оследних двух месяцев. Но, конечно же, фантазии развеялись при первом же соприкосновении с реальностью. Да и когда было иначе? Они вышли из машины, дворецкий сообщил, что чай будет подан в гостиную, и премьер-министр, весь день мечтавший отвести Венецию на террасу или в лес, понял, что она затерялась в окружении лорда и леди Шеффилд, Бланш, Сильвии и Маргарет с их дочерями, Реджи и Памелы Маккенна и их двух маленьких сыновей, Эдвина Монтегю (она не говорила, что он тоже приглашен), а также привычной частной армией семейства Стэнли, состоящей из горничных, лакеев и нянь. А когда Марго, Вайолет, Элизабет и Бонги появились в гостиной, Венеция и вовсе исчезла.
Премьер-министр так по-детски расстроился, что даже подумывал, не попросить ли дворецкого проводить его прямо в комнату, но тут леди Шеффилд заметила, что он стоит один в сторонке, и подошла поздороваться, а затем повела в толпу. И вот после всех рукопожатий и поцелуев, восхищения насупившимися малютками, попыток удержать в одной руке чашку и сэндвич с огурцом на тарелке, он наконец увидел перед собой Венецию в его любимом полосатом зеленом платье.
– Привет, Премьер, – прошептала она, целуя его в щеку. – Не беспокойся, так не будет продолжаться вечно.
Но так продолжалось по крайней мере остаток дня и половину следующего. Комната премьер-министра была довольно миленькая, но находилась в самом конце гостевого крыла, так далеко от Венеции, как только могла устроить леди Шеффилд (он подозревал, что это сделано намеренно), а соседнюю комнату, где обычно спал слуга гостя-мужчины, занимал сотрудник Специального отдела, приставленный охранять его, значит прокрасться ночью по коридору в этот уик-энд никак не получится. За обедом он сидел между леди Шеффилд и Памелой Маккенной, а после этого смог лишь недолгое время поговорить с Венецией, сидя на диване и слегка касаясь тыльной стороной ладони ее ноги.
На следующий день после завтрака вся компания: Венеция, лорд и леди Шеффилд, Марго с дочерями, Бонги, Монтегю и охранник – выехала в гавань Холихеда и села на паром до Дублина, который отплыл в полдень в сопровождении эсминца, следующего по настоянию Уинстона в нескольких сотнях ярдов от него по правому борту, на случай нападения германской подводной лодки. Премьер-министр не мог не признать, что причинил ужасные беспокойства огромному множеству людей только ради того, чтобы увидеться с Венецией. Ему хотелось произнести незабываемую речь, не в последнюю очередь потому, что среди слушателей будет и она. Но хотя он и провел почти все четырехчасовое плавание в своей каюте, работая вместе с Бонги над текстом, вдохновения ему почему-то не хватило. Он все еще работал над речью вечером в Дублине, когда покидал резиденцию вице-короля в Феникс-Парке вместе с самим вице-королем, лордом Абердином, на его парадном «роллс-ройсе».
Мэншн-Хаус на Доусон-стрит был окружен пятью сотнями ирландских солдат. Слушателей в круглый зал набилось по крайней мере столько же. Сидя на возвышении вместе с Абердином, замшелым аристократом, чей дед был премьер-министром во время Крымской войны, и лидером националистов Джоном Редмондом, премьер-министр видел Венецию в первом ряду и, когда встал произносить речь, постарался не ударить в грязь лицом.
– Я пришел сюда не как ваш сторонник и даже не как политик, а как глава правительства короля… – аплодисменты, – чтобы призвать Ирландию, верную и преданную Ирландию, занять свое место в защите наших общих идеалов.
Одобрительные возгласы.
Его речь приняли с восторгом. Он проговорил сорок пять минут, сел под аплодисменты, а потом ему пришлось повторить выступление в другой части здания для тех, кому не удалось попасть в зал. Когда премьер-министр вернулся в резиденцию, усталый, но торжествующий, был уже поздний вечер. Венеция взяла его за руку и сказала, что он был великолепен.
– Мне важны только твои аплодисменты, – ответил он с улыбкой.
За обедом он сидел рядом с леди Абердин, которая без устали уговаривала премьер-министра оставить вице-королем своего супруга, чей срок подходил к концу. При первой же возможности он извинился и отправился спать.
На следующее утро «Таймс» писала:
Премьер-министр говорил тихим голосом, и его не было слышно в конце огромного зала. Он выглядел немного усталым.
«Будь проклят этот Нортклифф!» – подумал он, комкая газету.
На обратном пути в Холихед премьер-министр угрюмо сидел на палубе, скрестив руки на груди и закутав ноги в плед, и смотрел, как Венеция прогуливается мимо сначала с Бонги, а потом с Монтегю. Оба были холостяками, оба годились ему в сыновья, оба с радостью женились бы на ней, подай она им какую-то надежду. Его охватило чувство безысходности.
Они вернулись в Пенрос во второй половине дня. Премьер-министр велел охраннику оставить его одного, вышел на террасу, встал, опираясь на трость, и уставился невидящим взглядом на окрестности, все еще в сюртуке и с цилиндром на голове. Кто-то коснулся его руки, и он обернулся. Перед ним стояла Венеция с двумя собаками.
– Думаю, мы заслужили право побыть часик вдвоем, – сказала она. – А ты как считаешь?
