На Махашиваратри, новолуние, он перевернулся и проспал шесть часов. Это был самый продолжительный его сон. Два года назад именно сон в положении на боку стал поворотной точкой в его выздоровлении. Утром на завтрак он съел хорошую порцию идли с гхи, а днем выпил кофе со сливками. Воссоединение семьи становилось все более полным и, казалось, давало ему заряд энергии. Люсия элегантно справлялась со все возрастающим количеством народа и как только у нее появлялась минутка в плотном графике, заходила в комнату, чтобы посидеть у ног Юджи и посмотреть в лицо небесного цветка в ее саду.
– Они потратили восемьдесят пять тысяч евро, чтобы построить это для меня! Милые люди, – напомнил он нам, а затем, повернувшись ко мне, добавил: – Не то, что ты! Ты превратился в очень дешевого ублюдка!
Я поблагодарил его за комплимент.
Когда прибыла банда из Нью-Джерси, Гуха уселся у его ног и время от времени касался его колена или руки. Лакшми разговаривала с ним на телугу. Девочки догнали Синди и умудрялись учиться посреди хаоса. Нью-Йоркерша звонила из Нью-Йорка каждые несколько минут. Незадолго до своего падения он ее прогнал, когда она в чем-то переступила черту. Ее «брат» Гуха умолял Юджи разрешить ей вернуться, хотя бы только для того, чтобы привезти какие-то вещи для Юджи и уехать снова. Она делала для него покупки на расстоянии в две тысячи миль. Он закрывал уши руками и кричал: «Я не хочу, чтобы эта сучка толклась рядом со мной!» Конечно же, первым делом, когда Гуха приехал, он спросил о ней. Сразу после возвращения она попала в автокатастрофу и довольно сильно пострадала. «Она в порядке?» – справился он. А ее больше всего расстраивало то, что она не могла быть с ним в такой тяжелый момент.
Большую часть дня я провел на полу, рядом с диваном, подальше от его глаз. Отражавшийся от стен и мебели свет был таким красивым. Впервые мне не хотелось уходить, поскольку в тени всех остальных, занимающих его внимание, я мог расслабиться как никогда.
Махеш вернулся в Индию. Линн улетел в Калифорнию, уверенный в том, что до ухода Юджи еще масса времени.
Как-то ночью я слышал, как Юджи разговаривает во сне. Он лежал, вытянув руки вперед, и почти кричал: «Что вы делаете? Он слишком большой!» Похоже, он руководил размещением какого-то предмета.
На следующую ночь я проснулся в состоянии осознанного сновидения. Голубой свет сиял на потолке и предметах вокруг него. В моих снах все всегда происходило в воображаемом пространстве, но на этот раз это точно была его комната. Он часто ночью жестикулировал руками, как обычно делал это в поездках или днем, когда было тихо. Он словно руководил людьми. Как-то вечером, когда все разошлись, я сидел напротив него. Он лежал на диване с закрытыми глазами и скрещенными на груди руками. Вдруг его руки начали совершать движения, то указывая на меня, то касаясь своей груди. Я ничего не понимал из того, что видел. Я был невежественным зрителем на переговорах между ним и какой-то невидимой стороной. Казалось, он говорил: «Не обращайте на него внимания, он просто ухаживает за мной».
Кто-то рассказывал, что во время своего прошлого падения в Шварцвальде три года назад он утверждал, будто может видеть все происходящее в мире на расстоянии чуть ли не до Австралии. Иногда он говорил, что был на звездах или видел что-то на других планетах. Когда я спросил, не был ли Юджи немного не в себе, мне ответили, что вовсе нет. Похоже, Юджи сам не понимал, как он мог все это видеть.
Был еще один случай, напомнивший мне о моих католических корнях. Я сидел напротив него и прислушивался к его дыханию. Проваливаясь в сон, я почувствовал, как на вдохе в мой рот мягко втек поток, наполненный жизненной силой. Иногда мне кажется, что он сам давал мне силу, чтобы «закончить дело».
Однажды утром Гуха и Лакшми пришли очень рано. Гуха сел на пол перед Юджи, тот сделал в его направлении поглаживающее движение рукой и сказал: «Хорошо». Он лежал с закрытыми глазами, и я впервые увидел, как не выдержал Гуха и, сложившись пополам, обхватил голову руками и заплакал. Я едва мог поднять глаза на Лакшми, у которой тоже по лицу ручьями текли слезы. Она вытирала их своим сари.
Перед рассветом поднялся ветер и лимонное дерево начало демонически стучать в темноте по крыше. Ветер не унимался весь день. Йогиня стала очень напряженной. Одна женщина потеряла сознание и плашмя упала на спину на кухне – что удивительно, она даже не ушибла голову. У меня в животе нарастало тревожное чувство.
Юджи говорил о голосе в своей голове:
– Он постоянно говорит мне, что прошло уже довольно времени, что пора собираться и уходить! Такая коротенькая песенка: «Пора уходить! Пора уходить!» Что это значит? – невинно спрашивал он. Никто не хотел отвечать на этот вопрос.
Днем приехали друзья из Венеции, он тепло их приветствовал и долго разговаривал с ними, принимая их за других людей. Он то и дело спрашивал, где их дочь. Поняв свою ошибку, он превратил ее в шутку, но по комнате прокатилась волна беспокойства. Его лицо было серым и опухшим, а глаза более пустыми, чем обычно.
