C’est la vie: и то и другое было правдой.
Словно желая усугубить ситуацию, он, где бы мы ни оказывались, все время садился рядом со мной. Иногда она занимала место рядом с ним, и тогда он отодвигался от нее. Мне хотелось оставаться незамеченным и не бередить раны, но он не давал мне такой возможности: он бил меня, стучал ложкой по голове, проливал на меня воду, кофе, просыпал сахар, в то время как она наблюдала за происходящим на расстоянии. Это расстраивало меня.
– Смотри, смотри, это тебе, – говорил он, отдавая мне остатки своей еды. Он таким образом признавал существующую между нами связь: мне он отдавал остатки кофе, а ей – остатки сливок.
– Где она?
– Вон там, Юджи.
– Тебе, – говорил он, добавляя ложку взбитых сливок в ее чашку с горячим шоколадом.
– Спасибо, Юджи.
Мне льстило, что мы ему были настолько интересны, что он даже нарисовал нас. Я хранил его рисунок как талисман, напоминалку. Все, что он делал, было чрезвычайно значимо, информация продолжала распаковываться даже годы спустя. Взять, к примеру, его привычку пичкать меня сахаром: ведь он в буквальном смысле давал мне сладость в ситуации настолько горькой, что я едва с ней справлялся. Его внимание спасало меня от бездны отчаяния, в которую я готов был погрузиться из-за отношений с Йогиней. Он поддерживал меня так, как я его никогда не поддерживал. Это все равно что постоянно находиться в заботливых, терпеливых руках мамы. Он позволял мне совершать ошибки, которых я не мог не совершить, обжигаясь снова и снова, и не отказался от меня, хотя я был полным идиотом. Когда он говорил: «Я не обзываю тебя идиотом, ты и есть идиот», это было чем-то вроде благословения.
Боясь, что он упадет, я старался повсюду незаметно следовать за ним. Теперь он постоянно опирался на мою руку, выходя из ресторана, переходя улицу или спускаясь по лестнице. Когда он переигрывал, изображая «старикашку», выходило смешно. Играя на публику, он с широчайшей улыбкой на лице горбился и ковылял сверх меры, создавая совершенно определенное ощущение бестелесного кукловода, руководящего собственным телом.
Его руки всегда были прохладными. Его прикосновение ощущалось кожей как легкий ветерок, невинный и добрый.
Леди из Нью-Йорка с его одобрения коллекционировала салфетки из мест, где мы ели. «В конце концов, мы за них платим!» – напоминал он нам. «Я не ворую! Но я подбиваю других на воровство!» «Ничего, если мы украдем это?» – спрашивал он громко, смущая нас и нервируя официантов.
В ту зиму мы опять куда только не ездили. Йогиня временно успокоилась, пока ей ничего не угрожало, и она отвечала за кормежку Юджи в машине. Ее пугала конкуренция. Когда людей вокруг было меньше, она всегда готова была взяться за дело. Обычно она какое-то время заботилась о Юджи, а потом на горизонте появлялся кто-нибудь еще, и она начинала чувствовать себя ненужной. Зная о том, что люди соревнуются за то, чтобы иметь возможность кормить его, он вредничал. Он пытался не дать им упаковать еду для него, бесконечно повторяя, что не собирается есть. А потом ел. Каждый день по этому поводу происходили драмы.
– Он сказал не брать еду!
– Но он всегда так говорит!
– Ох!
– Ты думаешь, он всерьез говорит?
Со смешанным чувством вины и удовольствия я наблюдал за тем, как он усеивает безупречно чистые дороги бумажными стаканами, салфетками и плевками. Иногда в окне проезжающей мимо машины можно было заметить чье-нибудь гневное лицо. Его реакция была бесподобной: «Не нравится – убирай!» Он никогда не уставал рассказывать нам историю о своем друге, жаловавшемся на дорожные пробки. Юджи сказал ему, что он в равной степени участвовал в создании проблемы.
– Таким образом, ты можешь тоже наслаждаться пробкой!
У нас была замечательная возможность именно это и сделать.
В моей памяти осталось также несколько коротких моментов, когда вдруг в самых неожиданных местах возникала тема духовности, вернее, намек на нее. В придорожном кафе в Германии я сидел напротив Юджи, когда рядом с нами возник разговор о Раджнише. На столе лежала оранжевая салфетка, и словно желая сказать, что меня подобные вещи не могут одурачить, я скомкал салфетку в шарик оранжевого цвета – традиционного цвета саньясинов – и бросил ее себе в чашку.
Спокойно глядя мне в глаза, он громко сказал: «Не все так просто».
Опять я промахнулся.
При этом он никогда не сдавался, не терял терпения – или, по крайней мере, так казалось.
Глава 37
«Вы всю жизнь только и делали, что слушали других. В этом причина ваших несчастий».
После нескольких недель таких путешествий мы с Йогиней полетели вместе с Юджи назад в Нью-Йорк. Сопровождая его в аэропорту, мы наблюдали, как он очаровывает таможенника.
– Какова цель вашего визита, сэр? – спросил офицер из-за пластика.
Юджи решил сыграть роль гордого отца и деда.
– Мой сын – вице-президент компьютерного отдела в такой-то компании!
