речи. Я вспыхнул, но промолчал и притворился, что ничего особенного не произошло. Он же сам объявил перемирие! Тогда что такое это было? Моё лицо стало красным. Следующее, что я почувствовал, это щипок в бедро, который дал мне понять, что всё могло опять измениться. Я опять его проигнорировал. Тогда он ещё раз ущипнул меня и быстро ударил.
Люди в комнате были удивлены, послышался смех. Сугуна была в шоке. Лицо её выражало озабоченность и дискомфорт. Затем последовало обычное расследование Мохана — большого круглого человека, позитивного и брызжущего энергией, который отказывался работать, когда в город приезжал Юджи. Он имел привычку часами тараторить вопросы.
— Ох-хо, Юджи! Что это?
Взволнованная Сагуна спросила более конкретно:
— Юджи! Что ты делаешь?
Отвесив мне ещё пару затрещин, он обыденным голосом ответил, разъясняя:
— Он это заслужил!
Ещё один удар по голове.
— О боже! — прогромыхал Мохан из другого конца комнаты. Затем с выпученными глазами проорал одну из своих любимых реплик: «Прямая передача энергии!», и его большой живот затрясся от смеха. Только в Индии подобные вещи могут приписать чему-то духовному. Теперь уже я был готов стукнуть его, поскольку Юджи мог легко использовать его слова в своё оправдание. В любом случае шлюз был открыт: пока я прикрывал голову от удара, он сильно щипал меня за внутреннюю поверхность бедра, где было реально больно, затем его пальцы находили мягкое место у меня на руке, и вскоре я уже постоянно пригибался и ставил блоки, пока он продолжал свою утреннюю проповедь, разговаривая и поколачивая меня, — всё, как обычно. Я потерял интерес к кофе и под воздействием кофеина начал потеть. Словно услышав, как я потею, он попросил Сугуну принести мне ещё чашку кофе, когда я ещё ту не допил.
— Эй! Мне не нужна вторая чашка!
— Думаешь, у тебя есть выбор?
— Ну перестань!
— Ты думаешь, я нежный сладкий Иисус?
Бац!
— Я не святой!
Щипок! Щипок!
— Я не милый парень!
— Хорошо! Хорошо! Я понял!
— Не думаю, что ты понял! В конце концов, ты просто болван и ублюдок!.. Кто из них?
— Тебе решать! — Я перестал сопротивляться и на время согласился с ним. Мне снова предстояло смириться с происходящим или уйти, а я ведь ещё даже десяти минут не пробыл в комнате.
Вскоре мы вернулись к горячей воде, поливаемой мне на руку или голову, закускам, которые мне приходилось доедать после него. Если я отказывался от его еды или кофе — ещё чашечки и ещё одной, то горячий кофе тут же зависал над моей головой в состоянии полной боевой готовности. Я знал, что он не волновался о том, прольёт ли кофе на диван: хозяева всё равно винили бы в этом не его, а меня. Как оно началось, так и пошло дальше: редко случалось, чтобы я был в комнате и он не подозвал меня к себе и не начал бить.
— Эй! Где этот ублюдок?
— Он здесь, Юджи! — подсказывал ему кто-нибудь добрый, когда я направлялся к входной двери.
— Если мне придётся идти за тобой, сам знаешь, какие будут последствия!
Если я не шёл к нему по собственной воле, он грозился притащить меня силой. Я не хотел подвергать его риску падения или просто усугублять ситуацию. Каждый раз, с новой силой нанося удары по мне, он мстительно приговаривал:
— Думаешь, я слабак?
Бац!
Снова и снова, глядя на меня, он говорил: «Когда я смотрю на тебя, единственная мысль, которая приходит ко мне в голову, — ударить тебя!» Это было ещё одно объяснение из всего лишь двух возможных. Первое: «Ты это заслужил!»
В подавляющем большинстве случаев всё проходило довольно весело, но болезненно, и я иной раз доходил до отчаяния, стараясь шутками сбалансировать ситуацию и не сделать её ещё хуже.
Когда приехал Преподобный, я оказался зажатым на диване между ними: с одной стороны Юджи, с другой — пребывающий в состоянии «духовной комы» развалившийся Рэй, упиравшийся крест-накрест лежащей ногой мне в колено. Я сидел, сжавшись до максимума, получая тумаки от Юджи слева, впившуюся в колено ногу Преподобного справа, и почти физически чувствовал, как близко мои ноги находятся к лицам сидящих на полу людей. Естественно, они все стремились сесть к нему как можно ближе.
Если на мне были очки, возникал шанс их раздавить. Если я пытался блокировать его нападение, он садился мне на руку. Если я сопротивлялся, возникал риск нанести ему вред. Если война начинала затихать, он командовал:
— Расскажи им что-нибудь смешное!
Если я тут же что-нибудь быстро не придумывал, щипки, шлепки и удары становились нестерпимыми.
— Понял? Ты думаешь, что я «святой ублюдок», как милый сладенький Иисус. Не дождётесь!
Каждый раз, когда я думал, что испытываю максимальный дискомфорт, он ещё больше усиливал его.
