Вечером он написал опять. Письмо доставили, когда она возвращалась к себе после дежурства.
У меня состоялся необычный и крайне интересный разговор с Л. Джорджем. Он заявил, что всем мне обязан; что я поддерживал его и защищал, когда многие были настроены против него; что он скорее согласился бы 1) дробить камни, 2) копать картофель, 3) быть повешенным и четвертованным (эти метафоры он использовал на разных этапах своей сбивчивой, но эмоциональной речи), чем сделать или сказать что-нибудь враждебное мне или даже просто затаить предательскую мысль. Он также добавил, что все наши коллеги испытывают ко мне те же чувства. Его глаза увлажнились от слез, и я убежден, что при всей его кельтской импульсивности и горячности он говорил совершенно искренне. Разумеется, я заверил его, что никогда, ни на мгновение не сомневался в нем, и это чистая правда, а он сердечно пожал мне руку и внезапно вышел из зала. Тебя это не заинтересовало, милая?
Заинтересовало? Не то слово. Это ее встревожило. Если он и в самом деле считал энергичного, обаятельного, циничного, маниакально амбициозного канцлера Казначейства «совершенно искренним», то явно оторвался от реальности. Несмотря на усталость и решение сохранять дистанцию, она не могла не ответить ему, тем более если это она, как считал Эдвин, виновна в том, что он потерял хватку. Венеция написала ответ тотчас же.
Лондонская больница
10 вечера, понедельник, 29 марта
Дорогой Премьер, мне очень жаль, что в тот день ничего не вышло, особ. если ты больше обычного нуждался в любви и заботе.
Вот что я думаю.
Газеты тори, особ. Нортклиффа, – твои естественные враги, так что постарайся, насколько возможно, не обращать на них внимания.
В политике всегда случаются нелегкие времена, тем более когда идет война. Сейчас как раз такое время, и ты справишься.
У тебя твердое положение и внутри партии, и в стране. Твои коллеги преданы тебе. Ты знаешь, что Уинстон тебе абсолютно верен. (Насчет Ллойд Джорджа я не так уверена – он самый амбициозный человек в правительстве и хранит верность только себе самому; настоятельно советую тебе относиться к его слезливым заявлениям с определенной долей осторожности.) Помни, что единственный человек, способный сокрушить тебя, – это ты сам. Выбрось из головы все те мрачные мысли, что тревожили тебя в последнее время. Прекрати тосковать о том, чего не может быть. Помни, что я с тобой. На следующей неделе я заканчиваю стажировку в больнице. Теперь мы сможем видеться чаще.
С любовью.
Даунинг-стрит, 10
Вторник, 30 марта 1915 года
После твоего сегодняшнего письма я словно заново родился. Я всегда буду помнить о нем, потому что оно пришло в тот момент, когда я начал понемногу сомневаться в себе.
Не в первый раз и не в десятый ты заставила меня иначе взглянуть на происходящее, возродила мою угасшую решимость, вдохнула веру и жизнь.
Благодарю и преклоняюсь перед тобой, вся моя жизнь принадлежит тебе одной. Доброй ночи, ненаглядная моя. Навеки твой.
Следующая среда была последним днем ее стажировки в больнице. Утром матрона вызвала Венецию к себе.
Мисс Лакес сидела за столом, дряхлая, отекшая, измученная артритом. Между креслом и столом плел пряжу паук. Нити паутины сверкали на солнце. Венеции подумалось, что матрона, должно быть, не вставала с этого места последние четыре месяца.
– Ну что ж, должна вас поздравить. Палатная сестра в своих еженедельных отчетах отзывалась о вас в превосходной степени. – Матрона сверилась с лежавшими перед ней бумагами. – «Стажерка Беатрис Стэнли очень добра, трудолюбива, умна и прилежна в учебе». Так она писала в самом начале и с тех пор только хвалит еще больше. Пациенты о вас тоже хорошо отзываются. У вас есть все задатки хорошей медсестры, мисс Стэнли… или, скорее, сестра Стэнли, как вы можете отныне себя называть.
– Благодарю вас, матрона.
– С вами не всегда было легко, учитывая внимание одного высокопоставленного джентльмена.
Венеция пыталась возразить, но мисс Лакес взмахом пухлой руки оборвала ее протесты:
– Ничто не может остаться незамеченным в таком месте, как больница. Он парковал машину у входа, поджидая вас. Курьер доставлял сюда письма с Даунинг-стрит. Вам, несомненно, известно, что премьер-министр писал председателю нашего попечительского совета виконту Натсфорду, предлагая перевести вас в госпиталь в Миллбанке, а не отправлять за границу?
– Я сказала ему, что не хочу этого. Я намерена ехать во Францию.
– Правильно, сестра. Насколько я понимаю, он собирается посетить нас в следующий вторник. Полагаю, вы будете его сопровождать?
Венеция впервые слышала об этом, но сумела скрыть удивление:
– Думаю, да.
Матрона с трудом поднялась с кресла:
– Значит, мы еще не прощаемся. Вот ваше квалификационное свидетельство. Спасибо за усердную работу. Вы уходите от нас с наилучшими нашими пожеланиями.
