– Но это же намного дальше, чем Гавр! – возмутился премьер-министр. – Через всю страну, на Атлантическое побережье.
– Он потерял самообладание, – ответил Китченер. – Или рассудок, а может, и то и другое сразу.
– Мы не можем просто все бросить и бежать. Это было бы подлое предательство Франции. Я вынужден просить кабинет министров отказать ему.
Когда он зачитал телеграмму на утреннем заседании, министры, чьи нервы и так уже были на пределе после воскресного выпуска «Таймс», взорвались возмущением, тревогой, агрессией и паникой. Премьер-министр позволил им выплескивать эмоции целый час, а затем объявил, что военный министр сообщит командующему о том, что его предложение неприемлемо и весь мир может подумать, будто Британия бросила Францию, но мы должны стоять до конца.
Потом он никак не мог сосредоточиться, весь день ожидал ответа Френча, описывал Венеции последние новости (все это строго секретно), просматривал список из восьмисот погибших, отыскивая там сыновей своих друзей. Вяло поклевал ланч, а следом и обед, потом рассеянно играл в бридж с министром образования, стараясь поддерживать светскую беседу. Незадолго до полуночи Бонги сообщил, что ему звонили из ведомства Китченера и обещали скоро принести ответ от Френча.
Премьер-министр отложил карты:
– Найдите Уинстона, министра внутренних дел и министра финансов и скажите, что я жду их всех в зале заседаний.
Он допил бренди. Сегодня он переусердствовал со спиртным, но был еще не настолько пьян, чтобы не осознавать этого. Медленно спустился по лестнице, постояв немного на повороте и держась за перила, чтобы прийти в себя. На мгновение в памяти всплыли те солдаты, которых он видел в госпитале, тысячи жизней, повисших теперь на волоске. Но он не мог позволить себе задержаться на этих воспоминаниях, должен был подавить их. Дело решено, люди пошли на верную смерть, и нужно просто довести все до конца.
Уинстон появился первым, бодрый, как всегда. «Вот человек, созданный для войны, – подумал премьер-министр. – Вот человек, который явственно наслаждается каждой ее минутой, даже минутой катастрофы». Следующим был Маккенна, а Китченер, во фраке с белым галстуком, пришел прямо со званого обеда в Сити. В руке он держал телеграмму и был, видимо, раздосадован присутствием других министров.
– Можно начинать?
– Мы должны подождать министра финансов.
– Должны? У нас не так много времени.
– Почему? Что пишет сэр Джон?
Китченер зачитал вслух:
– «Я не понимаю, почему должен снова идти на риск полной катастрофы, чтобы еще раз спасти французов». – Он подтолкнул телеграмму по столу к премьер-министру. – Френч отказывается подчиниться.
– Будь он германским генералом, кайзер расстрелял бы его, – сказал Уинстон.
Премьер-министр сам прочитал телеграмму. Тон ее был недопустимым, истеричным.
– Согласен с Уинстоном, но я, к сожалению, не кайзер.
– Если не расстрелять, то хотя бы снять с должности.
– Боюсь, если мы снимем командующего в такой момент, то в глазах общества ощущение хаоса только усилится. – Он обернулся к Китченеру. – Думаю, вам следует отправиться во Францию и укрепить его дух.
– С радостью.
– Когда вы сможете выехать?
– Разрешите мне заглянуть домой и переодеться. Я буду готов через час.
– Я могу подготовить быстроходный крейсер, который примет вас на борт в Дувре сегодня ночью, – сказал премьер-министр и нажал на кнопку звонка, вызывая Бонги. – Посмотрите, сможем ли подготовить специальный поезд, который доставит лорда Китченера в Дувр.
– Когда, сэр?
– Сейчас. Ночью. И в полной секретности. Никому не называйте имя пассажира.
Появился Ллойд Джордж с растрепанной гривой седых волос, словно он только что встал с постели. Они с Китченером обменялись сдержанными кивками. Премьер-министр уже выяснил, что фельдмаршал не любит обсуждать военные вопросы с политиками, особенно с Ллойд Джорджем, выступавшим против всех войн империи, в которых Китченер участвовал. В последующие десять минут они уладили кое-какие мелкие детали. Китченер сначала отправится в Париж и заверит французов, что британцы останутся на своих позициях, а потом разыщет сэра Джона и прикажет ему взять себя в руки.
– Я надену свой фельдмаршальский мундир перед нашей встречей, чтобы напомнить ему, что старше его по званию.
– Черт бы побрал этих генералов! – воскликнул Ллойд Джордж, когда Китченер ушел. – Если бы они проявили в боях с германцами хотя бы половину того усердия, с каким воюют друг с другом, то мы бы уже завтра выиграли эту войну.
Глава 18
Во вторник, 1 сентября, словно подчиняясь какому-то древнему, известному только ему самому календарю, Геддингс объявил, что настал день, когда Димер должен перейти из сада к парадному крыльцу дома и подготовить его к осени: подстричь живые изгороди и плющ, скосить траву на лужайках и подновить гравийные дорожки.
