Громче грома грозового
Пой на страх врагам!
А его взгляд то и дело возвращался к единственному пустому месту в первом ряду.
На этот раз у премьер-министра вышло лучше, чем в Дублине. Но до самой последней минуты он надеялся, что она все-таки появится. Ее отсутствие омрачало его триумф. Вот почему ему необходимо было вовлекать ее во всё каждый день. Не разделенное с ней событие казалось не таким важным… или не важным совсем.
После его выступления призывные участки не закрывались до поздней ночи, чтобы справиться с очередями желающих вступить в армию. Каждому новобранцу дарили на память жестяной жетон с изображением валлийского красного дракона.
На следующий день к одиннадцати утра премьер-министр вернулся на Даунинг-стрит.
Китченер встретился с ним в зале заседаний, приехав прямо из Военного министерства.
Как всегда, он начал без предисловий, его необычайно голубые глаза, казалось, смотрели на все сразу и ни на что в отдельности.
– Я должен сообщить вам о последних новостях, премьер-министр. Вчера вечером мы выяснили, что бельгийское правительство собирается оставить Антверпен и отступить к Остенде. В полночь у себя дома я встретился с Уинстоном и Греем. Мы сошлись на том, что потеря такого важного порта стала бы стратегической катастрофой, и поэтому Уинстон отбыл в Бельгию в час ночи, чтобы взять ситуацию под контроль. Должно быть, сейчас он уже на месте. Он предлагает послать на помощь Королевскую дивизию морской пехоты, чтобы стабилизировать линию фронта. Надеюсь, вы согласны с таким решением.
«Ок… – тут же подумал премьер-министр. – Ок служит в Королевской дивизии морской пехоты». Утром премьер-министр получил от него письмо из военного лагеря в Кенте, в котором Ок описывал свое посвящение в солдаты: ночевки в брезентовой палатке, утренние пробежки, перетягивание каната. Если верить его словам, это был просто отдых на природе.
– Вы уверены, что они достаточно подготовлены? Мой сын начал обучение всего три дня назад.
– Уинстон, видимо, считает, что да.
– Ну что ж, раз так… то да, конечно.
Что еще он мог сказать, не создавая впечатления, будто пытается уберечь мальчика от опасности?
– Я буду держать вас в курсе событий, – сказал Китченер и направился к двери, но вдруг обернулся и ободряюще добавил: – Уверен, они покажут себя хорошо.
Премьер-министр попытался выбросить из головы дурные мысли, но напоминания появлялись повсюду. В воскресенье утром он вместе с Марго поехал навестить Энтони в Оксфорд, где тот учился в частной школе. Мальчик выглядел моложе своего возраста, красивый, как девочка, со светлыми вьющимися волосами, как на картине Милле «Мыльные пузыри», – любимчик матери. Премьер-министр ощущал себя неловко, как дедушка, оттесненный в сторону силой взаимной любви матери и сына. Когда они выходили из зала, более сотни учеников собрались вокруг него с чистыми листами, карточками и блокнотами для автографов, и он четверть часа выводил на бумаге свое имя со всем добродушием, на какое был способен. «Прошу тебя, Господи, – сумев наконец сбежать от них в машину, подумал он, – сделай так, чтобы им не пришлось сражаться, как их отцам и старшим братьям».
Тем вечером премьер-министр получил от Ока телеграмму из трех слов из Дувра:
ОТПЛЫВАЕМ НОЧЬЮ. ЛЮБЛЮ.
Он лег в постель с телеграммой в руке и уснул, все еще сжимая ее.
Следующим утром его пробуждения дожидался целый ворох телеграмм, включая посланную Уинстоном через военное ведомство:
5 ОКТЯБРЯ 1914 ГОДА, АНТВЕРПЕН
8:00
ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ
ЕСЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА СОЧТЕТ, ЧТО Я БУДУ ПОЛЕЗЕН ЗДЕСЬ, ГОТОВ ОСТАВИТЬ СВОЙ ПОСТ И ПРИНЯТЬ КОМАНДОВАНИЕ НАД НАШИМИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМИ И ОБОРОНИТЕЛЬНЫМИ СИЛАМИ, ПРИПИСАННЫМИ К АНТВЕРПЕНУ, ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ С БЕЛЬГИЙСКОЙ АРМИЕЙ ПРИ УСЛОВИИ, ЧТО МНЕ ДАДУТ НЕОБХОДИМЫЙ ВОЕННЫЙ ЧИН И ПОЛНОМОЧИЯ…
На полях Китченер нацарапал карандашом:
Если вы передадите ему командование, я сделаю его генерал-лейтенантом.
Премьер-министру пришлось перечитать телеграмму еще раз, чтобы убедиться, что это не галлюцинация. Генерал Черчилль! Политик, который в молодые годы не поднялся выше субалтерн-офицера – низшего офицерского звания в гусарском полку! А его собственный сын, его любимый Ок, попал в переплет где-то в Бельгии с этим одержимым претендентом в Наполеоны! Он послал Уинстону жесткий ответ, напоминая, что его место за министерским столом в Лондоне. Когда утром на заседании кабинета министров его спросили, почему отсутствует первый лорд Адмиралтейства, премьер-министр понял, что у него нет другого выхода, кроме как зачитать текст телеграммы. Должно быть, громовой хохот собравшихся был слышен по всему Уайтхоллу.
