Ума спела песню о Юджи, положенную на мотив песни о Рамакришне. Они с Баладжи придумали слова о муках бедного Мохана, задающего вопросы, о преданности Маджора и опьяняющем блаженстве, испытываемом Чандрасекаром в присутствии Юджи.
На следующий день мы смотрели фильм о знаменитом мудреце Вемане, том самом святом поэте, которого цитировал Кришнамурти. У Чандрасекара в офисе на полке стояла книга о нем, и я ее пролистал. История была впечатляющей. Для старого индийского кино фильм тоже был неплох. Юджи подшучивал над ним, а мы с Моханом усмотрели схожесть в сюжетах между отношениями Веманы и его гуру и отношениями Юджи и Джидду Кришнамурти. У Мохана хорошо получалось находить похожести в ситуациях, а Юджи со своим черным юмором отпускал комментарии во время самых сентиментальных сцен: там, где Вемана молился, он сказал: «Заткнись, ублюдок!», а где малышка умирала на руках у Веманы: «Умри, сука!» Смеялась даже преданная Джидду Кришнамурти, когда мы подшучивали над персонажем, который бы подошел на его роль. Жизнь Юджи как Веманы была подходящей космической шуткой, и с этой точки зрения Вемана был настоящим Маккоем.
Глава 56
«Я не знаю, что делать. Я беспомощен, абсолютно беспомощен» – пока ты думаешь, что ты абсолютно беспомощен, ты будешь зависеть от какого-то внешнего средства».
Ввоскресенье утром перед уходом Йогиня выглядела подавленной. «Думаю, человек привыкает ко всему», – сказала она мягко, пока мы, сокращая дорогу, пробирались через груды мусора, через пустырь с наваленными кучами старых грязных обносков, оберток от продуктов, пластиковых бутылок, сношенной обуви и испражнений: человеческих и животных.
В доме нам, как обычно, подали кофе в металлических чашках. В комнату вошел большой банкир со своей женой и огромной пачкой рупий для Юджи. Юджи начал снова третировать Йогиню по поводу ее денежных «инвестиций», чем явно огорчил и неприятно удивил ее, поскольку несколькими месяцами раньше она передала ему внушительную сумму. Он редко когда говорил о ее вкладе. Я спросил, как она себя чувствует, и услышал в ответ: «Теперь у меня возникло желание уехать». Однако она осталась. Юджи пытался еще раз вернуться к этой теме, но она наградила его испепеляющим взглядом, что-то сухо ответила, и все вернулось на круги своя.
Йогиня была похожа на облако, за которым постоянно тянулся шлейф. Иногда это был смог, а иногда – мерцающая волшебная пыль. Она всегда сногсшибательно одевалась. Во время коротких перерывов на ланч мы прекрасно ладили друг с другом. Мы оба так весело проводили время на людях. Удивительно, насколько все менялось, когда мы оставались наедине. Общаться в присутствии Юджи не было никакой возможности: он наполнял собой комнату до краев. Баладжи говорил мне, что в Тируваннамалае, где жил Рамана, семейные пары часто распадались, зато те, кто собирался серьезно практиковать, неожиданно влюблялись. Юджи говорил так: «Шоколад вызывает ту же химическую реакцию, что и влюбленность. Лучше есть шоколад, чем влюбиться и испортить свою жизнь!»
Она любила шоколад.
Сугуна надеялась, что к дню рождения Чандрасекара у нее появится второй внук. Юджи использовал ожидание этого радостного события, чтобы рассказать историю о том, как он заставил жену на шестом месяце беременности сделать аборт в Чикаго.
– Единственный раз в своей жизни я чувствовал себя действительно ужасно. Мне пришлось выбросить в мусорное ведро полностью сформировавшегося ребенка.
Жутчайшая история.
Много, много позже я услышал еще одно спровоцированное Сугуной признание. Когда он в очередной раз хвастался тем, что не плакал ни разу в жизни, она спросила: «Юджи, ты не плакал ни разу в жизни?»
Сугуна обычно очень редко задавала вопросы, но она была очень искренним человеком. Не имея возможности противостоять искренности, он подумал минуту и сказал: «Да, когда я оказался в Лондоне и увидел, что стало со мной, кем я был окружен, увидел, что вокруг одни преступники, я заплакал».
Он говорил о периоде нищеты в 1960 году. У него было право получать пособие по безработице, но Юджи никогда не принимал подачки. Он скорей предпочел бы украсть. Старый друг Юджи, знавший его еще до «катастрофы», рассказал мне, что Юджи, похоже, провел ночь в тюрьме за то, что воровал еду в магазине.
Точно так же, когда Махеш спросил, действительно ли он не испытывал страха никогда в жизни, он ответил: «Когда все рушилось вокруг меня (до «катастрофы»), мне было страшно».
Местный индуистский фундаменталист, рассуждая спокойно и серьезно, попытался прояснить некоторые политические моменты с Юджи. Тот отреагировал мгновенно: «Ты не знаешь своей собственной страны! Не говори мне всего этого!» Лицо мужчины покраснело, он замолчал. Благодаря этому событию утренняя проповедь под кофе началась с политики:
– Этот ублюдок Ганди убил тьму индийцев во имя ненасилия! Ты не знаешь истории. Я кипел от возмущения в Америке, когда они не смогли остановить русских после войны. Зачем они поделили Германию? Я хочу знать! Они не могли остановить тех ублюдков! – Он негодовал по поводу разделения Германии на восточную и западную и неспособности американцев противостоять русским.