Ко всему прочему, от него шло такое количество энергии, что я постоянно чувствовал себя под кайфом. Временами мне стоило больших усилий держать глаза открытыми, поскольку возникало ощущение парения в каком-то бесконечном пространстве — словно сидишь в ночном небе безо всякой опоры, пока кто-то не ущипнёт тебя, напоминая, что, мол, парень, у тебя тут есть ещё и тело! В то время как он сидел на моей руке, в нём не возникало ни малейшего напряжения, не говоря уж о движении. Он был полностью расслаблен — до момента, когда я пытался освободить руку. Тогда он хватал её с быстротой молнии, щипал меня, скручивая кожу на руке, и предупреждал: «Не пытайся быть умным! Побью!»
Стараясь держать глаза открытыми, я сдавался своей судьбе и сидел в водопаде энергии, разбрызгиваемой во все стороны, пока он меня бил.
— Эй, болван, или ублюдок! Что с тобой такое?
— Ничего! Абсолютно ничего!
Его выражение «визуальный контроль» как нельзя более точно описывало происходящее в комнате, заполненной уставившимися на него людьми. Это был глубокий колодец жизни, в оцепенении созерцающий сам себя, мигающий в одном ритме, подобно квакающим в озере лягушкам. Кто-то приходил к нему ради развлечения, но большинству хотелось погреться в его лучах, они вручали ему себя в надежде «получить это». Они впитывали в себя присутствие, которое могло бы помочь их кризису жизни дойти до кульминационной точки. Таких людей он сокрушал, срывая с них всё неважное, несущественное, а то, что оставалось, изменялось под его тонким влиянием. Однажды кто-то использовал выражение «сгорание кармы» для определения его воздействия на людей. Обычно люди получали то, за чем они приходили, несмотря на их отрицания, — многие осознавали этот факт гораздо позже. Постоянно ходили разговоры о страданиях, имевших место рядом с ним, за которыми в жизни следовали огромные перемены. Как-то он сказал мне: «Сначала ты должен помучить себя, а затем…» Не было необходимости продолжать предложение — взмах руки был более чем красноречивым.
В тот раз народу с Запада приехало очень много. Преподобному было позволено взять с собой свою молчаливую спутницу, которая приехала в Индию впервые. Дэн и Мэгги жили в домике для гостей на кольцевой дороге, раджнишевские друзья из Кёльна расселились по разным отелям.
Словно громогласный инспектор манежа цирка с тремя аренами, по комнате пронёсся Махеш. Он был переполнен любовью к Юджи — его создателю и его же разрушителю. Махеш как-то потихоньку спросил нас: «Когда вы собираетесь свалить от него? Он же вас убивает! Как вы можете это выносить?» Похоже, он думал, что мы постоянно крутимся вокруг Юджи внутри этого «мыльного пузыря» и избегаем выходить во внешний мир. Многие люди, с которыми я разговаривал, были такого же мнения, но я-то знал, зачем я там оставался. Когда мы были в сентябре в Лондоне, Махеш бросил на Йогиню встревоженный взгляд:
— Моя дорогая, ты выглядишь так, словно ждёшь контрольного выстрела!
— Я действительно так плохо выгляжу? — спросила она меня. Это было не так. На самом деле для меня она всегда хорошо выглядела, но она проводила время в компании Юджи, и потому у людей была масса причин для самой разнообразной интерпретации её внешности. Она говорила мне: «Я хочу, чтобы он растворил меня», и я знал, что она имела в виду. Она пыталась узнать, как это — жить без багажа, который мы все, сами того не желая, а то и вовсе не осознавая, носили с собой всю жизнь. Если кто и мог выжечь это из нас дотла, то только он. Однажды Юджи кому-то сказал: «Проще сделать людей просветлёнными, чем научить их паковать багаж!» Действительно, любая поклажа — лишь крошечная толика груза, от которого мы пытались избавиться.
Конечно, жизнь рядом с Юджи влияла на нас. «Что это такое — жить, как он?», «Что будет, когда он уйдёт?» Эти вопросы постоянно подкарауливали нас за углом, эго цеплялось за жизнь и высасывало силы. То, что оставалось, функционировало более эффективно — это можно было видеть на примерах жизней других людей, даже если в своей жизни заметить перемены было довольно сложно. Мы находились так близко, что рассмотреть что-либо, кроме конфликтов и неврозов, было невозможно. И потому в данной ситуации смирение со всем происходящим было единственным актом веры.
Иногда он вёл себя как самое милое и дружелюбное человеческое существо на свете. Его вежливость была безупречной. Посреди бушующей гневной бури он мог долго извиняться за то, что коснулся своей ногой чьей-то ноги. Он делал всё возможное для того, чтобы помочь людям, находящимся рядом, но делал это не из благих побуждений, а потому что такова была его природа. У него не было выбора. Все его рассуждения на эту тему были неубедительными. «Вы хотите сказать, что если бы у меня был выбор, я бы сидел тут с вами, люди? Я мог бы иметь двадцать пять „роллс-ройсов“ в личном распоряжении, если бы захотел!»
Меня завораживало его постоянно меняющееся лицо, даже если при этом он меня бил. Как ни удивительно, но для меня это было всё равно что держать руку над огнём. Если бы он перестал меня бить, я бы расстроился. Это как находиться в клетке с диким животным: ты уверен, что он тебя не убьёт, но, тем не менее, не знаешь, что именно он предпримет. Я ничего не мог с собой поделать. Я хотел играть с ним, а он тотально отвечал на мой идиотский вызов. Оглядываясь назад, я содрогаюсь и в то же время смеюсь над собственным поведением. Это реально было сильнее меня. Он заставил меня хотеть прочувствовать радость на полную катушку. Полный абсурд.