Вечером, собирая свои вещи, Венеция вытащила из-под кровати чемодан и пересчитала письма, которые написал ей премьер-министр, пока она работала в больнице. Их оказалось сто сорок семь.
Часть шестая. Кризис7 апреля – 17 мая 1915 года
Глава 28
Пока Венеция собирала вещи, премьер-министр проводил на Даунинг-стрит неофициальную встречу военного совета. Он был в прекрасном настроении. Сэр Эдуард Грей взял отпуск по болезни и лежал сейчас в темной комнате своего коттеджа где-то в Гэмпшире, восстанавливая зрение, и премьер-министру пришлось временно возглавить Министерство иностранных дел. Он наслаждался этой возможностью продемонстрировать свое искусство управления государством, в особенности потому, что рассчитывал добиться одного из главных дипломатических успехов в этой войне – привлечь Италию на сторону союзников. Слухи о заговоре против него, судя по всему, сошли на нет. Ллойд Джордж вел себя доброжелательно до подобострастия. Венеция отбыла свой срок в этой адской больничной тюрьме и наконец-то пообещала приехать на уик-энд в Уолмер; в пятницу он собирался отвезти ее в Кент.
Только Дарданеллы продолжали доставлять огорчения, словно попавший в ботинок камешек, от которого никак не избавиться. Вот и сейчас Хэнки, суждениям которого премьер-министр всецело доверял, с горячностью призывал снова отложить наступление, цитируя слова генерала Робертсона, начальника штаба сэра Джона Френча, о том, что высадка десанта на голые скалы Галлипольского полуострова в четырех тысячах миль от Англии при активном сопротивлении противника была одной из самых трудных операций, когда-либо предпринятых любой армией мира.
Уинстон гневно посмотрел на Хэнки через стол:
– Это чистое пораженчество!
– Нам следует держать в уме то, что каждый час отсрочки дает туркам дополнительную возможность укрепить оборону, – заметил Китченер. – Разведка полагает, что они стянули туда почти сто тысяч солдат.
Хэнки был всего лишь полковником, но не боялся возражать фельдмаршалу.
– Тем больше причин отложить операцию, – ответил он. – Это мы должны превосходить их числом, а ни в коем случае не наоборот.
– Если мы потерпим поражение, – сказал Бальфур в обычной своей чуть игривой кошачьей манере, – то пусть лучше это случится после вступления Италии в войну с Германией, а не до него. Иначе они могут и передумать. Я за то, чтобы перенести.
Премьер-министр, всегда предпочитавший выждать время, согласился с ним. Высадку опять отложили.
На следующий день, в четверг, 8 апреля, была седьмая годовщина его назначения премьер-министром. Ассириец устроил в его честь званый обед в Шелковом шатре. Присутствовала половина кабинета министров, Марго, Вайолет, Реймонд, Бонги, но Венеция, к большому разочарованию премьер-министра, не пришла. После десерта он произнес импровизированную речь, вспомнив тот день, когда в 1908 году поцеловал руку короля[45]. Король Эдуард отдыхал в то время в Биаррице, спасаясь от английского климата, и отказался возвращаться в Лондон ради церемонии назначения, так что премьер-министру пришлось отправиться к нему в одиночестве сначала на поезде с вокзала Чаринг-Кросс, а затем на пароме, в плотном пальто и надвинутой на глаза дорожной шляпе, словно секретный агент мистера Конрада, переночевать в Париже в отеле «Риц» и ехать дальше на юг.
– Я отыскал старого короля в «Отель-дю-Пале», самом роскошном заведении belle epoque[46], и он соизволил встретиться со мной после завтрака. Прием пищи, как вы должны помнить, всегда был священным ритуалом для его покойного величества. – (Смех.) – И через полчаса, после освежающего бокала шампанского, я уже направлялся на поезде обратно в Париж, покончив с делами и с не малым сожалением оставив позади сверкающее на солнце море. Я… Я… – Премьер-министр со смущением понял, что голос его дрожит, горло сдавило, а глаза наполнились слезами, и смог продолжить лишь спустя несколько мгновений. – Если оглянуться назад, это был исчезнувший золотой мир. Дорогие мои друзья и коллеги, надеюсь, за эти семь лет я не обманул ваших надежд. Я старался изо всех сил. Уверен в одном: ни у какого другого лидера не было таких хороших и преданных помощников. Нам предстоят трудные, опасные времена, но я не сомневаюсь, что вместе мы их переживем и придем к победе. – Это был подходящий момент, чтобы закончить речь, пока он совсем не расклеился; премьер-министр поднял бокал. – За победу!
Все подняли свои вслед за ним.
– За победу!
Овации были громкими и долгими, по столам стучали так, что звенели ножи и вилки.
– А Венеции не будет? – спросил он позже у Монтегю.
– Она не смогла освободиться.
– Спасибо, что организовали все это, – сказал премьер-министр и внезапно добавил: – Приезжайте на уик-энд в Уолмер. Я наконец-то уговорил Венецию погостить у нас. Нет-нет, я настаиваю. Не вздумайте отказаться. Нам всем пойдет на пользу подышать морским воздухом.