й израильтянин – чувствовал себя с Юджи так легко и свободно. Я понимал, что подхожу для работы со стариком меньше, чем кто бы то ни было. Я бы не удивился, если бы в один прекрасный момент он попросил меня исчезнуть. Так было бы лучше для всех. Но со мной еще не было покончено. Он не собирался позволить мне сорваться с крючка. Да и как бы туго мне ни приходилось, если бы он это сделал, я бы почувствовал себя несчастным.
Юджи неоднократно предлагал мне четыреста тысяч долларов «в награду». Он делал это так часто, что я начал размышлять о том, как потратить такую огромную сумму. Это обещание было одновременно невероятным даром и проклятием. Чем чаще он его повторял, тем больше я задумывался о своих скрытых мотивах. Было безумием думать о возможной прибыли от его смерти.
Когда он упал в прошлый раз, я сказал Юджи, что не могу позволить себе поехать в гости к его старым друзьям Эду и Лулу в Лондоне – это был тот редкий случай, когда мне нужен был его совет. Мы сидели вдвоем в комнате, пока остальные занимались какими-то делами, и он сказал мне: «Давайте закончим работу, сэр!» Я сомневался потому, что понимал, что скоро все может закончиться, и мне бы не хотелось отсутствовать по какой-нибудь нелепой причине. Я бы потратил деньги, не проблема, не это было источником моих сомнений. Его мягкое утверждение убедило меня. Какие бы эмоциональные трудности я ни испытывал, мне всегда хотелось только одного – быть чем-нибудь ему полезным. Я только не хотел чувствовать себя связанным.
Я почувствовал облегчение, когда он послал несколько человек, и меня в том числе, обменять доллары на евро. Мы звонили из казино, затем из банка, чтобы сообщить ему, что курс обмена сейчас очень высокий, но его это не заботило ни в малейшей степени – деньги были ему нужны немедленно! Мы уехали с тридцатью тысячами долларов наличными, а вернулись со значительно меньшим количеством евро. Всю сумму он потратил на оплату билета на самолет первым классом для своего друга Мурти из Калифорнии.
Из Рима приехал Сальваторе со своей «девушкой из Кентукки». Юджи был довольно бодр для человека, не евшего двое суток.
– Но… а… теперь… а… Юджи, как насчет чакр? – спросил Сальваторе, начав таким образом обычную череду вопросов и ответов.
– Забудь ты эти чакры! Я никогда в жизни не видел ни одной чакры! А ты видел? Этот Ледбитер пытался мне рассказывать всю эту дурь про чакры. Я спросил его: «Где они? Покажи!»
Это был странный образ: словно десятилетний ребенок просит престарелого главу Эзотерического отдела Теософского общества предоставить ему физические доказательства «так называемых чакр!». Когда девушка Сальваторе передала ему апельсин, не зная о том, что он, по его словам, никогда не ел фруктов, он взял его красивым движением руки, закрыл одну ноздрю, с забавным выражением лица втянул запах другой и заметил: «Странно нюхать фрукт». Народ засмеялся.
Он потребовал, чтобы после обеда я прочитал последние черновые заметки «Лебединой песни». Это было последнее и максимально сжатое его не-послание миру. Он напомнил мне, что скоро появится Мурти и будет редактировать ужасно исковерканный мной вариант того, что он надиктовал.
Когда приехали Мурти из Калифорнии и Лакшми с девочками, в комнате стало тесновато. В середине недели еще собиралась приехать Лиза из Калифорнии. Разговаривая по телефону с Чандрасекаром и Сугуной, он велел и им приезжать «немедленно!».
Один за другим появлялись его друзья из Европы. Снова казалось, что это конец, но в случае с Юджи в этом никогда нельзя было быть уверенным: он всегда был готов к тому, чтобы убраться – из этого места ли, с планеты ли – для него не было разницы.
Позвонил Махеш и велел Юджи не умирать, пока он с ним не увидится. Юджи ответил, что он еще не готов уйти, но это мало утешало, поскольку Махеш был человеком, у которого, случись что, всегда имелись средства, чтобы прилететь в последнюю секунду. Я подсчитал, что Юджи должен был протянуть как минимум до приезда дочери, но она прилетала восемнадцатого… А на календаре было только десятое февраля… за это время могло случиться всякое.
Одиннадцатого числа он снова смог есть и пить воду. Ранним утром следующего дня примерно в 3.30 он попросил воды и, пока пил, пролил ее на колени. Я начал убирать, а он заметил, что не ел вот уже несколько дней, неделю не ходил в туалет, и, тем не менее, все продолжалось. Снова ругая медицинские технологии, он сказал:
– Сам ваш образ жизни является причиной человеческих страданий! Это тело может позаботиться о себе само. Оно просто красиво уходит, и вы сваливаете его куда-нибудь в яму.
В тишине раннего утра слова производили особенно сильное впечатление. У меня всегда было чувство, что он не конкретно со мной разговаривает. Он обращался к присутствующей перед ним мысли – не важно, что было ее источником. Интересные ощущения возникают, когда с тобой разговаривают подобным образом.