Она заметила, что он не в духе с самого приезда. И сочувствовала ему, но ничего не могла поделать. Под этой крышей бурлило так много встречных эмоциональных потоков, что голова шла кругом. Вайолет мучила ревность всякий раз, когда Венеция заговаривала с Бонги и Монтегю, хотя та не испытывала никаких романтических чувств ни к тому ни к другому. Марго злобно косилась, стоило только взглянуть на ее супруга. Родители и сестры не спускали с Венеции взгляда. Лишь когда все женщины разошлись по комнатам переодеваться, у нее впервые появилась возможность подойти к нему.
– Я бы с большим удовольствием, – ответил он.
Собаки убежали вперед, а они шли по лужайке, обсуждая его речь в Дублине и бесцеремонную напористость Абердинов.
– Как ты считаешь, кем бы его заменить? Не нужно отвечать сразу. Подумай и напиши мне на той неделе.
Ее забавляло то, как нравилось ему хвастаться перед ней своей властью, делясь секретами, и произносить речи. Он напоминал павлина, который, распустив хвост, расхаживал у нее под окнами. Как только они скрылись от любого случайного взгляда из окна, она взяла его за руку.
– Куда мы пойдем? – спросил он. – Может быть, туда, где прятались от грозы в прошлом году?
– Замок короля Артура? Но там ужасно холодно и жестко, правда? Я нашла место намного лучше.
Она повела его через калитку вглубь леса. Они свернули с дороги на едва приметную, должно быть звериную, тропу. Ветви деревьев висели над самой головой, и ему пришлось снять шляпу. Венеция шла первой, ведя его за руку. Эта несуразность смешила его, он отмахивался от зелени тростью, делал вид, будто сопротивляется, но потом, выйдя на поляну, застыл как вкопанный и воскликнул:
– Ох, какое чудо!
Покрытая густой травой уединенная ложбина полого спускалась к морю.
– Я нашла ее этим летом и сразу подумала: «Вот куда я поведу Премьера, если у него все получится!» Прислушайся! – Она подняла указательный палец.
Вокруг было тихо, только ворковали лесные голуби, в подлеске рыскали собаки, и где-то неподалеку журчал ручей.
– Ни машины, ни Хорвуда, сидящего в шести футах от тебя за стеклянной перегородкой, – повернувшись к нему и притворно наморщив лоб, сказала она. – Позволь тебе заметить, что ты слишком принарядился для такого случая. Дай я тебе помогу.
Она расстегнула пуговицы его сюртука и помогла стащить с плеч. А потом они вместе разложили его на мягкой земле.
Тем вечером премьер-министр пребывал в необычайно приподнятом настроении. Все это заметили.
– Похоже, морской воздух действует на него благотворно. – Сидевший за обедом рядом с Венецией Монтегю кивнул в дальний конец стола, где премьер-министр разглагольствовал перед Сильвией, и многозначительно посмотрел на Венецию.
– Что ж, если это из-за меня, то я только рада. Что плохого в том, что со мной он отвлекается от забот и чувствует себя счастливым? Ему нужен кто-то.
Они оба взглянули на Марго, одетую в вычурное черное платье со множеством черных перьев на ее плоской груди и еще парочкой на украшенном драгоценными камнями головном уборе. Она громко обсуждала Китченера. Ее пронзительный голос охотницы разносился над столом, так что люди невольно замолкали и начинали прислушиваться.
– Я уже говорила Генри, что он, возможно, и не великий человек, но, несомненно, превосходная почтовая лошадь.
Ее услышали все. Многие захохотали. Премьер-министр поморщился. Разговор возобновился.
– Вчера в Дублине за обедом она говорила то же самое, – проворчал Монтегю.
– Удачную фразу не грех и повторить.
– В том-то и беда. Ее будут повторять. Такие слова быстро расходятся.
Под конец обеда женщины перебрались в гостиную, оставив мужчин наслаждаться портвейном и сигарами. Венеция беседовала с Вайолет, но чувствовала на себе жесткий взгляд Марго в черном оперении, пристроившейся на краешке дивана.
– Только не оборачивайся, – прошептала Венеция. – Твоя мачеха смотрит на меня так, словно готова убить.
– Я тоже частенько хочу ее убить, так что, думаю, все по-честному.
Они рассмеялись. Когда-то их можно было назвать лучшими подругами, но теперь они уже не были так близки, как прежде. Венеция забеспокоилась, многое ли Вайолет известно.
Привлеченная их смехом, Марго встала и направилась прямо к ним.
– Боже, она идет сюда, – сказала Венеция. – Ты ведь извинишь меня, дорогая? Я просто не могу ее видеть.
И она вышла на террасу.
Была ясная, чуть прохладная ночь на пороге осени, с яркой луной и звездами, каких никогда не увидишь при искусственном освещении в Лондоне. Венеция спустилась по ступенькам в сад и прогулялась до розария, где стояла ее любимая деревянная скамейка с прекрасным видом на звездное небо. От увядающих цветов струился воспоминанием о лете едва различимый сладкий аромат.
Она села и задумалась о том, что сказал Монтегю о ней и премьер-министре. Неужели это настолько бросается в глаза? Должно быть, так и есть. Но у половины сидевших за столом тоже наверняка были романы. По слухам, даже ее мать наслаждалась amitié amoureuse