Во второй половине дня мы с Марио разговаривали, стоя у окна на втором этаже. Как я ни силился, я ничего не смог понять из того, что он говорил. Неожиданно за окном послышался гвалт: на фоне неспокойного серого неба во двор, издавая громкие звуки и хлопая крыльями, слетелись сотни ласточек. Кто-то во дворе закричал. Картина напомнила мне кадры из фильма Хичкока «Птицы». Беспорядочно пометавшись несколько минут в безумном танце, ласточки улетели, оставив после себя огромное количество птичьего помета. Вечером, чтобы принять душ, мне пришлось пройти под лестницей, на которой кто-то стоял и отмывал стены от птичьих какашек. Плохое предзнаменование, прямо из фильма ужасов.
В течение всего дня люди подходили ко мне, чтобы сказать о том, что он меня ищет: «Ах, Луиджи, вот ты где! Он спрашивал о тебе!» Я чувствовал себя зомби, державшимся из последних сил. Навалившаяся тяжесть вкупе с психической усталостью отдавались эхом внутри меня каждый раз, когда он кричал, чтобы я не убегал. Да и бежать-то было некуда! Я столько времени проводил, сидя возле него, что едва вообще мог сидеть, не говоря уже о ежедневном и еженощном бдении в его парниковой «пещере». У меня было ощущение, что мою грудную клетку засасывало в пол. Я находился на одной точке безвылазно уже два дня. Я чувствовал себя заключенным в психушке.
К семи часам в комнате собралось около пятидесяти человек. Это начинало напоминать Индию. Он выглядел слабым и много спал. Его руки все так же двигались, совершая таинственные жесты, указывая на что-то невидимое.
Утром, занимаясь приготовлением завтрака на кухне по соседству, я старался все делать максимально тихо: в каменном доме был слышен малейший звук. Йогиня тихонько проскальзывала ко мне на кухню и спрашивала, как я спал. Обычно я засыпал только рано-рано утром, к самому концу моей смены. Проснувшись, я помогал ему в каких-то мелочах и уходил сразу же, как только она приходила сменить меня. Изредка он что-нибудь мне говорил. Она же была настолько тихой, что в ее присутствии он молчал на протяжении всего утра. Да и после такого количества времени, проведенного рядом с ним, обсуждать было нечего.
Однако как только появлялись другие люди, он начинал разговаривать. Я шел в свою комнату, ложился на кровать и так лежал с задернутыми шторами. Слабый отсвет на стене становился все ярче, и я плавно проваливался в сон. И вместе с этим куда-то плавно проваливалась моя жизнь. Я потерял контроль абсолютно – такой неопределенности в жизни, такого полного отсутствия представления о будущем у меня еще никогда не было.
Однажды утром Юджи рассказал, что во сне ему явилась богиня. Гуха позже заметил, что речь шла о Гуванешвари[14]. По словам Юджи, она сказала ему, что с этих пор она будет заботиться о нем. Когда мы остались наедине, я спросил его о сне.
– Это все пустые слова и пустые фразы. Образ без содержания, – объяснил он, сделав рукой один из своих отметающих жестов.
Каждый день он все больше говорил о песне в своей голове:
– Пора уходить. Пора уходить!
Как-то утром он сказал:
– Если оно так говорит, значит, на самом деле оно не хочет уходить. – Он был беспристрастным свидетелем всего, что разворачивалось вокруг и внутри него. Иногда казалось, что он не знал точно, что ему делать, но и выяснить это сильно не стремился. Единственное усилие, которое он прилагал, состояло в том, чтобы делиться механикой работы своего угасающего тела.
Он разорвал пополам и бросил в огонь чеки на большую сумму от Нью-Йоркерши и Преподобного. Чек Преподобного на 384 тысячи долларов был датирован 2008 годом. Он дразнил им Юджи, чтобы иметь возможность постоянно оставаться с ним в контакте, но это не работало.
В тот день Юджи сказал:
– Очень странно. Дыхание не дает словам выходить.
Затем он засмеялся и, указывая на ноги, неподвижно лежащие на диване, сказал:
– Здесь есть стремление к движению.
За исключением нескольких перемещений – одного в туалет по-маленькому и двух безуспешных по-большому – он лежал на диване, не вставая, неделями. Когда я носил его в туалет во второй раз, он дважды терял сознание, не замечая этого. Его глаза закатывались и тело обмякало. Я быстро вернул его в кресло, пока он не понял, что произошло.
Пытался ли он сознательно морить себя голодом? Пытался ли он есть, но не мог? Если блок в пищеводе открылся, не означало ли это, что он шел на поправку? Ждал ли он приезда Махеша, чтобы уладить правовые вопросы перед уходом? Готовился ли он заморить себя голодом по приезде в Швейцарию? Когда бы Шарон ни проверяла его жизненные показатели, они были такими сильными, что трудно было представить, что он может в скором времени умереть. Также было трудно поверить в любые его слова о будущем, поскольку он был к нему совершенно безразличен. Какие бы дискуссии на эту тему он ни начинал, это все была только болтовня. Иногда я задавался вопросом, может ли он сам по своей воле уйти из тела, но это означало бы, что у него есть воля, а это противоречило всему, что он говорил. Он привык существовать в темноте, в незнании, тогда как остальные этого ужасно боялись.