Йогиня собиралась вернуться в Штаты, где не была уже очень давно. И хотя пока мы с ней не ссорились, я был рад тому, что мне не придётся жить в ожидании неожиданного взрыва. Небо с балкона казалось живой копией одной из иллюстраций Максфилда Пэрриша. Пышные облака пенились вокруг силуэта берёзы, за которой простиралась синь неба. Тепло этой весной пришло гораздо раньше обычного, и снег на горах быстро таял. По всему городу оранжевыми шпилями торчали строительные подъёмные краны.
В начале июня я, как обычно, отправился работать на ярмарку в Базеле. В последний вечер на ярмарке зашёл разговор о Гштааде. Один из менеджеров поинтересовался, чем я там занимаюсь.
— Что ты там делаешь всё лето?
Я сказал ему, что пишу книгу, и, как смог, чуть-чуть рассказал про Юджи.
— Сколько ты ещё собираешься этим заниматься?
— Я не знаю на самом деле. Наверное, пока он не умрёт.
— Это духовная штука?
— Думаю, за отсутствием лучшего определения мне придётся согласиться.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и ничего не сказал. Меня задело то, что я не смог найти правильные слова для описания происходящего. Я думал, как более понятно донести это до них в следующем году.
Уезжая с ярмарки, я наблюдал за группой мужчин, двигавшихся этажом ниже меня. Они напомнили мне стадо животных. В последнее время я остро чувствовал животное начало в окружавших меня людях. Самый опасный поведенческий инстинкт животных — территориальность. Но гораздо сильнее животных к приобретению, сохранению и защите своей территории склонны люди. В Юджи это качество полностью отсутствовало. Он ничего не имел, кроме одежды на себе, да и с ней был готов легко расстаться, так же, как и с деньгами в кармане.
Ожидая поезда, я наблюдал за тем, как птицы ловят тепловые потоки. Принимая во внимание утверждение, что физический глаз видит вещи плоскими, я размышлял над тем, каким образом я всё время собирал мир в единую картинку. То, на что я смотрел, так же как и то, как я смотрел, уже представляло собой интерпретацию. Даже мои ощущения были заученной реакцией на внешний раздражитель. И всё это пришло ко мне от «тех ублюдков». Как объяснить всё это в простых терминах, когда спрашивают о нём? Простота его комментариев была обманчивой. Я не обладал той «однозначностью», которая была у него. Вырванные из контекста, его слова теряли смысл. Во мне не было никакой силы. Я был копией, сделанной из копий, как попка, повторяющий слова, в то время как его слова подтверждались действиями. Без его присутствия невозможно было передать смысл того, что он имел в виду. Даже находясь рядом с ним, я плохо понимал его.
Друг познакомил меня с редактором нового журнала об искусстве, которому нужна была статья о прошедшей ярмарке.
Это была хорошая возможность заявить о себе, и редактору нравился мой стиль письма. Под влиянием суеверных страхов я отдал Юджи 100 долларов из моего первого авторского гонорара в благодарность за то, что он наставил меня на этот путь. Он тут же потребовал ещё 100 в евро и в швейцарских франках: «Это традиция!» Инстинкт самосохранения не позволил мне отдать ему все деньги: надеюсь, это не скажется на моей жизни фатальным образом!
«Мастерское бездействие и бдительное ожидание», — этой фразой он описывал состояние ума, в котором он пребывал летом 1967 года. Он был полон решимости раз и навсегда добраться до сути того, о чём говорил Джидду Кришнамурти.
В ранних записях Юджи явно слышалось беззащитное изумление, но уже через год его голос определённо изменился. Беззащитность превратилась в суровый и требовательный тон, и создавалось впечатление, что с Джидду Кришнамурти было покончено: он выполнил свою роль трамплина, позволившего совершить прыжок, и больше был не нужен. Юджи прыгнул или упал, что-то вышвырнуло его из решётки мысли в естественное состояние, и после этого со всем было покончено. Если Джидду Кришнамурти не знал, что он делает, и Юджи не знал, что он делает, то у меня уж точно не было никакой возможности понять, что делаю я. Расцвет и сгорание на огне ожиданий, лихие надежды, крушение логики — всё происходило на бешеной скорости. Он был ускорителем частиц человеческого состояния.
Тем не менее вопрос моего друга заставил меня думать над ответами.
— Чем ты там занимаешься три месяца?
— Работаю на реконструкции. Вернее, это работа по сносу.
— Что ты сносишь?
— Себя.
— Ты знаешь, что все эти гуру разрушают личность?
— Если бы это было так легко!
Я застрял. Я верил в Юджи, поэтому застрял в этой теме. Наверное, по этой причине Юджи сказал, что я выбрал не тот объект для своей книги. Но длительно поддерживать интерес к чему-либо ещё я бы не смог. Я подумал, что, называя меня святым, он на самом деле намекал на мою хитрость, убеждённый в том, что я намеревался выручить кругленькую сумму за свою книгу.
ГЛАВА 61
«Вся моя речь совершенно несвязна, как у маньяка, — разницы тут не больше, чем на волосок, — вот почему я говорю, что в этот момент ты либо сходишь с ума, либо исчезаешь».