Это было превосходное место для наблюдений. В семь утра доставили газеты, в восемь прикатил на велосипеде почтальон с утренней почтой. Приходили и уходили всевозможные торговцы. Незадолго до полудня к крыльцу подъехал большой семейный лимузин, а следом за ним и автомобиль поменьше. Лакеи и горничные вынесли уже знакомый минимальный набор для пикника: плетеные корзины, складные столики и стулья, коробки со столовыми приборами, скатертями и посудой – и погрузили все это в багажник лимузина. Затем появилось и само семейство во главе с пожилым худощавым лордом Шеффилдом. Венеция несла на руках одну из девочек. Димер опустил голову и принялся разравнивать дорожку. Слуги, среди которых он заметил Эдит, забрались в маленький автомобиль, и караван тронулся в путь.
Когда уже днем Димер принес цветы, в холле было пусто. Он решил поискать мисс Винтер и прогулялся по комнатам, прикрываясь лилиями, словно щитом, на тот случай, если кто-нибудь его окликнет. Эдит он увидел через стеклянную дверь гостиной. Она сидела на террасе и подшивала подол платья. Димер тихо открыл дверь и подошел к ней сзади. Эдит чуть заметно вздрогнула от звука шагов и схватилась за сердце:
– Вы меня напугали!
– Простите. В доме, похоже, никого нет.
– Все семейство уехало в Престатин, так что обеда сегодня не будет. И боюсь, некому будет оценить эти прекрасные лилии.
– А когда они вернутся?
– Завтра.
– Жаль. Завтра цветы уже не будут такими свежими. – И тут у него возникла идея. – Не могли бы вы взять их… хотя бы часть? Для мисс Венеции.
Эдит с усмешкой посмотрела на него и пожала плечами:
– Почему бы и нет? – Она откусила нитку, положила иголку в коробку со швейными принадлежностями и разгладила платье. – Вас не затруднит отнести их наверх?
Она провела его через гостиную к лестнице, а потом дальше, мимо фамильных портретов по широкому коридору на верхнем этаже.
– Вот комната мисс Венеции. – Эдит открыла дверь в огромную спальню и положила платье на кровать. – Подождите минутку.
Она вышла в коридор, оставив его одного. Димер слышал, как она роется в буфете. Он окинул комнату взглядом: роскошная кровать, туалетный столик и письменный стол с набором фотографий в серебряных рамках, диван и стулья, огромный гардероб и персидский ковер. На мгновение он задумался, не обыскать ли ящики стола, но его руки были заняты цветами, к тому же Эдит вернулась с хрустальной вазой меньше чем через минуту. В ванной она налила в вазу воды и поставила ее на письменный стол, а затем стала брать у него по одной лилии, пока не заполнила вазу. Отступила на шаг и оценила результат, кое-что подправила и кивнула:
– Спасибо. Они очень красивые.
– Под стать этой комнате.
– Вы просто не видели ее комнаты в Олдерли.
У Эдит было прекрасное произношение, только акцент выдавал ее.
– С вашего позволения, вы отлично говорите по-английски.
Она улыбнулась:
– Я заметила, вы не осуждаете меня за то, что я немка.
– А вы немка?
– Нет, конечно. Иначе бы меня здесь не было. – Она оглянулась на дверь и добавила уже более бодрым тоном: – А теперь вам нужно уйти. Я отнесу остальные цветы миссис Протеро. Вам действительно нельзя находиться в доме.
Следующим утром он вышел на работу пораньше. В восемь часов, как обычно, почтальон подъехал к крыльцу и вошел в дом с пачкой писем, потом вышел обратно, кивнул Димеру и покатил дальше. Пол дождался, когда почтальон скроется из виду и прошмыгнул в холл. Почта лежала на столике рядом с обеденным гонгом. Вокруг никого не было. Димер быстро просмотрел адреса. Десять писем для лорда и леди Шеффилд, три для достопочтенной миссис Хенли, два для достопочтенной миссис Пирс-Сероколд и пять для Венеции. Один почерк Димер узнал: ее имя и фамилия были выведены той же рукой, что оставила запись в журнале книжного магазина. Димер аккуратно засунул письмо во внутренний карман.
Там оно и оставалось до тех пор, пока Димер не зашел в хижину, дождавшись, когда другие садовники допьют утренний чай и вернутся к работе. Он разжег примус, вскипятил чайник, а затем подержал конверт над паром. Бумага была плотной, хорошего качества, но через минуту клапан начал отклеиваться. Димер взял с полки баночку с клеем, проверил, нет ли кого во дворе, и быстро зашагал к сеновалу.
Внутри конверта лежали два листа почтовой бумаги со штампом Даунинг-стрит, каждый листок был сложен вчетверо. Димер осторожно достал их, зажав между кончиками пальцев. Восемь страниц, исписанных убористым почерком. Начиналось письмо так: «Моя милая». Димер стоял спиной к окну. Некоторые слова было не разобрать в тусклом свете. Пришлось читать очень медленно. Закончив, он отыскал в саквояже блокнот и переписал несколько самых ошеломляющих фраз:
Френч сильно преуменьшил потери, они ближе к 10 000, чем к 5000… В своей телеграмме (секретной) Френч признал, что его армия «разбита»… Мы решили, что единственный выход – это без промедления отправить туда Китченера… Едва ли найдется хотя бы дюжина людей, сознающих, что его сегодня нет в министерстве… Лучше не рассказывай пока никому об этом. Я только что вернулся со встречи