— В них ничего оригинального! Никакого искусства, никакого мастерства!
На всё было большое «Нет!», пока он не начал вспоминать цветную осень в Вермонте, Ванкувере и замечательные пейзажи на Северо-Западе, виденные им во время путешествия через Северную Америку на локомотиве «Санта-Фе».
Затем, чтобы сбалансировать свои рассуждения о красоте, сказал:
— Сейчас я бы там даже срать не сел!
За окном было прозрачно и холодно — чудесный день. Большая белая гостиная была заполнена светом, и мебель была такой комфортной. Мы наслаждались отдыхом и покоем, пока Нью-йоркерша зачитывала ему имейлы от людей, которых Юджи интересовал. Молодой грек писал Юджи, что он изменил его жизнь.
— Порви и выбрось! — был его ответ.
Она прочитала ещё одно письмо с «каким-то идиотским вопросом» о шансах на просветление.
— Девушки на кассе в супермаркете имеют больше шансов! Порви и выбрось!
Марио сказал ему, что друг, присматривавший за квартирой Юджи в городе, собирался навестить его.
— Хорошо! Я передам её ему и уеду.
В то утро он с женщиной из Венгрии занялся выбрасыванием ненужных вещей из кухни. Самолюбие Йогини было уязвлено, поскольку он не позвал её.
Нью-йоркерша хотела вымыть свою машину.
— Почему ты хочешь её помыть? Иди и помой свою голову! Друг, который повсюду возил его в течение нескольких недель, собрался уезжать. Он ещё за порог не вышел, как Юджи уже выпроваживал его.
— До свидания, спасибо, сэр! — сказал он, раньше времени пожимая ему руку с некоторым пренебрежением и подталкивая.
— Подожди, Юджи! Я могу побыть ещё пару минут! — Он хотел задержаться хотя бы ещё на несколько мгновений прежде, чем уехать.
Нью-йоркерша делала бронирование. Гречанка сидела на диване и улыбалась, как ребёнок, наблюдая за тем, как он хватает какую-то еду на кухне. Женщины вообще любили смотреть, как он рыщет по холодильнику, закидывает сыр или конфетку из «Леонидаса» в рот, шарит рукой по полкам в поисках вкусностей. Он стоял перед полкой, жуя круассан, или забирался пальцами в пластиковый контейнер с рисовыми палочками и засовывал их в свой беззубый рот.
— Так мило! — хихикали они.
Нью-йоркерша предложила купить ему ещё одну из его любимых рубашек.
— Юджи, можно я куплю тебе рубашку такую же, как эту?
— Зачем? — деловито спросил он.
— Эта уже износилась, Юджи.
— Я уже сам износился.
Он действительно уже износился. Только делом времени было наше окончательное расставание с ним, расставание с телом, выдуманным миром. Все понимали, что нам повезло быть сейчас там, и каждый надеялся на лучшее, но где-то в глубине наших несуществующих умов мы все знали, что долго это не продлится.
План моего размещения в Нью-Йорке накрылся. Я всё ещё не привык просить людей о месте для ночлега. То поведение, о котором я раньше даже подумать не мог, медленно становилось моим образом жизни. Переход в новое состояние происходил не слишком гладко. Должно быть, он почувствовал моё отчаяние. Он похлопал меня по руке, сказал что-то утешительное в своём роде. Мир за пределами мыльного пузыря поджидал меня, как рычащий под дверью волк.
ГЛАВА 49
«Видите ли, я нахожусь в очень трудном положении: я не могу помочь вам, и все мои слова вводят вас в заблуждение».
Это была душная ночь на Хеллоуин 2005 года. Очертания Нью-Йоркского аэропорта были размыты дождливой моросью. Город вонял какой-то помойкой. Потерпев неудачу найти другое жилище, я поехал в студию скульптуры моего друга на Кристи-стрит, где можно было переночевать на полу: в прошлый приезд он дал мне ключи от этого помещения. Прямо в одежде я лёг спать на старое, пахнущее плесенью покрывало от одной из его скульптур. Всю ночь по мне шастали мыши, а новый день приветствовал меня рёвом шлифовальных машин и вонью от разгружавшихся на тротуаре грузовиков. В одной из витрин сувенирного магазина в Ист-Виллидж есть чёрная футболка с изображением направленного на вас пистолета, а на спине написано: «Нью-Йорк… Это не Канзас, Дороти!»
Явно, к чертям собачьим, не Канзас.
Я проснулся с противным ощущением себя бомжом.
Умывшись, насколько это было возможно в грязной раковине в ванной в коридоре, я отправился на улицу. Здание студии представляло собой бетонный улей художников-хипстеров. Мой друг снова делил свою студию пополам, чтобы иметь возможность сдать её кому-то ещё и покрыть увеличившиеся расходы по собственной арендной плате. Если дела так пойдут и дальше, скоро ему придётся жить и работать в коробке с инструментами. Улица Кристи была похожа на тело, вскрытое для пересадки сердца. Вовсю шло строительство новой роскошной высотки на углу, десятилетиями служившем местом парковки автомобилей. Рабочие ползали по открытой ране улицы. Человеческие тараканы сновали через стальные балки, сварку и вездесущий грохот. Постоянных клиентов, таких, как мы, вымывало потоком новых денег. Каждые несколько месяцев на местах бывшей пиццерии или ателье возникало новое здание. Излюбленные места пуэрториканцев, наркоманов и еврейских швейных мастерских перепахивались под жилища для представителей нового мирового порядка.
