– Джимми, заткнись, бога ради!
Димер отыскал Фреда справа от прохода. Брат лежал на подушках с рукой на перевязи и, похоже, спал. Он казался маленьким и худым, со впалыми щеками, но на удивление гладкой и чистой кожей, словно старик с лицом младенца. Фред открыл глаза и улыбнулся:
– Привет, Поли.
– Привет, Фред. Как дела?
– Отвратительно! А ты как думал? Но все же лучше, чем у большинства остальных.
– Я принес тебе кое-что.
Димер достал из кармана пальто две пачки сигарет, плитку шоколада и бутылку виски.
– О, чудесно! Пододвинь-ка сюда ширму, приятель. Нам запрещено выпивать.
Димер выполнил просьбу. Фред попытался левой рукой отвинтить крышку, удерживая бутылку в раненой правой, но сил не хватило, и Димер помог ему. Фред сделал пару глотков и передал бутылку брату:
– За твое здоровье!
– Нет, за твое. Оно важнее.
Он отпил немного, закурил сигарету, выдохнул и передал Фреду, а тот со счастливым видом лежал на подушке, курил и прихлебывал виски. Димер присел на краешек койки. Как обычно, возникло уютное ощущение, но разговор не клеился. Когда Димер спросил, как все случилось, брат ответил, что услышал чертовски громкий взрыв, а больше ничего не помнит. На вопросы о том, как жилось в окопах, он не отвечал. Не хотел говорить об этом. Между ними всегда была трещина, и теперь Димеру казалось, что война и разный жизненный опыт только углубили ее.
– Я чувствую себя виноватым перед тобой, – наконец сказал он.
– Да ладно тебе, старик!
– Ты понимаешь, что я хочу сказать. Я должен был пойти на войну.
– Не переживай, у тебя еще будет возможность. По моим прикидкам, каждый мужчина в стране успеет там побывать, прежде чем все закончится. Эти сволочи еще свое получат. – Фред докурил сигарету и затушил о прикроватную тумбочку. – Тебе пора идти.
Димер с облегчением поднялся:
– Когда тебя выпишут, приходи ко мне. У меня есть свободная комната.
– Спасибо, что предложил. Посмотрим, что скажет командование.
– Но они же не пошлют тебя обратно во Францию, правда?
В первый раз с начала разговора Фред встревожился:
– Господи, я и сам надеюсь, что нет! Но что поделаешь? Я не хочу подводить ребят.
Димер отодвинул ширму:
– Хорошо, посмотрим. Главное, чтобы рука снова заработала. Я зайду еще.
– Да ладно тебе, не стоит.
– Обязательно зайду. До встречи, Фред.
– Пока, Поли.
Когда Димер проходил мимо столика сестры у двери в палату, санитарка подняла взгляд от журнала, который заполняла. В первый момент ее одежда сбила Димера с толку, но потом он разглядел темные волосы и глаза под белым головным убором, опознал неисправимо-аристократическую манеру держать голову и понял, что стоит перед Венецией Стэнли.
– Вам помочь? – спросила она.
– Нет, спасибо. Я навещал брата.
– А-а-а, рядового Димера! Он большой оригинал. Значит, вы получили его письмо?
– Да, получил, спасибо. Вы очень добры, что написали это письмо для него.
– Как вы узнали, что его написала я? – искренне удивилась она.
Он вдруг замахал руками:
– Прошу прощения, я не знал, просто предположил.
– Димер? – задумчиво проговорила она. – Димер… Кажется, мне знакома эта фамилия. Она довольно необычная. – Венеция присмотрелась к нему. – Мы ведь встречались раньше, верно?
– Встречались?
– Вы тот самый полицейский, который задавал мне вопросы после того ужасного происшествия на реке.
Он сделал вид, как будто только что вспомнил:
– Да, думаю, так и есть. Мисс Стэнли, если не ошибаюсь?
Она кивнула:
– Это было целую вечность назад. И все же мы снова встретились.
Он пожал плечами:
– Мир тесен.
– Мой мир в самом деле очень тесен.
Странное замечание. Он ожидал, что она добавит еще что-нибудь, и в какой-то миг ему безумно захотелось предупредить Венецию, что ее письма просматриваются правительственными службами, что она подозревается в нарушении Закона о государственной тайне и что они с премьер-министром находятся в шаге от скандала, способного их погубить.
– Что ж, доброй ночи, мистер Димер.
– Доброй ночи, мисс Стэнли. – Он коснулся рукой котелка.
Потом дверь за ним захлопнулась, и он зашагал по коридору в полной уверенности, что она смотрит ему вслед. Но когда он обернулся перед выходом, то никого не увидел в круглом окне двери.
Глава 26
Премьер-министра подвела невнимательность. Блестящий ум, тот высокоточный инструмент, что направлял его, подобно секстанту, в Оксфорде, на заседаниях суда, в парламенте и правительстве, на мгновение утратил резкость в тот день, когда военный совет одобрил Дарданелльскую операцию. К тому моменту, когда он поднял взгляд от письма Венеции, все остальные члены совета были ошеломлены мощью риторики Уинстона. Возможно, он бы тоже ей поддался (Холдейн однажды посетовал, что спорить с Уинстоном – это все равно что пытаться перекричать духовой оркестр), но власть и аналитические способности позволяли премьер-министру произвести более тщательную всестороннюю проверку. Он упустил эту возможность и через какое-то время, со второй половины февраля, стал жалеть о совершенной ошибке.
