Венеция положила записку в шкатулку и закрыла на ключ, стоя спиной к нему.
– Все вышло так бестолково, да?
– Точно.
Наступил момент, которого она так ждала и в то же время боялась. Но это нужно было сделать.
Венеция повернулась лицом к нему:
– Эдвин, дорогой, ты все еще хочешь на мне жениться?
– Ты же знаешь, что да.
– Давай поговорим об этом?
– Да, пожалуйста! Я весь уик-энд ждал возможности все обсудить серьезно.
– И я могу говорить честно?
– Всегда.
Она села рядом с ним на диван:
– Помнишь, как ты в первый раз сделал мне предложение, еще в Пенросе?
– Конечно.
– А помнишь, когда я спросила тебя, за что ты меня любишь, и ты ответил, что у меня мужской ум в женском теле?
– Я и в самом деле так сказал? Прости, глупо получилось.
– Не извиняйся, я совсем не обиделась. Думаю, это было довольно прозорливо. А помнишь, как я отплатила тебе, сказав, что у тебя, возможно, наоборот, женский ум в мужском теле?
– Да, помню. И тоже прозорливо.
– Раз так… ты не думаешь, что это может стать хорошей основой для прочного союза?
Он склонил голову набок и прищурился:
– Не уверен, что уловил суть.
– Я не слишком женственна… и никогда не была, ни умственно, ни физически.
– Неправда! Ты прекрасна. Я…
– Нет, послушай меня, – похлопала она его по колену, призывая помолчать. – Я не напрашиваюсь на комплименты. Меня вполне устраивает моя внешность. Просто я из тех женщин, которых называют скорее симпатичными, чем хорошенькими, и подозреваю, что именно это тебя во мне и привлекает.
– К чему ты клонишь? – Он явно почувствовал себя неуютно.
– Ох, ради всего святого, неужели обязательно произносить это вслух! Тебя привлекает во мне то, что я… в чем-то похожа на мужчину?
– Боже милостивый! – пробормотал он после короткого молчания.
– Прошу тебя, Эдвин, не обижайся. В сущности, мне нет дела до того, куда могли завести тебя твои желания в прошлом или куда могут в будущем. Откровенно говоря, мне от этого только легче, потому что теперь понятно, чем наш брак будет полезен для нас обоих. Ты избавил меня от ужасного положения и предложил мне смысл жизни. В ответ я с радостью отдам тебе все, что у меня есть: верность, дружбу и, насколько это будет в моих силах, любовь.
– А что ты мне не отдашь?
– Мою свободу. И я не жду, что ты отдашь мне свою.
Он замолчал почти на целую минуту.
– Я надеялся немного на другое.
– Понимаю, но это все, что я могу предложить.
Он снова замолчал.
– Я бы все-таки хотел попробовать… понимаешь, с физической стороны.
– Да, давай попробуем. Но если не получится, мы оба свободны.
– Но не расстанемся?
– Да, будем встречаться с другими, но тайно.
Эдвин медленно кивнул.
– Ладно, – сказал он и взял ее за руку. – Не могу сказать, что мне это нравится. Но ладно.
Они договорились никому ничего не рассказывать, пока не придумают, как сообщить об этом премьер-министру, поэтому их тайная помолвка казалась ей не совсем настоящей. Не было ни суеты, ни волнения. Во время ланча она смотрела, как Эдвин беседует с ее отцом, и думала: «Через несколько месяцев он станет моим мужем. Неужели это правда?» Все изменилось, но не изменилось ничего. И потом, когда она отвезла его на вокзал к поезду на Лондон и они прогуливались взад-вперед по перрону, она чувствовала какую-то отстраненность от происходящего. Он сказал, что должен в общих чертах обсудить со своим старшим братом, как будет проходить ее обращение в иудаизм, каких действий от нее будут ожидать и много ли времени все это займет, а также о финансовых деталях брачного соглашения и так далее.
Этого ведь не могло быть на самом деле, правда?
Когда подъехал поезд, она закрыла глаза и поцеловала его в губы. Это было вовсе не так неприятно, как она опасалась.
– Ты сделала меня таким счастливым, – сказал он.
Вернувшись домой, она села писать письмо премьер-министру.
Милый, думаю, будет правильно прямо сейчас предупредить тебя, что вскоре мне, возможно, придется поговорить с тобой о моем будущем. Это станет настоящим испытанием твоей любви ко мне. Но если она так сильна, как ты говоришь и как я сама твердо верю, то ты найдешь в себе силы порадоваться за меня и дать мне совет. Понимаю, что ты можешь почувствовать себя несчастным, но обещаю тебе, что меньше всего хотела бы этого. И хотя моя жизнь и мое положение могут измениться, ничто не изменит моих чувств к тебе…
Обычно слова давались ей без усилий. Но на этот раз, составляя письмо, подготавливающее почву, она вымучивала каждую фразу, придумывала намеки, а не объяснения, словно дипломат, и испортила несколько черновиков, прежде чем осталась довольна результатом.