Войдя в номер 609 на завтрак, я увидел, что он слушает запись радио-шоу: его речь была наложена на музыку в стиле микса рэгги-техно и хип-хопа. Матерные слова затирались, вместо них появлялся звук «пи…», создающий ещё одно ритмичное ударение. «Просто „пи…“ не говори о любви!», «Ты слушаешь весь этот „пи…“!» Слова хорошо сочетались с музыкой, его утверждения были созвучны чувствам неудовлетворённости и агрессии, испытываемым молодёжью. В качестве основы был взят фрагмент из видео, на котором был заснят разговор многолетней давности между Юджи, Махешем и Марио. Юджи кричал, что не видит в Махеше отчаяния, несмотря на его заявления о страданиях. Услышав ещё чей-то голос на записи, Юджи спросил:
— А это кто говорит?
— Это хиромант.
— Он сумасшедший!
Кто-то в глубине комнаты вставил:
— Он с самого начала был немного странным.
— А как ещё он мог бы оказаться здесь? — спросил я.
Юджи вернул нас к главному:
— Эй! Эй! Я на радио! Вы слышите?
— Да, Юджи! Ты просто вне себя!
Свернувшись клубочком на кресле, слушая свой голос, он был похож на забавляющегося малыша, который подражает самому себе.
Записанный разговор продолжался:
— Как вы интерпретируете те вибрации? Вас интересует медитация. Вы хотите доказать миру, что эта машина способна регистрировать тишину. Вы интерпретируете в рамках того ублюдка! Вы не смотрите! Почему вы повторяете всю эту чушь? Вы никогда в своей жизни ни на что не смотрели! Это так! Не говорите ничего!
На заднем плане ситара Джорджа Харрисона обволакивала его голос словно лёгкий ветерок, когда на переднем плане Юджи честил всех подряд.
— Мария была сукой, а Иисус был ублюдком! — перекрикивал Юджи свой голос.
Запись продолжалась:
— Говорю вам, всё это только теория! Приходит какой-то ублюдок, одурачивает нас и получает за это Нобелевскую премию! Они все дурачат сами себя и нас! То, что они говорят, ничем не лучше того, что они выкидывают в мусорные корзины!
Вернувшись мыслями в реальное время, он спросил, ни к кому не обращаясь:
— Эй, о чём он говорит?
Голос на записи продолжал звучать:
— То, что я обнаружил, относилось к мысли, но мыслью не являлось. Как вы на это смотрите?
Группа «Doors» запела «Оседлавшие шторм», где нежная мелодия со звуками свадебных колокольчиков ложилась на чёткий ритм, а Юджи в это время, обращаясь к собеседникам, кричал что-то про лай собаки и хрюканье свиньи.
Довольный, он проорал мне:
— Эй, мистер! Ты это слышишь?
Затем в записи:
— «Как» означает, что вы хотите добавить ещё и ещё.
Слушая, он переходил от возбуждённого состояния к созерцательному, временами, кажется, вовсе теряя интерес. Затем он снова оживлялся, показывал на компьютер, пока все остальные продолжали поглощать остатки завтрака.
Я попросил Немку из Кёльна прояснить кое-что в моём гороскопе. Я всё никак не мог разобраться с этими двенадцатью домами. Астрология была одной из тем, где я никак не мог склеить одно с другим. Ближе к концу её объяснения Юджи спросил о моей карте рождения.
— Как у него карта, мадам?
— Очень хорошая, Юджи.
— Будет ли у него много денег?
— Он будет получать деньги через других.
А как ещё человек может получать деньги, интересно?
По индийскому календарю у Юджи в тот день был день рождения, и мы пошли обедать в горы по направлению к Дьяблере и озеру Лак-дю-Рато. Это было очень маленькое озеро — практически пруд — с пришвартованной к берегу лодкой в окружении лугов и горных вершин. Он дурачился, бил меня ложками, пугал пакетиками сахара. С нами снова были дети, и воздух был пропитан энергией молодости. Мы с Йогиней сидели напротив него, однако между ним и мной была ещё одна пара, что мешало ему разойтись на всю катушку. Тем не менее весь обед он пытался разорвать мою подставку под еду и угрожал мне водой и ложками.
После обеда я рассказывал одной из поклонниц Ошо об отношениях Юджи и Джидду Кришнамурти. Юджи прислушивался к разговору, но ничего не говорил. Я сказал ей, что, по моему мнению, для Юджи в молодости много значил тот факт, что Джидду Кришнамурти отказался от традиционного подхода к просветлению. Учитывая воспитание и окружение Джидду Кришнамурти, он был довольно радикальным учителем для своего времени, хотя Юджи и не хотел этого признавать. Несомненно, Джидду Кришнамурти был выдающимся духовным лидером. Уже одно то, что он оказался способным выйти из Теософского общества, не могло не оказать на Юджи очень сильного влияния.
В конечном итоге Джидду Кришнамурти превратился в образец для подражания. А то, что делал Юджи, когда настаивал на том, чтобы мы участвовали в поездках, оставляли духовные практики, постоянно ели, просиживали «день за днём» с ним в комнате, давали ему деньги, было почти издевательством над образцом. Возникало ощущение, что он хотел разрушить нас, используя нашу тенденцию «следовать» за кем-либо. На самом деле, не думаю, чтобы он намеренно собирался кого-либо разрушать, — просто сама его природа требовала атаковать эти лживые попытки.