Когда шаги Баскии стихли вдали, Грилье спросил:
– О чем вы говорили? Что за просьба, которую он не смог исполнить?
– Обычный торг, – ответил Куэйхи, словно уже потерял интерес к этому делу. – Вам повезло, что появилась эта слякоть. Что там со службой крови? Как все прошло?
– Минутку. – Грилье шагнул к стене и передвинул рычаг с латунной рукояткой.
Жалюзи опустились почти до конца, пропуская в зал только узкие клинья света.
Врач наклонился над Куэйхи и снял солнечные очки, которыми тот пользовался во время переговоров – и не только для защиты глаз; без очков вид у него был не слишком приятный. Конечно, по той же причине иногда он нарочно не надевал очки.
Под темными стеклами, словно вторая пара очков, крепилась тонкая проволочная конструкция: по кольцу вокруг каждого глаза. Закрепленные на рамках крючки держали веки, не давая им закрыться. На этих же кольцах были смонтированы крошечные опрыскиватели, чтобы через каждые несколько минут увлажнять глаза. Грилье говорил, что гораздо проще было бы удалить веки, но Куэйхи с маниакальным упрямством стремился искупить свою вину, и крючки на веках постоянно напоминали ему об этом покаянии – не говоря уже о том, что давали лишний шанс не пропустить исчезновение.
Грилье достал из медицинского чемоданчика тампон и удалил выделения вокруг глаз Куэйхи.
– Итак, что там со службой крови? – повторил тот.
– Я вам все расскажу. Только сначала ответьте, о каком деле вы говорили с ультра. Для чего вам нужно, чтобы он подвел свой корабль к Хеле?
Зрачки Куэйхи заметно сузились.
– Почему вы решили, что я просил об этом?
– А разве не так? Ведь он сказал, что лететь на корабле к Хеле слишком опасно.
– Грилье, оставьте ваши домыслы.
Врач закончил чистку и надел настоятелю верхнюю пару очков.
– Домыслы, говорите? Ни с того ни с сего вы просите ультра подвести субсветовик к Хеле. А ведь прежде десятилетиями лезли вон из кожи, чтобы держать этих подонков на расстоянии. Спрашивается, почему вдруг понадобилось, чтобы их корабль оказался у нашего порога?
Человек на ложе вздохнул. В сумерках он казался почти бестелесным. Грилье снова поднял жалюзи; за окном взмыл над посадочной площадкой желто-зеленый шаттл.
– Просто у меня появилась одна идея, – произнес Куэйхи.
– Что за идея?
– Вы заметили, как беспокойно в последнее время ведут себя ультра? Это не внушает доверия. Но с Баскией, похоже, можно иметь дело. Вот я и подумал: не договориться ли с ним…
– О чем? – Грилье убрал пакет с тампонами в чемоданчик.
– О защите, – объяснил Куэйхи. – Я хочу, чтобы один корабль ультра постоянно находился на низкой орбите, не позволяя другим подойти ближе.
– Безумие, – хмыкнул Грилье.
– Страховка, – поправил настоятель. – Впрочем, Баския не заинтересовался моим предложением. Ультра боятся подводить корабли вплотную к Хеле. Планета влечет их к себе, но и пугает…
– Кроме Баскии, есть и другие ультра.
– Конечно, – произнес Куэйхи таким тоном, словно разговор наскучил ему и он уже жалеет о своей нелепой затее.
– Вы спрашивали о службе крови, – напомнил Грилье и поднял чемоданчик. – К сожалению, не все прошло гладко, но я взял у Вустада образец.
– У хормейстера? Разве вы не собирались ввести ему кровь?
– План слегка изменился.
Служба крови являлась структурным подразделением Часовой Башни и отвечала за сохранение, обогащение и распространение бесчисленных штаммов исходного индоктринационного вируса Куэйхи. Почти все работники Часовой Башни несли в себе частицу крови настоятеля. Она прошла через поколения, вирус мутировал, смешиваясь с другими микроорганизмами, принесенными на Хелу. Результатом стало изобилие разнообразных и хаотически проявляющихся эффектов. Многие церкви пользовались – правильнее сказать, вынуждены были пользоваться – несколько измененными формами первоначального штамма. Служба крови стремилась обуздать хаос, изолировать эффективные, доктринально чистые штаммы и дать отпор всем прочим. На людях вроде Вустада часто испытывали новые штаммы вируса. Если результатом был психоз или иной нежелательный побочный эффект, штамм больше не применялся. Пару раз Вустад проштрафился, и за это его определили в морские свинки. Вскоре у него развился параноидальный страх перед инъекциями.
– Надеюсь, вы знаете, что делаете, – сказал Куэйхи. – Сейчас мне, как никогда, нужна эффективно работающая служба крови. Я теряю свою религию.
Собственная вера настоятеля несла серьезный урон. У него выработался иммунитет к чистому штамму, с которым он прибыл на борт «Гностического восхождения». Одной из задач службы крови был поиск штаммов-мутантов, способных воздействовать на Куэйхи. Грилье не предавал этот факт гласности, но в последнее время находить такие штаммы ему удавалось с большим трудом.
В данный момент Куэйхи переживал очередное ослабление веры. В промежутках между приступами он никогда не говорил о своей проблеме. Вера и Куэйхи – это же, в сущности, одно целое. Но снова и снова он начинал думать о своей религии как об искусственном продукте химических реакций.
