Поскольку он никак не выказывал своего желания и не ходил в туалет, пока в комнате оставался хотя бы один человек, нам пришлось разработать сигналы, чтобы устраивать для него вынужденные перерывы: к примеру, народ неожиданно решал пойти попить кофе. Когда они возвращались, начинались бесконечные вопросы по поводу успеха или провала его попыток. Чтобы избежать ненужной суеты, я стал рисовать кучку дерьма на листочке, обводить ее в кружочек и, перечеркнув крест-накрест, приклеивать к двери. Доводя людей до исступления, он сбивал их со счета, доказывая, что прошло всего два дня с начала запора, в то время как на самом деле прошло пять. Затем он начинал играться с самым большим страхом каждого присутствующего.
– Мне все равно! Я могу сидеть здесь, пока не умру! Мне без разницы. Я достаточно пожил! Я насладился всем, что мир готов был мне предложить, и я готов уйти!
В ответ на эту угрозу стройный хор затягивал:
– Нет, Юджи! Ты должен жить дальше! Ты нам нужен!
Затем возникала дискуссия на тему, сколько он еще должен продержаться.
Для медиков и практиков у Юджи была еще одна песня:
– Это тело может справиться само! Я никогда не слушал советов врачей! Негодяи! Их нужно стрелять на месте! – Затем, оглядев всех своих друзей, так или иначе связанных с медициной, добавлял:
– К вам это, конечно, не относится.
Он не принимал никаких лекарств и игнорировал все советы врачей, однако прислушивался к Линну, убеждавшему его выжидать некоторое время, прежде чем избавляться от съеденной пищи. Он предупреждал его, что в противном случае кровь из головы слишком быстро переместится в желудок и он может ослабеть, упасть и больше уже никогда не подняться. Хотя и в этом он не видел ничего страшного.
Он сопротивлялся любой идее, если чувствовал, что она была продумана заранее. Если человек входил и предлагал что-либо с ходу, не колеблясь, то он был склонен послушаться его. Однако если у него возникало ощущение, что за предложением стояла некая идея или страх, или если человек уже находился в комнате некоторое время, что-то прокручивая в голове и затем выдавая результат своего обдумывания, он неизменно отказывался.
После восьми дней запора он стал следовать гораздо большему количеству советов. Трудно было предугадать, на что именно он согласится. Как-то Преподобный принес какое-то масло, и Юджи залпом его выпил. А сок из чернослива, который принесла Нью-Йоркерша, без дела простоял в холодильнике неделю. Потом я просто налил полную чашку сока и молча подал ему, он без сопротивления выпил. В итоге ушла вся бутылка.
Когда его система наконец прочистилась, мы испытали огромное облегчение. Главное препятствие было преодолено. Даже это событие стало предметом его шуток: «Шум, который я производил во время процесса, был более мелодичным, чем эта ваша Девятая или Пятая симфония Бетховена!» После этих слов я издавал соответствующие громкие звуки, вызывая смех у всех, включая его самого.
Он не испытывал совершенно никакого смущения по поводу функций физического тела. В момент, когда у него получилось сходить по-большому, он был так взволнован, что позвал меня из туалета: «Смотри, смотри, Луис! Я думаю, это все!» Немного приоткрыв дверь, он показал мне приз чуть меньшего размера, чем бильярдный шар, лежащий у него в руке на сложенной в несколько слоев туалетной бумаге. «Вау, Юджи! Здорово!» – сказал я (надо же было как-то отреагировать!).
Посетители Юджи уходили примерно в восемь вечера. В десять часов тишина в комнате нарушалась словами: «Я пойду туда» и взмахом руки по направлению к кровати. По-прежнему каждый раз, когда я его поднимал, он смотрел на свои отрывающиеся от пола ноги и тихо произносил: «Вау!» Сначала он спал на спине. Затем, когда нога стала беспокоить меньше, он начал потихоньку переворачиваться на бок. Натягивая одеяло на свое маленькое хрупкое тело и поправляя подушку, он был похож на ребенка.
– Спасибо, сэр, – говорил он, и мы гасили свет.
Я устроил себе лежбище на месте между двумя коврами, отделяющими гостиную от спальни. Я ложился на спину и смотрел на луч света на потолке, проходящий посредине комнаты, думая о том, как это удивительно – быть здесь, с ним.
Однажды ночью после того, как свет был потушен, я лег на пол и вскоре неожиданно услышал женский шепот рядом с его кроватью. Двери точно были заперты, в комнате до этого была полная тишина, поэтому мне не могло показаться. Я не мог себя заставить посмотреть в его сторону. В течение нескольких минут продолжался быстрый шепот на незнакомом мне языке. Затем все прекратилось. Я лежал и соображал, что это такое могло быть, осушитель воздуха все это время тихо гудел у стены. Ничего, больше никакого шепота. Пришло и ушло, как святые, которые покинули его строем много лет назад.