Это была слишком хорошая история, чтобы не поделиться ею. И конечно же, как только заседание закончилось, он послал еще одну телеграмму Венеции, в дополнение к уже собранной коллекции (Я знаю, что ты никому это не покажешь…).
К половине четвертого телеграмма уже была в руках у Димера вместе с сопроводительным письмом:
(Секретно) Френч на марше и в течение 10 дней должен сосредоточить все свои силы, включая Индийский корпус, в некой точке между Дюнкерком и Лиллем. Никто (надеюсь, и немцы в том числе) не имеет ни малейшего представления о его маневрах…
Слово «секретно» было обведено красными чернилами.
Димер давно перестал удивляться неосмотрительности премьер-министра или его выражениям страсти: «Знаешь, как сильно я тебя люблю? Нет? Тогда попробуй умножить число звезд на количество песчинок, но даже тогда…»
Он закончил фотографировать, запечатал конверт и отнес в другой конец коридора, чтобы убедиться, что письмо будет отправлено в Северо-Западную Англию следующим почтовым поездом.
Венеция получила его на следующее утро, во вторник, 6 октября, лежа в кровати под балдахином, с которой не вставала с момента приезда в Олдерли-Парк в прошлую пятницу. Болеть было не в ее привычках. Поначалу она решила, что могла простудиться в той ложбине или потом на скамейке, когда любовалась звездами: симптомы появились почти сразу после отъезда премьер-министра из Пенроса. Но болезнь не утихала, становилось только хуже, и мать настолько встревожилась, что послала за своим лондонским врачом, который прописал Венеции диету из сырого мяса, принявшую форму бифштекса по-татарски, и пилюли со стрихнином для укрепления сердца.
Этот врач, пожилой мужчина с прекрасными, мягкими манерами, со временем превратился в семейного консультанта. Венецию он лечил с самого ее детства.
– Даже не знаю, – сказал он, строго глядя на Венецию, – может быть, главная причина недомогания заключается в нервном напряжении. Порой болезни бывают в равной степени физическими и психологическими. Война породила эпидемию душевного беспокойства даже среди тех, кто не призван в армию.
Он рекомендовал Венеции полный покой.
– Но, мама, я только и делаю, что отдыхаю! – возмутилась она, после того как врач уехал к себе на Харли-стрит. – День за днем. Неделю за неделей. На самом деле я ведь ничего больше не делаю! Только не говори, что как раз поэтому мне и нужно поскорее выйти замуж.
Подложив под спину подушку, она села на кровати и прочитала письмо премьер-министра. Там были забавные сплетни. Все, что касалось Уинстона, как правило, оказывалось забавным. И как мило, что Премьер постоянно сообщал ей новости. Но их было так много! Каждое письмо требовало ответа, и он становился таким нетерпеливым, стоило ей задержаться хотя бы на день. Приходилось отвечать сразу же, даже если она не испытывала особого желания или не находила ничего такого, о чем стоило бы написать.
Венеция устало откинула одеяло, опустила ноги на пол и неуверенной походкой прошла к туалетному столику, где хранила ключ от своей раскрашенной шкатулки в старинном ларце для драгоценностей. Как и в Пенросе, шкатулка была спрятана под одеждой в дальнем углу гардероба. Венеция вытащила ее, опустилась на колени и открыла. Потом осмотрела свой архив. Так много шифрованных телеграмм с секретными сведениями, какое изобилие невоздержанных объяснений в любви! Она спрашивала у него, что делать с этими письмами, а он отвечал, что нужно просто хранить, чтобы однажды они смогли прочитать все это вместе. Венеция положила сегодняшнюю почту поверх общей кучи, окинула ее взглядом и внезапно ощутила слабость. Прижалась лбом к поднятой крышке. А что, если болезнь обернется чем-то серьезным и кто-нибудь найдет ключ, когда у нее даже не хватит сил воспротивиться этому, или же она просто сделается слишком неосторожной? Один раз Венеция уже забыла запереть шкатулку, когда уезжала в Лондон в начале сентября, или, по крайней мере, надеялась, что забыла. Вернувшись, она нашла шкатулку открытой, и другое объяснение этому могло быть только одно: кто-то взломал замок в ее отсутствие.
«Это ящик Пандоры, – вдруг подумала она. – Однажды он может выпустить в мир хаос и разрушение на погибель нам обоим».
В среду утром Уинстон с большой неохотой подчинился требованиям премьер-министра и вернулся в Лондон. Они встретились в зале заседаний.
Премьер-министр собирался отчитать его. Но прежде чем он успел начать свою спланированную атаку, на него через стол посыпался упреждающий шквал идеально составленных фраз, перемежаемый яркими вспышками описаний: грохота пулеметных очередей, свистевших над головой и разрывавшихся совсем рядом немецких снарядов, летящих высоко в лазурном небе и сверкающих, подобно мотылькам из драгоценных камней, самолетов. Этот монолог продолжался не меньше четверти часа.
Пока Уинстон говорил, премьер-министр внимательно изучал его. Еще нет и сорока, откровенно уродлив, похож на мопса, с редкими рыжими волосами и покрытой веснушками лысиной, непосредственный, как ребенок, но, несомненно, властный и думающий исключительно о себе; и все же в его голубых глазах нет-нет да и сверкала молния того, что кто-то когда-то назвал гениальностью.