Я сел на поезд F и поехал посмотреть, что творится в отеле. А чем ещё было заняться? Юджи приветствовал меня и вернулся к разговору с народом, который после короткой ночи, проведённой в «Мотеле 6» в Нью-Джерси, и утреннего подъёма в пять часов с целью поездки в город был похож на россыпь разбитых кофейных чашек.
Он оставался в Нью-Йорке в течение двух недель, пока не возник план отправиться в Калифорнию. Йогиня навестила своего отца, я навестил мать, и мы заказали билеты на самолёт в Калифорнию. Она снова хотела жить со мной в одной комнате, но мне, прежде чем отправиться туда, нужно было доделать работу в Нью-Йорке: на несколько месяцев я был плотно привязан к двум арт-ярмаркам. В начале декабря я был готов присоединиться к ним в Палм-Спрингс. Всё это время Йогиня жила в городе со своим бывшим. В гостинице, которую оплачивал он. В ушах у меня постоянно колотились Максимы денег Юджи: «Нет денег — нет сладкой любви». Как она вообще умудрилась связаться с таким придурком, как я? Мой бак всегда был почти пустым, у меня не было ни постоянной работы, ни денег.
Конечно, беря пример с Юджи, я продолжал говорить себе: «Карманных денег мне хватает, а смысла копить на чёрный день я не вижу». Подражать подобным людям опасно.
Я собирался ехать. Я знал, что поеду, но это не мешало мне фантазировать и ежедневно придумывать возможности побега. Он слышал меня за две тысячи миль.
Когда я позвонил ему, он поздоровался и тут же эхом транслировал мне мои мысли: «Я рад слышать, что ты не приедешь. Чем более счастлив ты, тем более буду рад я, что тебя здесь не будет».
Я сидел в квартире моей матери и, убивая время, смотрел по телику криминальные шоу, чтобы не сойти с ума в этой волшебной стране на окраине. Йогиня ездила навестить отца, и он подбросил её до квартиры моей матери в одном из его маленьких спортивных красных кабриолетов. Её визит был желанным подтверждением нормальности мира. Мы поехали попить кофе в город. У меня возникло ощущение, что мы зависли в каком-то пространстве между мирами, предназначенном только для нас двоих. Когда она улетела в Калифорнию, я позвонил ей. Ей казалось сумасшествием снова оказаться там. Она задавала себе вопрос, что она опять делала в той гостиной? Затем она вошла внутрь и передала ему трубку… Произошёл забавный разговор:
— Я рад, что ты не приедешь в Калифорнию.
— Не приеду. Я не люблю Калифорнию. Вместо неё я приеду в Палм-Спрингс.
— Что тебе так нравится в нём?
— Там есть вращающийся вортекс.
— Что?
— Я сказал: «Там есть вращающийся вортекс…»
— Я не понимаю твой американский английский.
— Я тоже.
В первую же ночь из моего номера в отеле Майами, где я находился по работе, у меня украли все мои вещи. А в последний день моего пребывания там мне позвонило руководство отеля и сообщило, что все вещи были найдены в одном из других номеров. Жизнь становилась всё более странной.
Глядя вниз из окна самолёта, направлявшегося в Калифорнию, я подумал о том, что положение человечества на земле было очень шатким. Все занятия людей были детскими игрушками на ковре. Когда я находился в небе, меня не покидало чувство, что Вселенной ничего не стоило проглотить этот ковёр в мгновение ока. В аэропорту я ловил сладкие минуты одиночества, отодвигая момент, когда меня снова закрутят подъёмы и спады бушующего водопада. Тёмно-коричневые тени гор Сан-Хасинто напоминали огромные кучи кофе, когда появились встречающие меня Йогиня с Мэгги. Мы обнялись, в их хитрых взглядах читался вопрос: «Ну что, снова здорово? Ты готов к этому?»
Названия улиц здесь звучат как имена школьных чирлидерш: Сэнди, Николь, Дебора. Когда я вошёл в дом, знакомые лица приветствовали меня официально, как будто присутствовали на саммите в сумасшедшем доме. Глава организации, капитан, босс сидел у входной двери, тощий как палка, но энергичный и бодрый.
— Посмотрите, кто пришёл. Рад вас видеть.
— Рад видеть вас также, сэр. Вы хорошо выглядите.
— Она очень хорошо обо мне заботится, — сказал он, показывая на хозяйку.
Толпа варилась с ним в одном котле вот уже несколько недель. Мы быстро поздоровались с другими. «Хватит, хватит, хватит!» — кричал он, когда люди обнимались. Он вспомнил историю о том, как его внук хотел обнять его. «Дедушка, ты хочешь сказать, что ты никогда никого не обнимаешь?» — «Я за всю жизнь ни разу никого не обнял!» (Эта история из серии того, что он никогда в жизни не плакал или не говорил своей жене, что любит её.) «Ты хочешь сказать, что ты никогда не обнимал свою жену?» — спросил мальчик.
— Он поставил меня в очень деликатное положение. «Если бы я не обнимал её, тебя бы здесь сейчас не было! — сказал я ему. — А теперь давай отсюда!»
Объятия и поцелуи просто не приняты в Индии, по крайней мере на людях. Достаточно сложить руки в жесте намасте. По всей видимости, вскоре после «катастрофы» он совсем перестал дотрагиваться до людей, объясняя это тем, что его энергии были слишком разрушительными.