о, Уинстон и договорился об этой встрече за ланчем («Если мы не поддержим Францию в минуту настоящей опасности, нас никогда больше не назовут великой державой»), но при этом пессимистичное («Немцы перестреляют французов, как куропаток»). При росте шесть футов два дюйма он возвышался над Уинстоном, словно башня. Годы жизни в Индии, Африке и на Среднем Востоке опалили его лицо до цвета красного мрамора. У Китченера были длинные темные усы, а голубые глаза необычайно яркого оттенка из-за давнего ранения утратили подвижность, придавая ему легкое сходство с гипнотизером. Он был убежденным холостяком. «Неудивительно, что публика души в нем не чает», – подумал премьер-министр, и в голове у него начала складываться идея.
– Когда вы возвращаетесь в Египет?
– В понедельник.
– А вы не могли бы отложить отъезд?
– К сожалению, это невозможно.
Будь это кто-нибудь другой, премьер-министр просто приказал бы послу остаться, а так он лишь мягко попросил:
– Не могли бы вы сообщать в мой офис о своих передвижениях в ближайшие дни на случай, если нам потребуется с вами связаться?
Премьер-министр в задумчивости прошелся по гравию Плац-парада конной гвардии к дому десять и обнаружил, что его дожидается послание от короля с просьбой о срочной встрече. У него не было свободного времени, но и отказаться не представлялось возможным. Он взял с собой Бонги. Хорвуд медленно провез их сквозь толпу, собравшуюся на Даунинг-стрит и у Букингемского дворца. Они остановились во внутреннем дворе. Личного секретаря он оставил внизу, а сам поднялся в королевскую гостиную. Георг V был грубым, неотесанным человеком, не отягощенным интеллектом, в чью голову за всю жизнь не пришло ни одной оригинальной мысли. Премьер-министр любил повторять: «Если ему понадобится узнать, о чем думают простые люди в лондонской подземке, он пойдет к королю и поговорит с ним».
– Хорошо, что вы пришли, премьер-министр. Я только что получил довольно тревожную личную телеграмму от кайзера. Что вы на это скажете?
Телеграмма была на английском («Дорогой Джорджи… твой Вилли») с жалобой на их общего кузена, русского царя Ники, коварно объявившего мобилизацию, в то время как «обсуждение» еще не закончено. Германский император писал в мрачной, высокопарной и раздраженной манере: он этого не потерпит, в эту игру можно играть вдвоем, теперь начнется война и весь мир увидит, что это не его вина. Джорджи, Вилли, Ники… Премьер-министр мысленно представил себе троих мальчиков в строгих придворных нарядах, играющих в солдатики в огромной дворцовой детской.
– Это и в самом деле звучит зловеще, – согласился он.
– Странный человек этот кайзер. Мой отец терпеть его не мог. Разумеется, это личное сообщение, но я решил, что вам следует его прочитать. Если желаете, чтобы я ответил, то, может быть, вы подготовите для меня черновик?
– С великим удовольствием, сэр. Но, с вашего позволения, я должен поставить в известность министра иностранных дел.
Премьер-министр украдкой посмотрел на часы. Уже почти четыре. Через час ему нужно выступить в парламенте с докладом о текущем положении. Он попросил извинить его, с поклоном вышел из гостиной, быстро прошел по красной ковровой дорожке, спустился по парадной лестнице мимо портретов маслом, изображающих ганноверских Георгов, напыщенных мужчин в париках, немцев, разумеется, и сел в машину. Пять минут спустя он уже входил в Вестминстерский дворец.
Не успел премьер-министр расположиться в кабинете при палате общин, как появился Уильям Тиррелл, личный секретарь Грея, с заявлением канцлера Германии, пятнадцатью минутами ранее доставленным в министерство бароном Шубертом из германского посольства. Утирая пот, барон настаивал на том, чтобы остаться и зачитать сообщение вслух: «Россия мобилизовала армию и флот, поэтому Германия объявляет военное положение, и, если русская мобилизация не прекратится в ближайшие двенадцать часов, Германия начнет ответную мобилизацию».
Премьер-министр выдержал удар без эмоций.
– Вот, значит, и все.
– Похоже на то.
В пять часов он вошел в палату общин и встал перед курьерским ящиком[19]. Гул голосов затих.
– Мы только что услышали не из Петербурга, а из Германии, что Россия объявила общую мобилизацию армии и флота. – Волна голосов поднялась, затем опала, когда он поднял руку, чтобы успокоить ее. – В сложившейся ситуации я бы предпочел не отвечать ни на какие вопросы до следующего понедельника.
Он прошел за кресло спикера, слыша поднявшийся за спиной ропот. В понедельник? Но ведь в понедельник августовские банковские каникулы![20]
В половине шестого он набросал записку Венеции.
Дела обстоят хуже некуда, и меня очень пугает завтрашний день. Я отправлю тебе телеграмму утром. Если я приеду, то тем поездом, кот. приходит в Холихед в 18:45. А если не смогу, то напиши мне, милая, одари меня своей любовью и расскажи о своих планах. Я должен увидеть тебя. С нежнейшей любовью.