В одно пасмурное серое утро он, казалось, точно умирал. Я чувствовал свою полную непригодность, бесполезность, беспомощность, когда наконец, выйдя из комнаты, отправился к себе отдохнуть. Я принял душ и лег спать в семь часов. Проснувшись от кошмаров, я обнаружил, что снаружи было тихо. Меня же терзали мысли и тревога: я не понимал, что от меня требуется и чем я могу помочь, если что. В тот же день позже я снова поговорил с Шарон. Я спросил ее, каковы шансы, что он ночью впадет в кому, и что мне в таком случае делать. Шарон меня успокоила, сказав, что до комы еще далеко. Затем она добавила на своем протяжном южном диалекте: «У него такие огромные запасы энергии. Эта последняя медитация… что ты! Он еще не готов умереть. Он держит все под полным контролем». Я сказал ей, что чувствую себя абсолютно беспомощным и постоянно живу в тревожном ожидании. Она улыбнулась и ответила, что существует предание, будто в последние годы своей жизни святые притягивают к себе людей, так и мы с Йогиней оказались притянутыми к Юджи в последние пару лет. Что бы это ни значило, но ее слова утешали и, конечно, немного льстили.
Интересно, что она сказала о медитации. Никто об этом не говорил, но в действительности находиться в его присутствии уже само по себе было медитацией.
Сразу после нашего разговора Люсия принесла ему немного ньокки. Он ел, а затем пил воду впервые за несколько часов, глядя на меня, не произнося ни слова, словно заявляя: «Видите… вы ничего не знаете!»
Я обнял ее и поблагодарил от всего сердца.
– За что? Я ничего не сделала, – ответила она.
Глава 75
«Я ничего не могу с этим поделать – даже вопрос не встает о возврате в прошлое состояние; все кончено – это действует и функционирует по-другому. (Мне приходится использовать слово „по-другому“, чтобы передать вам это ощущение.)».
Недели шли одна за другой, но мало что менялось. Приехавшая дочь Юджи Булбуль надеялась на его выздоровление. Он выглядел плохо, но вовсе не так плохо, как раньше. Он позволил ей сделать ему массаж ног. Появившийся следом за Булбуль Махеш тоже сомневался, что видится с Юджи в последний раз. Он обсудил с доктором Линном вероятность его скорой кончины. «Не думаю, что старик умирает», – утверждал Махеш на кухне. Линн боялся, что болезнь Юджи могла быть проявлением ракового заболевания, однако поскольку ему однажды уже случилось быть свидетелем выздоровления Юджи, он также не терял надежду: «Он же смог выздороветь в прошлый раз, он способен на все».
Ночью я наблюдал за крошечными муравьями, ручейком втекающими в комнату, поднимающимися по дивану, бегущими вдоль половиц, исполняющими свои сложные задачи. Когда мы начинали их давить или травить, он напоминал нам, что они имеют такое же право находиться здесь, как и мы. Я никогда не видел, чтобы он убил хотя бы одного муравья, комара или муху. Он мог отмахиваться, кричать на них, но никогда не убивал.
– Он такой милый, он муху не обидит, – говорил Ричард Алперт, позже известный как Рам Дас, после встречи с Юджи.
В один из дней его навестило четырнадцать человек, и перед каждым он устроил шоу, предлагая мне свой «фонд роботов». Я либо игнорировал его слова, либо отказывался, но где-то на задворках сознания уже делил деньги, решая, сколько отдам его семье. Конечно, они получат львиную долю, но и себя я не обижу. Так сколько же оставить себе? Хм.
Рано утром, когда никого еще не было, он взглянул на меня с дивана, в то время как я подавал ему воду. Ткнув пальцем в моем направлении, он изложил свою точку зрения:
– Благодаря этому падению я понял, что наше рождение от нас не зависит, а вот смерть в наших руках. Не называйте это самоубийством! Когда это тело готово уйти, оно просто идет в пещеру и умирает там. Мне нужно найти пещеру. Но сначала я должен попрощаться со всеми моими друзьями здесь. Потом мне нужно убраться из этого места и вернуться в Швейцарию. Америку вычеркиваем, Индию вычеркиваем, похоже, свои дни я закончу в Швейцарии.
У меня снова возникло странное ощущение, что я просто муха на стене.
Ночью его дыхание напоминало исчезающий в облаках воздушный змей. Затем каждый раз оно постепенно возникало снова и медленно опускалось в его изможденное тело.
Днем он то и дело приставал к Преподобному: «Мне нужна ваша помощь! Какой у нас прогноз на будущее?» Я чувствовал, что он просчитывает возможность вернуться в Гштаад. Еще оставался нерешенным вопрос, что будет с его счетами там.
Рукой, похожей на руку скелета, он постоянно отмахивался от всех предложений еды. «Это тело может позаботиться о себе само. Я никогда не слушал эти ваши грязные идеи и не намерен начинать делать это сейчас! Я не ел десять дней и я в порядке».
Каждый день он сидел или лежал на диване и разглагольствовал в привычной манере, объединяя людей, знавших друг друга на протяжении десятилетий. Вспоминались старые истории, возникали новые.
Я читал «Лебединую песню» Мурти, бывшему профессору психологии, чтобы он мог должным образом исправить то, что я «напортачил».