– Меня тошнит, когда я вспоминаю, как этот ублюдок Никсон сбежал из Вьетнама! Они хоть одну войну выиграли? Я хочу знать! И не говори мне, без тебя знаю, что выиграли они только одну войну – в Гренаде! Ха! В качестве оправдания они подставили тех агентов ЦРУ!
Затем он похвалил Никсона:
– Меня восхищает в этом ублюдке только одно: у него хватило духа отменить золотой стандарт, сделав меня очень богатым человеком! – не забыв, однако, тут же наградить его словом «дристун!».
Снаружи доносился голос отца Чандрасекара, который смотрел новости на верхнем этаже и ругал их на чем свет стоит. Его было слышно, наверное, за два квартала. Еще было слышно, как с утра пораньше откашливается сосед за стеной. На улице уже становилось жарковато, и Юджи заметил:
– Целый месяц здесь! Я не смогу выдержать еще пять дней!
Пришло еще несколько новых его поклонников. В тот приезд он привлек внимание семейной пары врачей. Они принесли с собой видеозапись танцевального выступления их дочери, желая услышать от него какой-нибудь совет. Он молча посмотрел выступление, а потом сказал:
– Я вижу здесь совершенство техники, но я не вижу в движениях ее.
Я помог доктору Свами отнести стол наверх, где он хотел устроить праздничный обед. Пока мы были наверху, Сугуна показала мне комнату в конце второго этажа, где спал Юджи. В ней было пусто, как в келье монаха. Вдоль дальней стены стояла кровать. На полках, расположенных напротив кровати, лежали салфетки, привезенные Нью-Йоркершей из Европы и Америки. Они лежали аккуратными цветными стопочками рядом с его одеждой. Это было даже мило.
Сидя рядом с ним в тот день, мне привиделось, что звук его голоса – это пустой сосуд, вытеснивший своими вибрациями содержимое коллективного разума. Лишь на краях сосуда оставалось нетронутым то, что было необходимо телу для выживания.
На следующий день Юджи снова взялся за свое: «Я не называю тебя идиотом, ты и есть идиот!»
Мы с Маджором разговаривали перед домом. Он считал, что Юджи предлагал своим слушателям две вещи: нирасу – отсутствие желаний и нирмоху – непривязанность. По возвращении Юджи отверг и то и другое: «Я абсолютно уверен в том, что стремление к отсутствию желаний ничем не отличается от желания сбежать с соседской красоткой. Вы должны отказаться от рассветов и закатов, тогда вам не придется отказываться от рассматривания подпрыгивающих женских грудей». И еще: «Прежде чем может случиться физическая смерть, вы должны потерять сознание – тогда вы не будете знать, что происходит».
Тема Джидду Кришнамурти о том, что мы «оттачиваем инструмент, который и является проблемой», приобрела новое звучание. «Нет такой вещи, как страх неизвестного. Вы боитесь потерять известное».
Была еще одна область, в которой Юджи вторил Джидду Кришнамурти: он считал, что отношений между двумя существовать не может. Когда я зачитал Юджи его слова спустя секунды после того, как он их произнес, мне показалось, что он мониторит мой прогресс больше, чем что бы то ни было. И он меня не поправил, не сделал никакого комментария, что само по себе было комментарием.
Пока я находился рядом с ним, меня постоянно мучил вопрос: «Почему мы должны ему верить, если он снова и снова повторяет нам, что он никому не верил?» По всей видимости, я не мог отпустить его, потому что я на него опирался. Классическая дилемма – вытаскивание одного шипа другим. Найти выход с помощью логики не получалось. Действительно ли было что-то такое в его присутствии, что влияло на всех нас? Возможно ли, что мы были просто неспособны рассмотреть это?
Надежда, как сорняк, растет на любой почве.
Чем дольше я исследовал его биографию, тем больше мне начинало казаться, что я сам придумал историю его жизни, основываясь на слухах, дурача самого себя, занимаясь поисками улик в уже закрытом деле.
В относительном мире очень многое из того, что он говорил, было ложью. Но он жил в абсолютном мире, а в нем все было неизвестным, непознаваемым и безымянным.
– Говорю же вам, вам не может быть интересно то, о чем я рассказываю!
Нам и не было интересно. По крайней мере, это было логично. Тогда откуда же тогда возникал интерес? Как всегда, здесь мои логические рассуждения упирались в тупик. Они просто крутились в голове, не давая мне отдыха.
«По кругу бежал оборванный негодяй».
Он был слишком абсолютным. То, о чем он говорил, имело отношение к физической смерти. Его история жизни была доказательством его желания отбросить все.
«Можете ли вы выбросить полотенце и повернуться спиной ко всей структуре?» Ответ: «Нет». «Вы не готовы совершить самоубийство!»
Конечно, великий учитель Гурджиев почти убил себя, пытаясь добиться того же, что и Юджи, но, похоже, у него ничего не получилось. У каждого своя судьба.