Офицер, молодой испанец, чей отец, по всей видимости, эмигрировал в США, оживился:
– Ух ты! Фантастика!
Разглядывая паспорт с огромным количеством штампов, он спросил:
– Почему вы не живете здесь, сэр?
– О, я не хочу быть обузой своим детям.
С доброй улыбкой молодой человек поставил ему штамп на въезд в Америку, пока мы с ней ждали.
– Кто они? – спросил он.
– О, они мои добрые друзья.
– Они – члены семьи?
– Нет.
– Пожалуйста, ожидайте за желтой линией.
Нью-Йоркерша приехала на огромном внедорожнике, чтобы отвезти нас в отель в Нью-Джерси. Юджи любезно согласился провести одну ночь неподалеку от аэропорта, так как привычный ему номер в South Gate был занят. Мы с Йогиней поселились в квартире его знакомой Эллен Кристал на 34-й Авеню, достигнув очередного временного мирного соглашения. Поскольку Йогиня боялась, что за этим последует и очередная близость, она уехала под предлогом посещения отца.
– Где она? – спрашивал он снова и снова. Когда мы сказали ему, что она уехала, он ответил: «А на самом ли деле она поехала проведать своего отца?» Похоже, он скучал по ней, хотя и игнорировал постоянно. Я тоже взял передышку. Солгав, что мне нужно было навестить мать, я завис в квартире Эллен и наслаждался уединением в течение нескольких драгоценных дней, хоть жилье и не было моим. Наконец мне это тоже наскучило. Впервые в жизни у меня в Нью-Йорке не было собственного жилья.
Юджи из отеля заметил на улице магазин «99 центов», и мы в жуткий холод пошли взглянуть на него. Шляпу Юджи не носил никогда, независимо от погоды. В магазине на 34-й Авеню он, как ребенок, радовался, читая названия на футболках – чем непристойней, тем лучше. «Это город Нью-Йорк, твою мать! Привыкай!» Он читал громко, выразительно и смешно, четко артикулируя оскорбления всякого вкуса и приличий. Заказав билеты из номера отеля, мы с Йогиней снова полетели с ним в Лос-Анджелес. По прибытии нас встречало все калифорнийское сообщество. Как только Юджи сел в лимузин Рэя, все остальные тоже распределились по машинам. Моему водителю было поручено следовать за Преподобным в ее новом авто.
«Держись меня, дитя! Мы не ждем!» – как всегда вежливо сказал он и умчался прочь со своей драгоценной «поклажей». С нервной улыбкой на лице она старалась как могла, непривычная к высокой скорости на шоссе под проливным дождем. Это была ее первая поездка по автостраде Лос-Анджелеса, но Рэй пленных не брал.
Обычно коричнево-зеленый Палм-Спрингс взорвался цветом после выпадения рекордного количества осадков в пустыне. Горы вместо коричневых стали зелеными. Над пустырями, всегда покрытыми низкими кустарниками и песком, сейчас колыхались, словно легкие разноцветные облачка, цветы нежных пастельных оттенков.
И снова утром, глядя на него, можно было подумать, что он всю ночь питался светом и космической праной. Кремового цвета одежда и копна седых волос оттеняли смуглую кожу, выглядевшую на тон или два темнее. Его черты несли на себе отпечаток всех благородных энергий пустыни. Пустота и древние вибрации окружающих гор, казалось, протекали через него, когда он занимался своим любимым утренним видом спорта – третировал Немца-астролога.
– Ючи, почему ты не мочешь отнозиться легче? Ты зэ только что приехал! – смеялся тот, когда Юджи набрасывался на него.
На этот раз Рэй щеголял новеньким «Линкольн Тауном», припарковав его рядом со входной дверью в коттедж. Сидд и Кара приехали на пару недель. Кара постоянно моталась в Сан-Диего, расположенный в трех часах езды, пока Чучи Баба присматривал за ее матерью. Каждое утро до семи часов (времени, когда Юджи ел иддли) появлялась Лиза со свежими ссылками для Юджи. Гари приходил и находил место на полу в крошечном коттедже, чтобы посидеть там несколько минут перед работой. Юджи нравился неповоротливый Калифорниец, он никогда не забывал спросить его:
– Как она с тобой обращается?
Гари вздыхал с тщательно скрываемой улыбкой:
– Ну-у-у-у-у-у, Юджи, я не знаю. Не сказать отлично, но и не плохо…
Юджи смеялся:
– Видишь! Послушай, что он сказал…
– Да, да, я знаю. Я – настоящая сука.
Она была из тех редких людей, которых невозможно было вывести из себя. Он мог говорить о ней что угодно, даже гадости – она никогда не обижалась. Это невероятно бодрило.
Юджи был в превосходной форме и поддразнивал местных друзей. Он полностью восстановился после Индии. Наша хозяйка, Мэгги, на середине утренней «проповеди» потихоньку исчезала и ровно в семь часов (немецкая точность) звала есть иддли. После этого мы садились планировать поездки: торговый центр был одним из обязательных пунктов в повестке дня. Юджи использовал утренние часы, чтобы помучить Мэгги разговорами о тонкостях приготовления иддли. Иногда в разговор пытался встрять Дэн – хозяин коттеджа и шурин Нарена, о чем любил напоминать Юджи, но с ним разговор был совсем другой…