Подобные интерлюдии всегда пугали Грилье. Переживая упадок духовных сил, Куэйхи становился несговорчивым и непредсказуемым. Врачу вспомнился загадочный рисунок на витражном окне. Нет ли тут связи?
– Скоро вы будете как огурчик, – пообещал он.
– Уж постарайтесь. Надо вернуть меня в строй, Грилье, потому что у нас проблемы. С Гор Гулльвейг сообщают о сходе ледяных лавин, на этом участке Пути движение остановлено. Нам, как всегда, надо расчищать дорогу. Но боюсь, даже применив Божественный Пламень, мы все равно отстанем от Халдоры.
– Мы всегда преодолевали трудности, настоятель. Справимся и теперь.
– Если остановимся надолго, понадобятся крайние меры. Я хочу, чтобы машинное отделение было готово исполнить любые мои распоряжения, сколь бы абсурдными они ни казались.
Ложе вновь наклонилось, его отражение разбилось на куски, а затем восстановилось в движущихся зеркалах. Они были установлены так, чтобы направлять свет Халдоры прямо в лицо Куэйхи: в каком бы положении он ни находился, газовый гигант всегда пребывал перед его глазами.
– Самые нелепые приказы, Грилье, – повторил он. – Вы понимаете, о чем я?
– Пожалуй, – кивнул Грилье.
Потом он подумал о крови и мостах. И о девушке, которую собирался доставить в собор. Не случится ли так, что тем самым он приведет в действие машину, которую невозможно будет остановить?
«Но настоятель не сделает этого, – сказал себе Грилье. – Не совсем же он спятил, в конце-то концов. На планете не сыщется безумца, который прикажет вести „Пресвятую Морвенну“ по мосту над Пропастью Искупления».
Глава восемнадцатая
Арарат, год 2675-й
Схема внутренних помещений «Ностальгии по бесконечности» представляла собой длинный свиток мятой пожелтевшей бумаги, с одной стороны прижатый ножом Крови, с другой – тяжелым серебристым шлемом, найденным Пэлфри в мусоре. Свиток был покрыт густой сеткой карандашных и чернильных линий. Кое-где линии убирали и рисовали; в этих местах бумага протерлась почти до дыр.
– Поточнее схемы нет? – спросил Кровь.
– Уж какая есть, – ответила Антуанетта. – Всяко лучше, чем ничего.
За последнюю неделю свинья это слышал, пожалуй, сто раз.
– Ладно. И о чем это нам говорит?
– О проблеме. Вы расспрашивали Пэлфри?
– Нет, им занимается Скорп.
Антуанетта дотронулась до оттягивавшей ее мочку грозди украшений.
– Я тоже с ним потолковала. Хотела понять обстановку. Практически все в насосной бригаде убеждены, что капитан является все чаще и обставляет это все оригинальней.
– И что с того?
– У нас тут отмечены места последних явлений капитана. Их добрая дюжина, и я склоняюсь к мысли, что рабочие не врут.
Свинья прищурился; в скупом освещении конференц-зала его глаза плохо различали карандашные пометки. Он не любил карты и схемы еще с тех времен, когда под началом Скорпиона орудовал в Городе Бездны. Там такие вещи были, в общем-то, не нужны. «Если тебе в наших краях вдруг понадобилась карта, – часто говаривал Кровь, – значит ты здорово влип».
Но эта схема была важной. Она изображала «Ностальгию по бесконечности», тот самый шпиль над морем, внутри которого они с Антуанеттой Бакс сейчас находились. На ней корабль представлялся конусом, хитроумно сплетенным из горизонтальных и вертикальных линий: настоящий обелиск, покрытый наползающими друг на друга иероглифами. Линии отмечали уровни, сообщающиеся шахты и основные перегородки. Огромным трюмам соответствовали пустоты без каких-либо обозначений.
Высота корабля составляла четыре километра, и поэтому на схеме не было места даже для крупных, с точки зрения человека, деталей. Отдельные помещения сопровождались надписями лишь в тех случаях, если играли исключительно важную роль. Да и сам процесс составления схемы, в сущности, был пустой тратой времени. Медленная перестройка корабельного нутра – полностью вне контроля человеческого экипажа – за последние десятилетия свела на нет все подобные попытки.
Хватало и других сложностей. Верхние уровни корабля были нанесены на схему более или менее точно. Ими часто пользовалась команда, и казалось, из-за постоянного присутствия там людей корабль почти не меняет свое устройство в этой части. Но на нижние уровни, в особенности под урез окружающей воды, ремонтные бригады спускались неохотно. Поскольку тамошние помещения оказывались нисколько не похожими на то, что техники ожидали увидеть. Эти нижние уровни непрестанно видоизменялись согласно каким-то тошнотворным биологическим архетипам, что делало их картирование бессмысленным. Кровь побывал внизу, в тех помещениях над уровнем моря, которые подверглись наибольшим изменениям, и эта экспедиция была сродни путешествию по опасному лабиринту карстовых пещер.
Но не только внутренности корабля представляли собой загадку. Готовясь сойти с орбиты, «Ностальгия по бесконечности» изменилась в корме, сделав свой торец плоским. В сопровождавшей посадку суматохе толком проследить за этими изменениями не удалось. Поскольку нижние километры корабля, включающие пару гондол с сочленительскими двигателями, ушли под воду, узнать в ближай