– Посмотрите, кто пришел. Рад вас видеть.
– Рад видеть вас также, сэр. Вы хорошо выглядите.
– Она очень хорошо обо мне заботится, – сказал он, показывая на хозяйку.
Толпа варилась с ним в одном котле вот уже несколько недель. Мы быстро поздоровались с другими. «Хватит, хватит, хватит!» – кричал он, когда люди обнимались. Он вспомнил историю о том, как его внук хотел обнять его. «Дедушка, ты хочешь сказать, что ты никогда никого не обнимаешь?» – «Я за всю жизнь ни разу никого не обнял!» (Эта история из серии того, что он никогда в жизни не плакал или не говорил своей жене, что любит ее.) «Ты хочешь сказать, что ты никогда не обнимал свою жену?» – спросил мальчик.
– Он поставил меня в очень деликатное положение. «Если бы я не обнимал ее, тебя бы здесь сейчас не было! – сказал я ему. – А теперь давай отсюда!»
Объятия и поцелуи просто не приняты в Индии, по крайней мере на людях. Достаточно сложить руки в жесте намасте. По всей видимости, вскоре после «катастрофы» он совсем перестал дотрагиваться до людей, объясняя это тем, что его энергии были слишком разрушительными.
Мы с Йогиней любили пошутить над раджнишевскими объятиями. Там, когда обнимаешься, нужно обязательно смотреть человеку в глаза, держать его крепче, чем обычно, и издавать что-то вроде стона.
Я сел на ковровое покрытие в глубине комнаты. Стена позади него была освещена напольным светильником. Все было то же самое, тот же мыльный пузырь – за исключением этой небольшой новой детали.
– Если хочешь узнать, что станет с тобой после смерти, иди и убей себя!
– Не используйте это грязное слово «сострадание»! Это дерьмо собачье!
– А если сделать это, упадешь замертво? – спросил кто-то, продолжая в его духе.
– Что произойдет, ты не можешь знать, это будет конец тебя.
Он снова читал свою биографию – это был тот же текст, который он читал в Ментоне. Один разговор был описан очень подробно, с мельчайшими деталями.
– Он знает о моей жизни больше, чем я!
Он шутил.
Описание его жизни до «катастрофы» представляло собой набор разрозненных историй.
– Что случилось с Юджи после «катастрофы»?
– Он никогда не существовал.
На второй день я спросил:
– Юджи, как так получилось, что ты больше не знаменит?
– Чтобы быть знаменитым, нужно что-то продавать. Я отказался.
Мы пошли перекусить в огороженный кондоминиум неподалеку, арендованный двумя нашими парами. Все было новеньким, белым, с ковровыми покрытиями от стены до стены. Типичная вычурная мебель подпирала наклонный потолок, заканчивавшийся панорамными окнами, выходившими на ярко-зеленую психоделическую лужайку. Юджи сел спиной к окну. Чучи Баба, шотландская овчарка Сидда и Кары, принесла ему деньги в ошейнике. Сидд был ветераном вьетнамской войны. Его жена Кара стала такой же преданной Юджи, как и он сам, хотя прежде, в результате контактов с Ошо, ее дом гостеприимно раскрывал двери любому духовному учителю, проезжавшему через Южную Калифорнию. Свою первую встречу с Юджи Сидд сравнил с миссией в джунглях, вызывавшей ощущение смерти, дышащей тебе в затылок. Он говорил, что во время первой встречи волоски на его шее буквально встали дыбом – и это было реальное физическое ощущение. Подняв глаза, он увидел, что Юджи смотрит на него.
Мы пили кофе, ели торт, печенье и картофельные чипсы. Юджи напоминал нам о том, что во всех продуктах присутствуют пищевые добавки.
– В вашем сыре есть морфин!
Лиза недавно нашла в Интернете ссылку по этому поводу.
– Даже овсянка вызывает привыкание, поэтому я перестал ее есть, – сказал он с ноткой отвращения.
В одной из ссылок ему понравилось название «окулярная проекция». Он сказал, что людям, оперирующим этим понятием, он бы хотел задать один-единственный вопрос: «Где внутри меня происходит процесс создания образов?» После «катастрофы» эта способность у него исчезла. Было ли это место областью сознания, где не только создаются образы, но и поддерживается идея непрерывности личности? Он был не способен формировать образы людей, как только они исчезали у него из вида. Он говорил, что у него остались только слова, с помощью которых он мог описывать вещи, но образов не было. Понять это было нелегко.
– Я могу сидеть в этом кресле бесконечно. Мне не бывает скучно. Вам, людям, бывает скучно, потому что вы думаете, что где-то происходит что-то более интересное.
После «катастрофы» он, казалось, жил на краю безразличной черной дыры полного растворения.
– Я умираю постоянно. Кажется, вы не понимаете, что жизнь и смерть – это единое движение. Каждый раз, когда мысль возникает, она здесь выжигается. Похоже, вы не понимаете. Те ублюдки заложили в вас все мысли и идеи. Ничто из того, что вы видите, ничто из того, что вы переживаете, не является вашим собственным. У меня все то же самое. У меня нет ни одной мысли, ни одной идеи, которую я мог бы назвать своей.