Он опустил письмо в почтовый ящик по дороге к дому десять, где его поджидали Ллойд Джордж, Монтегю и весь совет директоров Английского банка. Прежде смотревшие на политиков с олимпийским презрением, они теперь имели бледный вид и были похожи на потерявшихся, испуганных школьников. Доверие клиентов к Сити испарилось. Перед банками образовались длинные очереди. В первый раз со времен Наполеоновских войн им пришлось остановить обмен золота на бумажные деньги. Они уже удвоили процентную ставку с четырех до восьми. И предлагали завтра поднять снова. Теперь уже до десяти. Вся финансовая система оказалась на грани краха.
Премьер-министр, бывший канцлер Казначейства, старался излучать спокойствие, которого вовсе не испытывал.
– Все встанет на свои места, как только ситуация прояснится. Экономика была устойчивой на прошлой неделе и будет такой же на следующей. Вы приняли правильные меры, джентльмены. Мы должны пережить эту бурю.
Когда они ушли, он поднялся с Монтегю наверх, рухнул в первое попавшееся кресло и попросил налить им обоим бренди. «Какая уж тут экономика, если не с кем будет торговать?» – подумал он.
В тот вечер официального обеда не было. Марго просто устроила в столовой фуршет. Гости появлялись, обслуживали себя сами и рассаживались небольшими группами, тихо переговариваясь между собой. Пришли Уинстон и Грей. Бонги и Драммонд принесли свежие телеграммы. Потом премьер-министр не мог припомнить всех, кто присутствовал. Он выпил еще несколько бокалов бренди и обрадовался компании Монтегю. Какой преданный друг! И Венеции он нравится. Нужно будет в ближайшем будущем ввести его в кабинет министров на какую-нибудь младшую должность.
– Я рассчитываю завтра навестить Венецию, – сказал премьер-министр.
– Не знал, что она в Лондоне.
– А ее здесь и нет. Она все еще в Пенросе. Есть очень удобный поезд, – заметив удивление на лице Монтегю, пробормотал он. – Я успею вернуться в воскресенье вечером.
Он понял, что наговорил лишнего, и переменил тему.
В полночь Монтегю попрощался и отправился домой. Большинство гостей тоже разошлось. Марго легла спать. Но он чувствовал себя совершенно бодрым, возбужденным, как будто сошел с трибуны после произнесенной речи. В половине первого из дверей Министерства иностранных дел показался Тиррелл, пересек дорогу и принес ему полученную от кайзера телеграмму. Подошли Бонги с Драммондом, и они прочли ее вчетвером. Это была более официальная версия личной телеграммы королю, обвиняющая во всем решение русского царя провести мобилизацию.
Странно было стоять в опустевшем зале, держа в руках послание германского императора, и представлять, как он сейчас не может уснуть у себя в Берлине.
– Чего он рассчитывает этим добиться? – спросил премьер-министр.
– Он пытается свалить всю вину на русских, – ответил Тиррелл.
– Только и всего? Или у него в последний момент задрожали коленки и он пытается найти выход из положения? – Заметив скептическое выражение на их лицах, премьер-министр добавил: – Если получится убедить русских остановить мобилизацию, Германия может поступить так же. Мы обязаны что-то предпринять. Во всяком случае, стоит попытаться. Бонги, вызовите мне такси!
– Куда вы поедете, сэр?
– В Букингемский дворец. Эрик, позвоните личному секретарю короля и скажите, что я скоро прибуду. Давайте напишем черновик обращения короля к царю, как кузена к кузену.
В час ночи премьер-министр немного неуклюже из-за принятой внутрь четверти бутылки бренди забрался на заднее сиденье машины, и удивленный таксист отвез его в Букингемский дворец. Водитель отказался взять плату и крикнул ему вслед:
– Благослови вас Бог, сэр!
Премьер-министр снова поднялся по лестнице мимо Георгов I, II, III, IV и прошел в гостиную, где его встретил Георг V, в домашних туфлях и коричневом халате поверх ночной рубашки, с заспанными глазами и торчавшими в стороны пучками жидких волос.
– Благодарю вас за то, что приняли меня, ваше величество. Мы бы хотели, чтобы вы немедленно отправили личную телеграмму царю. Позвольте мне зачитать?
– Если это так необходимо.
– Она начинается так: «Мое правительство получило следующее заявление от германского правительства»… Здесь мы вставим текст сообщения кайзера, а дальше вы можете сказать: «Я не могу отделаться от мысли, что какое-то недоразумение завело нас в безвыходное положение…» – И он дочитал до конца: – «Я чувствую уверенность, что вы, точно так же как и я, озабочены тем, чтобы сделать все возможное для сохранения мира».
– И это все? – с сомнением спросил король.
Перечитав написанное еще раз, премьер-министр не решился его обвинить. Это было жалкое послание – комок банальностей, брошенный в надвигающуюся волну из миллиона поставленных под ружье людей.
– Это все, сэр.
– Очень хорошо. Подайте мне перо. – Он старательно вывел сверху: «Мой дорогой Ники», добавил внизу: «Твой Джорджи», и вернул бумагу премьер-министру. – А теперь, если вы не возражаете, я пойду спать.