Поначалу я спал так чутко, что если он шевелился во сне, меня будил шорох его простыней. Я включал маленький фонарик, чтобы посмотреть, который час. Иногда он в темноте сидел на краю кровати. В такое время в нем было что-то особенно магическое. Порой его лицо, подсвеченное снизу, как на сцене, светильником у кровати, напоминало лицо Джидду Кришнамурти – вытянутое индийское лицо с глубокими морщинами. На стене за ним нависала его тень. Я никогда не слышал, чтобы он храпел, но время от времени его дыхание становилось размеренным и тяжелым, как у человека, спящего глубоким сном. Первые несколько ночей, когда я боялся, что он упадет, он просыпался и видел, что я не сплю.
– О, ты не спишь. Сколько времени сейчас?
– Одиннадцать часов.
– Что? Только одиннадцать?
– Да, сэр. Одиннадцать.
– Мне нужно пописать.
– Хорошо.
Я помогал ему сесть на кровати. Это была очень деликатная процедура, потому что я всячески старался не задеть его ногу. Затем я приносил ведро и поддерживал его, пока он стоял, опираясь на меня, и мочился, немного наклонившись для равновесия. Такая странная сцена. Она может показаться еще более странной, если заметить, что его пенис действительно был похож на пенис ребенка, ставший таковым, по его словам, в результате «катастрофы». Несколько раз он говорил мне: «Посмотрите, сэр, он бесполезен! Вы хотите сказать, что с этим можно заниматься сексом? Я никогда, никогда не мог предположить, что такое может случиться, такое невозможно представить. Это конец того, каким вы себя знаете!» Было не по себе видеть тому явное свидетельство. Это не имело ничего общего с тем образом просветленного, который предлагал духовный рынок. Чисто физический процесс, который он описал как редкую и болезненную мутацию, прикончивший его, не говоря уже о таких не подходящих для продажи побочных эффектах, как этот. Ясно, что в такой жизни места ни для каких идей не остается.
Глава 41
«Когда я говорю, что не могу никому помочь, какого черта вы здесь делаете? (я не имею в виду вас)».
Боб Карр спрашивал мнение людей о Юджи. Юджи тоже включился, поинтересовавшись причиной данного опроса у Боба. Боб знал его почти сорок лет, но у него до сих пор не было ответа на вопрос, кто же такой Юджи…
– Ну, Юджи, кто ты? Если ты не относишь себя к духовным людям…
– Совершенно не отношу. Обычный человек. Животное. Все очеловеченные животные, человеческие особи очень умны. Очеловеченные животные. Им не нужно учиться чему-либо у кого-либо ни в какой области. – Он легко покачал головой и на несколько минут закрыл глаза. Искал ли он ответ? В комнате возник разговор по поводу приезда его дочерей. Обстановка была очень спокойной.
– Если коротко, что ты думаешь о нем? – спросил Боб Синди, сидевшую у ног Юджи. Она познакомилась с Юджи, когда ей было тринадцать. Десять лет спустя она по-прежнему была им очарована.
– Я не знаю, что он такое. Я просто доверяю всему, чем он является, что он собой представляет, – просто и без пафоса сказала она. Юджи считал ее очень умной девушкой, и ее ответ был прямым и практичным.
– Я только знаю, что это добрая сила, которая как-то меня направляет по жизни, хотя я ее совсем не понимаю, – широко улыбнувшись и засмеявшись, добавила она. – И это все.
Юджи понравился ее ответ. Он продолжил критиковать духовность, размышляя о словах Джидду Кришнамурти: «Если Матери Индии не станет, что случится с миром?»
– Он так сказал? Он действительно верил в это? – отозвался Преподобный.
– Он реально в это верил.
Затем, наклонившись вперед, он рассеянно повторил его имя. Мягко постукивая пальцами по столу, он продолжил небрежно:
– Я спросил его: «Как вы можете говорить об искусстве видения, искусстве слушания?» Бред. Вы вообще ничего не можете видеть. Вы никогда в своей жизни ничего не слышали. Слушает слушатель. Слушатель встроен туда культурой, образом вашей жизни, вашими привычками. Мне очень жаль. Я никогда ничего не принимаю. Не только весь этот духовный вздор, но и все, что относится к так называемому человеческому мышлению – во всех его возможных ипостасях. Никто не может на меня повлиять, и я не думаю, что научился чему-нибудь у духовных или светских учителей. Только тому, как учить всему этому дерьму снова и делать на этом деньги. Деньги нужно делать каким-то другим способом.
Снова обращаясь к Бобу, он сказал:
– Единственная свобода, которая в этом мире дает свободу делать все, что ты хочешь, и получать все, что ты хочешь, – это деньги.
Он хлопнул рукой по бедру, подчеркивая свою мысль.
– Знаешь, когда я это сказал, та сучка в одном из телевизионных интервью спросила: «Можете ли вы купить любовь?» – «О, это купить легче всего». Ну, если тебе нужна какая-то определенная дырка, то придется заплатить побольше. Понятно?
Преподобный засмеялся при этих словах, остальные усмехнулись в предвкушении. Мы все знали, что будет дальше. Это была одна из самых неромантичных его тем:
– Все дырки одинаковы.
Хитро показав на сидящую в ожидании грубого примера женщину на диване, заметил:
– Вы знаете, что я об этом думаю. Они могут быть тугими вначале, но в должное время они все расслабляются.