Центральная структура создания образов разбилась в нем, как фарфоровая кукла, на мелкие кусочки, полностью перестроив биохимию его тела, после чего склеить его было невозможно. «Я как тот Шалтай-Болтай. Того Юджи восстановить невозможно. Он много раз пытался, но нет никакого способа заставить его продолжаться хоть сколько-нибудь».
По молодости он брал уроки йоги, чтобы справиться с болью переходного процесса, но в итоге понял, что они не помогают, – по его словам, энергия поменяла направление: она стала идти не снизу вверх, а сверху вниз.
– Вы не готовы совершить самоубийство, – сказал он своим друзьям в 1970 году. У Юджи не было суицидальных наклонностей, но в момент поиска страсть, с которой он искал ответ на вопрос, его готовность рискнуть всем в конце концов столкнула его с обрыва, и когда он обнаружил, что остался жив, оказался в новом, совершенно незнакомом месте.
– Старик намекал, что там ничего нет, – вспоминал он свой разговор с Джидду Кришнамурти. – Я представлял, что есть вершина, на которую я должен забраться. А он мне сказал: «Мальчик, тебе придется прыгать на равнине». Но я не мог.
Он описал опыт смерти, ставший предметом обсуждения в группе Джидду Кришнамурти в 1953 году, сделавший очевидной их тесную связь с учителем на тот момент. Он рассказал Джидду Кришнамурти о своем переживании смерти, на что тот несколько грубовато ответил: «Зачем ты мне об этом говоришь? Если что-то в этом есть, оно будет работать!» Тогда Юджи спросил, означает ли это, что ему стоит перестать ходить на беседы, и старик категорично ответил: «Ни в коем случае!» Это был Юджи, которого я не знал, – страстный ищущий, повинующийся каждому слову своего учителя.
– Оглядываясь назад, я вижу, что это… (переживание смерти) обладает собственной движущей силой.
Движимый этой силой, Юджи вылетел в забвение, как от удара молнии или неожиданного удара в лобовую. Беспричинно.
– Я мог сойти с ума. Мне повезло, что я не съехал с катушек.
Крепость физического тела и ригидность ума, возможно, спасли его от смерти или безумия. Иначе зачем он снова и снова повторял, что это унесло жизни тех святых и мудрецов, кто занимался медитацией всерьез?
После нескольких дней, проведенных в гостиной, меня снова начало охватывать чувство потерянности в каком-то нелепом мире. Я тратил время своей жизни, сидя здесь и слушая его бесконечные разговоры. Сбежав во двор, я садился под деревом и с удовольствием вдыхал воздух пустыни. Я не мог отделаться от мысли, что я буду делать, если вдруг все это продлится гораздо дольше. Я чувствовал, что хватаюсь за пустоту. Он не гнал меня прочь, он не просил меня остаться. Я был с ним по своей собственной воле, если таковая вообще имеет место быть.
«Настоящий учитель блокирует все выходы».
– Что такое личность и почему мы так защищаем ее? – спросил я его.
– Нет такой вещи, как личность, сэр. Весь этот вздор вам вбили в голову те негодяи!
Он постоянно предупреждал нас:
– Хватит болтаться тут. Вы потеряете вкус к жизни.
Это было более чем правдой.
А затем добавлял:
– Есть тонкая грань, отделяющая меня от сумасшедших.
– Что это за грань, Юджи?
– Нет такой вещи, как безумие!
Если он не был религиозным человеком, как так получалось, что все те немногие люди, которые приходили к нему, были вовлечены в духовный поиск? В чем еще заключалась его функция, как не служить духовному сообществу?
«Всякий, кто серьезно практиковал садхану, не может отодвинуть меня в сторону!»
На тему религии и духовных людей он был категоричен:
– Все преступники. Это работает в их жизни? Нет!
– Если вы выйдете отсюда и никогда больше не вернетесь, я буду самым счастливым человеком на земле!
Но его друзья как раз были теми, кого он относил к «преступникам, святым и мудрецам», и именно поэтому они были способны уловить намек на то, о чем он говорил.
– Им следовало бы держаться подальше от меня. Они не получат от меня ничего. Пусть они уходят и найдут того, кто предложил бы им какой-нибудь товар!
Немногие остались с ним рядом, а те, кто остался, приходили снова и снова с маниакальным упорством.
– Вы боитесь, что если воспримете мои слова всерьез и послушаетесь, то потеряете меня.
Его общество было садханой само по себе. Он представлял собой концентрированную суть того, к чему стремились все практики. Он говорил, что духовные практики не дают результата. Практически во всех случаях без исключения он советовал бросить их. И он сам был тем, против чего предостерегал.
По утрам мы с Йогиней отправлялись на прогулку на велосипеде. Мы оба получали удовольствие от нагрузок и были счастливы в это время. Она пела песенку индейцев-чероки, мы шутили. Воздух и велосипеды делали из нас цивилизованных людей. Однако довольно скоро меня снова начинало тянуть в квартиру. Обычно я появлялся там позже всех – остальные уже успевали уйти на завтрак. Она, модно одетая, приходила всегда точно вовремя. К тому моменту она уже смягчила «провокационные» тенденции в гардеробе, учитывая контингент Юджи.