Тонкие губы майора сжались так плотно, что практически исчезли. Лицо окаменело. Он ударил кулаками по столу, вскочил, открыл стеклянную дверь и вышел на балкон, оставив Димера любоваться своей спиной. Пол рассчитывал на похвалу за быстрое раскрытие дела и только теперь понял, как был наивен. Его стараниями Келл очутился в политическом кошмаре.
Через несколько минут майор вернулся в кабинет, закрыл дверь и сел за стол с совершенно спокойным видом.
– Мы не можем оставить все как есть, хотя мне бы очень этого хотелось. Насколько это угрожает безопасности страны? Особенно меня беспокоит женщина. Кто она? Что, если это была немка-гувернантка, фрау Майер, которая, вероятно, все еще проживает в доме десять? Я надеюсь, что это не так, но кто может знать? Мы должны установить личность пассажиров, прежде чем двигаться дальше. Как по-вашему, вы сможете это сделать, не привлекая внимания?
Димер не имел ни малейшего представления, как подступиться к делу.
– Постараюсь, сэр. А что делать с найденной в Рохамптоне телеграммой?
– Думаю, нам не стоит сообщать об этом в Министерство иностранных дел. Пока не стоит. Если мы покажем им телеграмму, она пропадет, как и все остальные. Я буду хранить ее в своем сейфе. И вообще не говорите о ней никому, даже капитану Холт-Уилсону. – Он развернул стул к окну, и солнечный свет снова скрыл выражение его лица. – Вся эта история должна пока оставаться строго между нами.
Глава 13
На следующее утро премьер-министр работал в зале заседаний, когда вошел Бонги с красным футляром для дипломатической почты, только что доставленным из Министерства иностранных дел. Это был небольшой ящичек, всего один фут длиной и шесть дюймов шириной, с золотой гравировкой на крышке и латунной ручкой сбоку. Он был закрыт, ключи от подобных футляров имелись только у старших министров.
– Вам помочь, сэр? – с надеждой спросил секретарь, которому ужасно не нравилось думать, будто от него что-то скрывают.
– Нет, я сам справлюсь.
Премьер-министр подписал пару приказов, закрыл папку и протянул ее через плечо Бонги:
– Это необходимо срочно доставить в Военное министерство.
С каждым днем ему приходилось принимать все более масштабные и важные решения. К примеру, он вынужден был просить у парламента согласия выделить кредит в сто миллионов фунтов для набора полумиллионной армии, которая должна быть готова к весне. Потом распорядился отправить во Францию около девяноста тысяч солдат Британского экспедиционного корпуса, большей частью уже переплывших Канал в обстановке строгой секретности. И он же разрешил спор о месте их будущей дислокации между Генеральным штабом, желающим высадить войска в окрестностях Мобёжа, и Китченером, который считал, что открытость этой позиции неминуемо приведет к нападению на них, и предпочел бы Амьен к северу от Парижа. В конце концов, премьер-министр встал на сторону Генерального штаба, хотя этот выбор все еще не давал ему покоя, стоило только подумать о тысячах молодых людей, оказавшихся так близко к надвигающемуся германскому паровому катку. Его беспокоила необходимость принимать решения по тем вопросам, в которых он мало что понимал. Но при этом никогда еще премьер-министр не был так популярен! В первое воскресенье после объявления войны он отправился в одиночку на вечерню в Вестминстерское аббатство, чтобы успокоить нервы, слушая церковные гимны, но на выходе его узнали и снова сопровождали до самого дома большой, исполненной энтузиазма толпой. «Бездельники», – думал он, торопливо шагая по улице.
Как только дверь за Бонги закрылась, он отыскал в кармане брюк связку ключей и открыл футляр.
Для передачи по кругу указанным лицам
Вторник, 18 августа 1914 года
От: министра иностранных дел
Кому: премьер-министру
первому лорду Адмиралтейства
военному министру
министру по делам колоний
Прилагаемые дипломатические телеграммы были недавно обнаружены простыми гражданами в Сент-Джеймсском парке, а также в окрестностях Марлоу и Горинг-он-Темс. Поскольку лишь мы пятеро получили копии этих телеграмм, боюсь, что один из нас должен нести ответственность за вопиющее нарушение секретности. Дело не только в раскрытии потенциально опасной информации; куда серьезнее то, что поставлены под угрозу секретные шифры Министерства иностранных дел.
Не могу не напомнить вам о высокой важности сохранения секретных материалов, особенно в военное время, когда все мы должны остерегаться действий вражеской агентуры. Буду весьма благодарен, если каждый из вас откликнется на мое письмо и скажет со всей откровенностью, не сможет ли он пролить свет на этот вопрос.
Премьер-министр ткнул указательным пальцем в скомканные листы, потом брезгливо взял верхний. Какая нелепая суета из-за пустяков! Нельзя сказать, что эти телеграммы больше не были секретными. Но неужели Грей на самом деле думает, что германские агенты будут бродить по деревенским улицам в ничтожной надежде отыскать там бесхозные правительственные документы?
