— Для себя.
— Да. Это даёт тебе определённое приятное чувство. Это эгоистичное действие. Всё, что вы делаете для кого-либо, является эгоистичным действием. Вы можете заработать на нём. Открыть церкви, храмы. Все ашрамы являются… борделями.
Здесь вмешался другой человек:
— Юджи?
— Да?
— Если нет отношений, то что есть?
— Ничего. Вы создаёте отношения, не я.
— Но какое слово ты используешь, чтобы описать свою связь с нами?
— У меня ни с кем нет никакой связи. Когда я смотрю на тебя, я не говорю себе, что я смотрю на того-то и того-то. Если я отвернусь в противоположную сторону, ты совершенно и полностью исчезнешь для меня! Когда смотришь на свою жену или детей, не страдая при этом болезнью Альцгеймера, никогда не знаешь, на что смотришь, до тех пор, пока не возникнет запрос — а этот запрос всегда возникает снаружи. Ты можешь спросить меня: «Кто эта женщина?» — «Моя жена». Что означает «моя жена»? У тебя есть образ того, что стоит за этим словом. Но что касается самого слова, это всего лишь статья в словаре и ничего больше. Если повернёшься в другую сторону, никогда не будешь знать, как она выглядит.
Никто не мог мне этого объяснить: «Что за механизм действует в тебе, который создаёт образ?» Ты знаешь, как выглядит твоя жена, а что создаёт этот образ внутри тебя? Как так получается, что если кто-то спрашивает меня: «Кто это?», я отвечаю: «Это моя дочь»? Но здесь нет отношений: слово «дочь» ничего не означает, слово «моя» я вынужден использовать для того, чтобы сказать, что это не её дочь и не твоя, — исключительно для целей коммуникации. Если ты не знаешь, как они выглядят, и при этом не страдаешь болезнью Альцгеймера, тогда что это за фигня?
Здесь кто-нибудь вставлял:
— Старческое слабоумие.
— Старческое слабоумие. Нет никакого способа, которым ты можешь сказать себе, что ты смотришь на свою жену. Какими тогда будут твои отношения с женой?
Затем начиналась история…
— Недавно один физик-ядерщик приходил — крутой такой парень, проводит исследования разных новых идей в надежде получить Нобелевскую премию. Он приходил ко мне со своей подружкой. И вот он начал грузить меня всякой идиотской чепухой. «Пространства не существует». Я это и без него знаю. Будучи студентом-физиком, я учил всё это. «Времени не существует. Материи не существует! Пространства не существует, существует только четырёхмерный континуум». Я слушал этот бред двадцать минут, а затем спросил этого ублюдка: «Если пространства не существует, можешь ли ты в этом случае трахать эту или любую другую суку?» Он сказал: «Никогда я ещё не слышал, чтобы о пространстве говорили так, как говорите вы». И он ударился головой об стол! «Что мне делать? Весь мой проект рухнет!» — «Иди и мой посуду в ресторане, чтобы заработать себе на жизнь». Я сказал ему: «Убирайся отсюда!»
После этого он сделал ещё один комментарий, проведя границу, пересечь которую по своему желанию не мог никто из нас:
— Вам нужно всё на свете. В моём же случае связи создаются и в следующий момент разрушаются. Они никак не связаны с эмоциями. «Что я от этого получу?» — для меня это единственная основа отношений. Для меня, понимаете? Даже если вы дадите мне двести тысяч долларов, я не буду их использовать. Я брошу их вам в лицо: «Убирайтесь! Мне не нужны ваши деньги!» Почему вы это делаете? Потому что у вас возникает приятное чувство — ведь вы помогаете бедному, бедному, бедному индийцу. Вы помогаете мне только потому, что вам так комфортно, вы чувствуете себя «благодетелями» — как сказали бы чёртовы психологи.
Затем он выдвинул абсурдное утверждение:
— Вы когда-нибудь видели, чтобы я кому-нибудь помогал? Никогда, никогда я этого не делаю!
Потом всплывала правда… ну или почти правда:
— В отдельных ситуациях, если это требуется… ну… Но даже тогда это не действие просветлённого негодяя! Таковых вообще не существует. Нет такой вещи, как просветление. Как может существовать просветлённый ублюдок? Они все — преступники! С самого начала, на протяжении всей истории нужно было сажать в тюрьму их, а не тех преступников, которых мы создали, присвоив себе всё, что по праву принадлежит каждому на планете, — и это не коммунизм и не социализм! Ни то ни другое! Ничего подобного! Нас на планете всего пять с половиной миллиардов, а планета, или называй её как хочешь, на данный момент в состоянии обеспечить всем необходимым пятнадцать миллиардов человек. Кто-то сказал, что если численность населения достигнет отметки в пятнадцать миллиардов — если, конечно, люди смогут дожить до этого времени (а шансов на это никаких), то они будут уничтожены! Да за то, что мы сотворили со всеми формами жизни на планете, нас надо было уничтожить давным-давно. Присвоив себе всё, те негодяи говорят тебе: «Тебе нужно, тебе просто необходимо много есть — двадцать пять блюд за раз».
После этого Юджи вспомнил, как разозлился его друг, задетый его насмешками по поводу вкусовых пристрастий Джидду Кришнамурти.
— Он был зол. Отлично, если я не буду видеться с тем, кого знал в течение двадцати пяти лет, окажет ли это на меня какое-нибудь влияние? А?
— Ммм… нет.
— Никакого. Никакая сила в мире не может повлиять на меня, ни в одной сфере существования. Понятно?
