешний мир. Многие люди, с которыми я разговаривал, были такого же мнения, но я-то знал, зачем я там оставался. Когда мы были в сентябре в Лондоне, Махеш бросил на Йогиню встревоженный взгляд:
– Моя дорогая, ты выглядишь так, словно ждешь контрольного выстрела!
– Я действительно так плохо выгляжу? – спросила она меня. Это было не так. На самом деле для меня она всегда хорошо выглядела, но она проводила время в компании Юджи, и потому у людей была масса причин для самой разнообразной интерпретации ее внешности. Она говорила мне: «Я хочу, чтобы он растворил меня», и я знал, что она имела в виду. Она пыталась узнать, как это – жить без багажа, который мы все, сами того не желая, а то и вовсе не осознавая, носили с собой всю жизнь. Если кто и мог выжечь это из нас дотла, то только он. Однажды Юджи кому-то сказал: «Проще сделать людей просветленными, чем научить их паковать багаж!» Действительно, любая поклажа – лишь крошечная толика груза, от которого мы пытались избавиться.