Глава 30
Следующим вечером, незадолго до полуночи, премьер-министр вернулся на Даунинг-стрит с обеда и увидел на столе дожидавшееся его письмо от Венеции. Завтра он должен был выступить перед пятью тысячами рабочих военных заводов Ньюкасла, но написал пока только половину речи и собирался поработать над ней ночью. Однако тут же отложил дела в сторону, чтобы выяснить, что хотела ему сказать Венеция.
Он не сразу осознал тяжесть полученного удара.
Моя жизнь и мое положение могут измениться…
Поначалу он думал, надеялся, что она говорит о своем решении уехать медсестрой во Францию. Но, перечитав письмо во второй и в третий раз, уже почти не сомневался, что разговор шел о ее… свадьбе. В оцепенении премьер-министр сидел под пятном света от лампы, окруженный своими фигурками, пытаясь угадать, кто может быть ее будущим женихом. Но так и не смог представить. Только через несколько минут он нашел в себе силы взять перо.
Моя дорогая, я только что вернулся домой, нашел твое воскресное письмо и сразу же прочитал его. Я понял в нем каждое слово и, что еще важнее, сумел прочитать то, что написано между строк.
Если завтра ты объявишь, что выходишь замуж, я надеюсь, что у меня хватит сил не сказать ни слова против и не пытаться тебя отговорить. Я бы искренне постарался предсказать тебе счастливый брак, однако для этого мне чрезвычайно важно знать, кто этот человек. Но кем бы он ни был, жизнь для меня утратит источник вдохновения, краски и перспективы…
Он налил себе бренди и просмотрел начало своей речи (Я приехал сюда, чтобы обратиться сегодняшним вечером не только к людям Ньюкасла и Тайнсайда, но и ко всем рабочим северо-восточного побережья…), затем вернулся к письму (Весь я, такой какой есть и каким могу быть, принадлежу только тебе, ныне и во веки веков), и на мгновение у него возникло безумное желание все перемешать, призвать Венецию удвоить патриотические усилия по производству артиллерийских снарядов и рассказать рабочим северо-востока, как сильно он их любит. Что подумал бы об этом Нортклифф?
Премьер-министр с сожалением закончил письмо Венеции (Я должен еще придумать, что скажу завтра в Ньюкасле. Спокойной ночи, милая…) и заставил себя снова взяться за работу.
Он выехал с вокзала Кингс-Кросс в десять утра. «Главный кнут» заботливо собрал небольшую делегацию младших министров и рядовых парламентариев, чтобы проводить его. Кондуктор дал свисток, поезд тронулся, премьер-министр высунулся в окно и помахал им шляпой, а потом плюхнулся на сиденье напротив Марго. Рядом с ней сидела Элизабет, а справа от премьер-министра – Бонги с двумя красными футлярами для дипломатических писем. Вайолет устроилась слева. Бедняга Бонги! Вайолет охладела к нему, с тех пор как увлеклась Рупертом Бруком. Джордж Уикс и горничная Марго ехали вместе с багажом третьим классом.
Премьер-министр чувствовал усталость, хотя день еще только начался. Письмо от Венеции в сочетании с необходимостью встать пораньше, чтобы поработать над выступлением, обеспечило ему плохой сон, но проклятая речь так и не была дописана, а теперь перед ним лежала гора срочных писем и телеграмм. Он упорно трудился, пока поезд двигался на север, принимал документы от Бонги, читал, визировал, добавлял распоряжения, возвращал обратно, решая государственные вопросы с привычной неослабной сосредоточенностью. Он с облегчением погрузился в работу. И только когда поезд проехал Йорк, нашел время написать Венеции:
Я постараюсь, чтобы моя любовь стала более бескорыстной и достойной тебя, моя дорогая.
Он поднял взгляд на Марго, которая посасывала мятный леденец и внимательно наблюдала за ним.
Я должен прерваться и вернуться к своей речи. Напишу тебе завтра в Олдерли, где ты, как я полагаю, все же осталась. Знаю, что ты думаешь обо мне и желаешь удачи.
В половине четвертого поезд подъехал к вокзалу Ньюкасла и остановился прямо перед встречающими: мэром и членами городского совета. Играл духовой оркестр, с металлических конструкций свисали знамена, собралась большая толпа. Премьер-министр прошел вдоль шеренги чиновников, пожимая руки, а потом шепнул Бонги:
– Мне нужно как можно скорее добраться до отеля и закончить речь.
– Они наняли катер, чтобы прокатить нас по реке и показать верфи.
– Сколько времени это займет?
– Пару часов.
– Я не могу себе это позволить! – Он подозвал Марго: – Дорогая, тебе с девочками придется представлять меня в этой поездке. Мне нужно еще поработать.
Толпа разочарованно вздохнула, когда он вышел с перрона. Как и всякий политик, премьер-министр не любил поворачиваться спиной к избирателям, но поделать ничего не мог – ради этой речи он и проделал весь долгий путь. Управляющий отелем у центрального вокзала проводил его через огромной холл и вверх по лестнице до номера на втором этаже, где премьер-министр и сопровождающие его лица должны были остановиться на ночь. Бонги разложил на столе бумаги и оставил его одного.
Как только дверь закрылась, он снова взялся за письмо Венеции: