– Да. – Она знала, что он ждет приглашения; он выглядел таким беспомощным, что она взяла его за руку. – До свидания, Премьер. Надеюсь, Виндзор доставит тебе сегодня больше удовольствия.
– Ты мне напишешь?
– Как только пойму, какие у меня планы.
Она смотрела, как он уезжает. Внезапно все стало понятнее. Как только автомобиль премьер-министра скрылся из виду, она повернулась спиной к больнице и пошла по Уайтчепел-роуд в толпе обитателей Ист-Энда. Отыскала почтовое отделение и послала телеграмму Монтегю в Казначейство:
ПОЖАЛУЙСТА, ПРИЕЗЖАЙ НА УИК-ЭНД В ОЛДЕРЛИ. НАМ НУЖНО ПОГОВОРИТЬ. НЕ ПОДВЕДИ МЕНЯ. С ЛЮБОВЬЮ, ВЕНЕЦИЯ
Премьер-министр вернулся на Даунинг-стрит, проработал еще два часа, а потом ранним вечером поехал по Грейт-Уэст-роуд в Виндзор. Выйдя из машины в тени огромной круглой башни, он собрался с духом, словно ему предстояло сложное заседание кабинета министров или обсуждение в палате общин, и направился прямо в комнату Марго.
Тихонько постучал в дверь и позвал ее. Ответа не было. Он открыл дверь.
Марго лежала в темноте.
– Можно войти?
Опять никакого ответа.
Он забрался на кровать и лег рядом с ней.
– Генри, спасибо тебе за такое милое письмо, – наконец сказала она. – Мне было очень приятно, что ты ответил так быстро.
– Надеюсь, я тебя успокоил. Мы вместе через столько всего прошли. Ничто не может встать между нами.
Она повернулась к нему и поцеловала:
– Это все, что я хотела услышать.
Не говоря ни слова, они пролежали вместе еще немного.
– Думаю, мне нужно пойти и переодеться к этому ужасному обеду. Представь себе: править империей с почти пятьюстами миллионами подданных и умудриться собрать за одним столом двенадцать самых скучных из них. Это своего рода гениальность. Однако на этот раз я принесу с собой секретное оружие.
– Какое? – (Он достал из кармана фляжку с бренди.) – Ты неисправим, Генри!
А потом он стоял в своей комнате у окна, смотрел, как пасутся олени на зеленых лужайках под вековыми деревьями бескрайнего Большого парка, и думал о Венеции.
На следующий день, вскоре после возвращения премьер-министра в Лондон, к нему в зал заседаний вошел Бонги с письмом от Китченера.
Я разговаривал с Френчем. Он просил передать Вам, что при существующих объемах поставок у него будет столько боеприпасов, сколько понадобится его солдатам для следующего продвижения вперед.
Тем же вечером премьер-министр написал Венеции в Олдерли:
Моя милая, у меня была слабая надежда, что перед отъездом ты сможешь послать мне пару строчек… Но ты, конечно, была слишком занята…
Пересылаю тебе – сохрани в секрете или уничтожь, как сама решишь, – письмо, которое я получил от К., где он сообщает о результатах личной утренней беседы с сэром Дж. Френчем. Оно показывает, какую злонамеренную ложь состряпала вчера «Таймс» о том, что нехватка боеприпасов на фронте сдерживает наступление не только нашей, но и французской армии.
Уже обговорено, что на следующей неделе – втор., ср. или четв. – я должен отправиться в Ньюкасл, чтобы выступить на большом городском собрании по этому поводу. Думаю, это удобная возможность, если я сумею правильно ею воспользоваться. Уверен, что ты со мной согласна, моя добрейшая и наимудрейшая. Если бы ты смогла приехать туда! Сможешь? Тогда я бы говорил в 1000 раз лучше…
Я буду продолжать рассказывать тебе обо всем, что внутри меня и снаружи, пока ты не прикажешь мне остановиться. Но если это когда-нибудь произойдет, я скажу вместе с Гамлетом: «Дальнейшее – молчание». И занавес опустится. Но этого ведь не случится, правда? Моя единственная любовь и надежда.
В пятницу, ближе к вечеру, Венеция отправилась на машине из Олдерли-Хауса на вокзал встречать Эдвина. Она стояла в конце перрона, когда подъехал маленький поезд местной железнодорожной ветки и остановился, выпустив клубы пара. Эдвин выбрался из купе. Он был в длинном, до щиколоток, пальто, слишком плотном для такой теплой погоды, и в цилиндре. В одной руке Эдвин держал трость, в другой – большой чемодан. Он потоптался на месте в явной растерянности, огляделся и пошел не в ту сторону, потом понял, что ошибся, повернул назад, увидел ее, снял цилиндр, помахал им и поспешил к Венеции. Она шагнула ему навстречу и поцеловала в обе щеки. Его кожа была румяной, горячей, влажной и пахла одеколоном.
– Очень хорошо, что ты приехал.
– Моя дорогая Венеция, я в восторге! Не могу поверить своей удаче – два уик-энда подряд.
– Будем надеяться, что этот пройдет лучше.
– Иначе и быть не может.
Олдерли-Хаус наводнили престарелые одинокие родственники: дядя Элджернон, уже окончательно изгнанный из своего дома в Ватикане; тетя Розалинда, вдовствующая графиня Крю; тетя Мод, старая дева восьмидесяти одного года от роду, которая всю жизнь занималась благотворительностью в лондонских трущобах, а теперь с больным сердцем удалилась на покой в Олдерли. По удару гонга все они спустились из своих комнат в столовую на обед, и Венеция обратила внимание, как любезно обращается с ними Эдвин, как он внимателен к глуховатым пожилым леди, как уважителен к старикам даже после того, как Элджернон, носивший тяжелый наперсный крест с драгоценными камнями поверх элегантной пурпурной шелковой рубашки, спросил, намерен ли Эдвин соблюдать еврейский Шаббат.
– Нет, епископ, я не соблюдаю ритуалов ортодоксального иудаизма.
– Могу я спросить почему?
– Потому что умом я в них не верю, а в культурном смысле полностью ассимилировался с английским обществом. Если у меня выпадает свободная суббота, я обычно провожу ее в наблюдениях за птицами.
– В этом доме вы сможете поступать, как вам заблагорассудится, – сказал лорд Шеффилд. – Стэнли принимают Бога с любой стороны… и ни с какой в отдельности.
Утром Венеция отправилась вместе с Эдвином, одетым в кепку и твидовый костюм и повесившим на шею бинокль, изучать жизнь птиц. Она считала, что это хобби не подходит для такого закоренелого горожанина, но он уверенно вел ее по лесу вокруг озера, указывал на дроздов, пеночек, корольков раньше, чем Венеция успевала их заметить, протягивал ей бинокль, непринужденно стоял рядом и даже касался ее руки, помогая настроить окуляры. Ее растрогало то, каким счастливым он выглядел. «Может быть, я и в самом деле люблю его, – подумала она. – Или смогу в конце концов полюбить».
В воскресенье они снова пошли на прогулку вдвоем, целый час бродили по лесу и встретили совершенно очаровательную птичку, которую Эдвин назвал черной синицей. Он занес это наблюдение в свой блокнот, а по дороге домой спросил:
– Ты слышала что-нибудь новенькое от премьер-министра?
– Да, конечно… постоянно.
– Есть что-то интересное? Если не хочешь, не рассказывай.
– Его письма всегда интересны. В четверг он прислал мне докладную записку от Китченера насчет кризиса с боеприпасами.
– Саму записку? – удивился Эдвин.
– Да. Хочешь посмотреть?
– Не хочу поставить тебя в неудобное положение.
– Нет, я уверена, что могу показать ее тебе, пока ты будешь держать это при себе. – Она отвела его в гостиную, опустилась на ковер и открыла свою раскрашенную шкатулку, теперь уже почти до краев заполненную письмами. – Вуаля!
– Все эти письма от него?
– Все. Думаю, их здесь должно быть около пятисот, если не больше.
– Я даже не представлял, что их может быть столько, – с озабоченным видом сказал он. – Понимаешь, это просто безумие.
– Понимаю. Вот оно, письмо от Китченера. – Она передала ему письмо.
Монтегю прочитал, стоя над ней, и медленно покачал головой:
– Это закрытые сведения. Письмо должно лежать в папке в доме десять. Он часто присылал тебе такие вещи?
– Все время. Некоторые были помечены как секретные. Я очень беспокоюсь из-за того, что просто храню их дома. А еще он часто показывал мне телеграммы, когда мы выезжали на прогулку.
– Что за телеграммы?
– Расшифрованные телеграммы из Военного министерства, от послов. Этим летом у него появилась глупая привычка комкать их и выбрасывать в окно, после того как я прочитаю. А потом обычные люди находили их повсюду и приносили в местные полицейские участки.
– Полиция была в курсе? – Эдвин сел на диван. – И чем все кончилось в полиции?
– Они передали обрывки в Министерство иностранных дел. Оказалось, что такие телеграммы получали только пять человек: Грей, Премьер, Уинстон, Китченер и Харкорт. Грей разослал остальным фрагменты в специальных футлярах и потребовал ответа, кто из них выбрасывал мусор где попало.
– И Премьер взял вину на себя?
– Нет, он все отрицал.
– И что было дальше?
– Насколько мне известно, ничего. Думаю, на этом все кончилось. Что такое? Ты считаешь, что нет?
– Понятия не имею. Но вероятно, в министерство их передал Скотленд-Ярд, а это может означать, что служба безопасности тоже в курсе дела, – рассуждал он вслух, покусывая губу. – Могли ли они просто бросить это? Пожалуй, могли, учитывая то, кем были подозреваемые. Ты, случайно, не замечала потом ничего странного?
– Например?
– Не знаю, – нервно рассмеялся он. – Человек в темном пальто, околачивающийся у ворот. Пропавшие вещи. Конверты, которые словно бы кто-то вскрыл.
– В последнее время почта доходит медленнее, чем раньше, с запозданием на полдня, иногда на целый день. Я списывала это на войну. А однажды я на неделю уехала из Пенроса в Лондон, потом вернулась и нашла шкатулку открытой, хотя уверена, что запирала ее на ключ перед отъездом. – Венеция совсем забыла об этом, а теперь ощутила приступ тревоги. – Ты полагаешь, за мной установили наблюдение?
– Нет, я так не считаю, но, с другой стороны, они там все помешаны на поиске германских шпионов. – Он отдал ей сообщение от Китченера. – Возможно, тебе стоит подумать о том, как вернуть все это ему или положить в банковское хранилище – что-то более надежное, чем шкатулка для безделушек.