— Ммм, хм.
— А?
— Да.
Позже, пересматривая видео этого разговора, я обратил внимание на то, какими выразительными были все его движения и жесты, его танцующие изящные руки обладали не меньшим красноречием, чем слова. Всё его существо было выражением чистого движения. Всё способствовало максимально ясному разъяснению, и если что-то понять было сложно, то лишь из-за проявления механизма блокировки, который помогал людям выживать: «живя в страданиях и умирая в страданиях».
ГЛАВА 30
«Это и происходит в тебе: природа пытается разрушить преграду, эту мёртвую структуру мысли и опыта, которые не свойственны ей».
Однажды поздним вечером приехала молодая семья с несколькими детьми, и он тут же сделал меня мишенью мести детей. В комнате было много его старых друзей, именитый пожилой врач, писатель и наша обычная честная компания. Пока комната заполнялась людьми, он дурачился, швырял меня по комнате, как в старые добрые времена, и повсюду слышался смех. Я спрыгнул с внутреннего балкона на пол, он наклонился надо мной, стал угрожать, а затем увидел младшего ребёнка. Схватив одновременно нас обоих, он велел ему бить меня, пока он держит меня на полу.
— Эй! Бей этого ублюдка!
И у малыша совпало: он имел нужное количество энергии и отсутствие запрета выпускать её. Его родители наблюдали, как он с яростью принялся за работу. Какое-то время было весело, а затем он сосредоточился на своём занятии и начал бить меня в живот со всей силы. Он сидел прямо на мне и дубасил что есть мочи.
Юджи был на седьмом небе от счастья:
— Хорошо! Ещё!
Маму происходящее, казалось, не волновало, а вот папа стал заметно нервничать. Он попытался остановить сына, пригрозив ему, но куда там — ребёнок был занят. Юджи игнорировал отца.
— Юджи, зачем ты это делаешь? — спросил отец. Ответа не последовало. Он снова обратился к ребёнку, как это делают все родители:
— Эй, полегче там!
Когда он это произнёс, Юджи закричал:
— Не слушай его!
Малыш, подбадриваемый Юджи, расходился всё сильнее. Теперь он тяжело дышал, лицо его было полностью сосредоточено, удары сыпались градом. Люди продолжали смеяться, но напряжение между отцом и Юджи продолжало нарастать, и их взгляды начали бегать с одного лица на другое в ожидании развязки.
— Бей сильнее этого ублюдка!
Я высунул язык, принимая новую серию ударов.
— Это всё, на что ты способен, да? Отец уже бесился:
— Юджи, зачем ты это делаешь?
Мальчик на секунду поднял на него глаза, а Юджи закричал с ринга:
— Не обращай внимания! Бей этого ублюдка!
— Юджи, прекрати!
Юджи был немного похож на сумасшедшего, я уже хорошо знал этот взгляд к тому времени — взгляд, означавший, что он не остановится до тех пор, пока сможет это продолжать. Что-то где-то было готово взорваться. Отец мальчика, не желая проигрывать сражение, кричал мальчику, чтобы тот остановился; Юджи кричал, чтобы он продолжал; ребёнок во всей этой суматохе продолжал метелить меня всё сильнее.
Я устал от этой игры, от отца, от всего происходящего, поэтому скинул с себя малыша, и тогда Юджи схватил меня за рубашку, не давая уйти. У него получалось делать это с необыкновенной силой (свидетельство тому — мои несколько порванных рубашек). Я оказался в деликатном положении: мне нужно было освободиться от захвата этой маленькой ручонки так, чтобы не повредить её, — в конце концов, ему было 88 лет («девяносто по индийскому календарю»), но, словно подслушав мои мысли, он закричал на меня своим раздражающим командным голосом, словно инспектор манежа или дрессировщик в цирке:
— Теперь… пой!
Это реально вывело меня из себя.
— Что? Забудь об этом!
Неожиданно я растерялся, поскольку он изменил привычный ход событий. Мне не нравился папа этого малыша. Если честно, мне доставляло удовольствие видеть, что он испытывает дискомфорт. Юджи обломал меня и теперь хотел установить некое равновесие в происходящей сцене.
— Давай, ублюдок! Пой!
— Разбежался! Ни за что!
Я быстро освободился от его захвата и направился к двери. Я слышал, как за моей спиной он кричал мальчику: «Беги и хватай его!» Отец предостерегал: «Довольно!» Юджи снова вопил: «Не слушай его! Пойди и схвати этого ублюдка! Бей его!» Я схватил свои туфли и сумку и сбежал вниз по лестнице.
Всегда, когда он вовлекал детей в эти игры, я злился несколько больше обычного, но на этот раз я, можно сказать, даже был доволен, потому что таким образом как будто мстил встревоженному отцу. Юджи никогда не волновался, как кто из нас себя чувствует, но его внутренняя чувствительность с лазерной точностью определяла, к чему я был готов, и он немедленно втягивал меня в это. Возможно, он демонстрировал глубинную склонность к насилию в «цивилизованном» человеческом существе. Он и раньше это проделывал, преимущественно с мальчиками, разжигая в них глубинную животную ярость и размахивая ею перед взрослыми, словно в насмешку. Во время этих игр, к которым он привлекал не успевших закостенеть детей и людей типа меня, опасности не подвергался никто, кроме него самого. Он был диким. Может быть, именно его дикости я и верил, за исключением тех случаев, когда она была направлена на меня. Таким образом, я снова ушёл в раздражении. Со стороны это, наверное, выглядело как обида. Я