Он давно уже разработал важнейший политический принцип: не упоминать о тех вещах, которые удобнее забыть. Вот и теперь он убедил себя, что все это не имеет к нему никакого отношения. Нет и не может быть доказательств, что он несет за это ответственность. Правда, он показывал Венеции одну телеграмму, когда они ездили в субботу в Суррей, а потом выбросил в окно, но ее в футляре не было. Он написал напротив своего имени в списке «Не виновен, Г. Г. А.», вернул письмо Грея в футляр, закрыл, отнес Бонги и велел отправить по следующему адресу: Уинстону в Адмиралтейство.
Премьер-министр вернулся в зал заседаний и сел за ежедневное письмо Венеции. Нужно будет рассказать ей. Это наверняка ее позабавит.
Утром в среду Венеция еще лежала в постели, когда Эдит принесла письмо от него, вложенное в подставку для тостов на подносе с завтраком.
Впервые за лето Венеция завтракала прямо в спальне. Обычно она вставала намного раньше. Но десять дней, проведенных вне Пенроса, с тремя вечеринками в разных частях страны, в кои-то веки все-таки утомили ее. После первого уик-энда в Лондоне и короткого, но наполненного радостью свидания с премьер-министром она отправилась в Меллс, загородный дом Хорнеров в Сомерсете, и провела неделю с Эдвардом, Реймондом, Кэтрин и другими членами Котерии. Это доставило ей меньше удовольствия, чем она ожидала. Какими же банальными показались они со своим холодным цинизмом теперь, когда мир изменился! Эдвард рвался в армию, а Реймонд подтрунивал над ним. Сам он поступил куда забавнее: записался в так называемые Добровольческие силы обороны Лондона, поскольку там было полным-полно его друзей, но на самом деле такой организации вообще не существовало и ни один из ее участников никак не сможет умереть раньше Гудвудских скачек 1915 года.
Потом она вернулась в Лондон и поехала с премьер-министром на вечеринку у Джекиллов в Манстеде, неподалеку от Годалминга, где они смогли пару раз прогуляться вдвоем, рука об руку, по сосновым лесам Суррея. На следующий день она отправилась на машине в Стэнвей-Хаус в Глостершире на еще одну вечеринку, которую устроили лорд и леди Вимс, чья дочь Синтия была замужем за Бебом Асквитом. И наконец обратно на Англси. Сколько это всего миль? Должно быть, целая тысяча. А сколько обедов, игр в шарады, бридж и теннис, сколько разговоров о войне до позднего вечера? Какое это было облегчение, когда она вернулась в тишину Пенроса!
Венеция подождала, пока Эдит не выйдет, и вскрыла конверт.
Милая, конечно же, сегодня утром письма от тебя не было. Да и откуда бы ему взяться, если ты весь день провела в машине? Беб сообщил мне, что видел тебя в Стэнвее. Но отсутствие письма все равно оставило чувство пустоты, и я с нетерпением жду завтрашнего дня.
Помнишь, как ты отчитывала меня за то, что я выбросил в окно маленький комочек «кляксы», проезжая в суб. по улице в Рохамптоне? Не считая Грея, эти секретные «кляксы» получали только я, Уинстон, Китченер и Харкорт. Судя по всему, полиция отыскала их фрагменты в Сент-Джеймсском парке, возле Горинга в Оксфордшире и еще в одном-двух местах в разных концах страны. Эти кусочки старательно собрали, а сегодня утром они прибыли ко мне в футляре с суровым предостережением от Грея, что такое небрежное обращение с секретными документами грозит раскрытием шифра Мин. иностранных дел! Моя совесть абсолютно чиста в отношении Сент-Джеймсского парка и Горинга, так что я просто написал «не виновен», да и нашего маленького шарика не было среди pièces de conviction[23], но какие доказательства могла бы предоставить ты!
Сначала Венеция улыбнулась, весело и облегченно. Могла возникнуть довольно щекотливая ситуация. Потом перечитала абзац еще раз, и ее улыбка погасала. Участие полиции не предвещало ничего хорошего. Очевидно, проводилось какое-то официальное расследование. Возможно, оно еще продолжается. И что он имел в виду, когда написал, что его «совесть абсолютно чиста»? Кто еще, по его представлениям, мог быть виновным? Она и раньше замечала за ним такое. Временами он, казалось, жил в мире фантазий.
Она вылезла из постели, подошла к гардеробу и встала на цыпочки, пытаясь выдвинуть из-за шляпных коробок кожаный саквояж, настолько уже забитый письмами, что они того и гляди начнут вываливаться. Пришлось, снимая с полки, осторожно держать его за обе ручки. Она поставила саквояж на ковер, а сама села на колени рядом и принялась просматривать письма, пока не нашла телеграмму от посла из России. Венеция уселась на пятки и вздохнула с облегчением. По крайней мере, эта телеграмма все еще здесь. Только теперь до нее дошло, что хранить такие документы у себя – это преступление. Что будет, если кто-нибудь из слуг найдет их и сообщит в полицию? Венеция не боялась попасть в тюрьму – люди ее круга никогда там не окажутся, но скандал был бы ужасающим для них обоих.