Во-первых, обстрел береговых фортов, защищавших вход в пролив, начать который Уинстон обещал в понедельник, 15 февраля, был отложен до пятницы, потому что четыре минных тральщика не прибыли в нужное время. Это слегка насторожило премьер-министра. У флота был целый месяц на подготовку. Разве нельзя было заранее рассчитать время выхода на позиции?
В тот день, когда корабли начали обстреливать турецкие форты, премьер-министр забрал Венецию из больницы на прогулку и бесцельно кружил с ней по Северному Лондону. В Ислингтоне они проехали мимо мрачного дома на Ливерпуль-роуд, в котором он, будучи школьником, провел два безрадостных года в семье аптекаря-пуританина и его жены. Эти воспоминания подействовали на него угнетающе, и хотя Венеция была с ним мила как никогда, он ощутил в ее заботе что-то от обязанности и так и не сумел преодолеть возникшую между ними дистанцию. Они говорили о войне.
– Как идут дела в Дарданеллах? Ты ведь писал, что все начнется сегодня.
– Я еще ничего не слышал.
Он отвез Венецию обратно на Уайтчепел-роуд, а потом Хорвуд доставил его на вокзал Виктория к поезду до замка Уолмер.
В субботу он сидел на скамейке в саду замка, подставив лицо зимнему солнцу, и вспоминал о тех двух годах на Ливерпуль-роуд, о том, как шестнадцатилетним юнцом тайком сбегал из дома в театр, строго ему запрещенный, и целый час, а то и больше стоял в очереди за билетами на самые дешевые места. Здесь он впервые влюбился в актрису Мэдж Робертсон, хотя ни разу не заговорил с ней, только смотрел в кружащем голову восторге на нее из партера. Возвращаясь мыслями в прошлое, премьер-министр отдыхал от сегодняшних тревог. Он по-прежнему ждал известий о том, как продвигается операция, но они всё не приходили.
Только в воскресенье Уинстон наконец-то прислал ему телеграмму, в которой говорилось, что после обнадеживающего начала нападение было остановлено из-за плохой погоды и флот вернулся в гавань на Лемносе.
Когда на следующее утро новости об операции прорвались в прессу, премьер-министра поразил неуверенный тон сообщений «Таймс». Доводы в пользу нападения были неоспоримы, поскольку все риски и необходимые приготовления беспристрастно просчитали заранее. Однако, согласно турецкому заявлению, которое «Таймс» так некстати перепечатала, от четырехсот крупнокалиберных снарядов, обрушенных на береговые форты британскими линкорами, лишь один турок получил осколочное ранение. Премьер-министр отмахнулся от этого сообщения, приняв его за еще одну попытку напакостить со стороны Нортклиффа.
Во вторник на ланч пришел попрощаться Ок, уже в мундире дивизии морской пехоты. Он должен был высадиться с десантом, как только будут взяты береговые форты, поэтому и выбрался в город, чтобы докупить нужное снаряжение, включая путеводитель Бедекера по Константинополю, отрывки из которого зачитал за столом. Настроение у него было, как обычно, приподнятое. Все предстоящее виделось ему захватывающим приключением. О том, что дивизия морской пехоты отправляется в Дарданеллы, похоже, знало все лондонское высшее общество, и премьер-министр поневоле задумался об элементе неожиданности. Последнее, что сказал Ок уже в дверях:
– Не переживай, Премьер. Я пришлю тебе открытку с видом Голубой мечети.
Марго поехала в Уэст-Кантри повидаться с ним и вернулась встревоженная. В пятницу премьер-министр написал обо всем этом Венеции:
К одиннадцати часам выяснилось, что у них нет ни врача, ни лекарств, и Клемми, проявив немалую изобретательность, добилась того, чтобы они получили кое-что из необходимых «мелочей» на Мальте, однако не похоже, что их снабжение хорошо продумано. Руперт Брук убежден, что не вернется назад живым.
Премьер-министр нуждался в Венеции, как никогда прежде, и благодарил Бога, а еще больше – руководство больницы за то, что ей дали несколько выходных на следующей неделе из-за переутомления: у нее было высокое кровяное давление. Он сказал, что заберет ее с Мэнсфилд-стрит в среду, 3 марта, в шесть пятнадцать вечера, и они вместе поедут на обед к Ассирийцу.
С того момента, как она села в машину и чмокнула его в щеку, он понял, что их планы на будущую неделю совершенно не совпадают, но продолжал настаивать, достал карманный ежедневник и постарался выкроить в расписании как можно больше времени, чтобы побыть вдвоем. Венеция сказала, что уезжает на уик-энд в Олдерли, и он ждал от нее приглашения, но она промолчала.
– Послушай, – наконец сказала она, – прошу тебя, не пойми меня неправильно, но я два месяца не виделась с друзьями и просто не смогу уделить все свое время тебе. Не думаю, что это будет справедливо по отношению к ним, а если совсем честно, то и ко мне тоже.
Он так перепугался, что не знал, как ответить. Она никогда прежде так с ним не разговаривала.