Я получил благословенные 1½ часа покоя и уединения и потрачу их частично на то, чтобы выполнить обычные свои дела, а частично (надеюсь) на то, чтобы перечитать кое-какие письма, кот. ношу в кармане, и они вовсе не обычные. Как ты думаешь, стал бы я счастливее, если бы был (в определенном смысле) более обычным?
Больше всего он хотел, чтобы она была рядом с ним, но и писать ей постоянно нравилось ему не меньше.
Согласно тем сведениям, что подготовил для него Бонги, рабочие военных заводов Северо-Восточной Англии трудились в среднем по шестьдесят восемь часов в неделю. Крупная компания Армстронга, изготавливающая броненосцы, пушки, снаряды и пули, организовала перевозку пяти тысяч рабочих прямо с верфей и заводов в театр «Эмпайр-Палас» в центре Ньюкасла на выступление премьер-министра. Многие из них все еще были одеты в комбинезоны и принесли с собой обеды, завернутые в красные хлопчатобумажные платки.
Премьер-министр вошел под оглушительный приветственный рев. Глядя на собравшихся со своего кресла на сцене и рассеянно слушая вступительное слово ведущего, премьер-министр чувствовал, что находится в лучшем из всех возможных состояний перед выступлением: возбуждение, прилив адреналина, волнение и уверенность в себе. От этой речи многое зависело. Недели враждебного отношения прессы, слухи о том, что он потерял хватку, – все это требовало жесткого ответа, который он и собирался дать. И мужская аудитория подходила для этого идеально. Он решил сразу броситься в бой. Вступительное словно закончилось.
– Джентльмены, представляю вам премьер-министра.
И он шагнул к трибуне:
– Я приехал сюда, чтобы обратиться сегодняшним вечером не только к людям Ньюкасла и Тайнсайда, но и ко всем рабочим северо-восточного побережья! И я приехал не для того, позвольте сказать это сразу, чтобы быть рупором оправданий и паники!
Аплодисменты.
– Мы не искали этой войны. Наша честь, наша безопасность, наши славные традиции, наши заветные идеалы – все это оказалось под угрозой, но история засвидетельствует, что мы приняли вызов без малейших колебаний, с таким единодушием и энтузиазмом, подобных которым не отыщешь в мировых хрониках!
Одобрительные возгласы.
– Я ни за что не поверю, что хотя бы одна армия или флот вступали в войну или создавались во время войны с лучшим или более надежным снаряжением. – (Аплодисменты.) – Недавно я видел утверждения, будто бы действия не только нашей армии, но и союзников были сорваны или, по крайней мере, затруднены нашей неспособностью обеспечить должное снабжение боеприпасами. В этих утверждениях нет ни слова правды! – (Бурные овации.) – Повторяю, в этих утверждениях нет ни слова правды, и они принесут еще больше вреда, если в них поверят. Они рассчитаны на то, чтобы лишить уверенности наших солдат, лишить уверенности наших союзников, а также подкрепить надежды и планы наших врагов.
Слова «Нортклифф» и «Таймс» так ни разу и не прозвучали в его речи. Он не хотел замарать себя упоминанием о них. Но этого и не требовалось. Все и так понимали, кого он имеет в виду. Он проговорил сорок минут и закончил прославлением рабочих страны:
– Чтобы предоставить стране все необходимое в годы потрясений, требуется проявить не меньший героизм и любовь к родине, чем у тех, кто каждый день рискует жизнью, сражаясь на фронте.
Весь зал стоя рукоплескал ему, когда он сел на свое место.
Марго и дочери бросились обнимать его за кулисами.
– Генри, ты был великолепен!
– Я горжусь тобой, папа!
– Блестяще, Премьер!
Только Бонги выглядел чем-то смущенным.
– Итак, что ты скажешь?
– Это было очень сильное выступление, сэр. В самом деле очень сильное.
– Слишком сильное?
– Могу я спросить, на чем основаны ваши утверждения о том, что в слухах о нехватке боеприпасов у нашей армии «нет ни слова правды»?
– Об этом говорил Китченеру сэр Джон Френч на прошлой неделе. Разве ты не помнишь? Китченер прислал мне докладную записку об этом разговоре.
– Не уверен, что он говорил именно так, сэр. Мне кажется, он только сказал, что у него хватает боеприпасов для следующей атаки. Нужно проверить. У вас с собой письмо лорда Китченера?
– Нет.
Премьер-министр внезапно почувствовал, что злится на секретаря, и не в последнюю очередь потому, что, по здравом размышлении, Бонги мог оказаться прав. Он допустил ошибку, отправив письмо Венеции сразу, как только получил. Письмо необходимо было иметь под рукой во время подготовки к речи.
– Что ж, теперь уже поздно. Нет смысла переживать из-за этого. Нортклифф будет нападать на нас, что бы мы ни делали.
Утренняя пресса приняла выступление премьер-министра враждебно. Не только «Таймс», которая выразила «глубокое разочарование» его «жалкими попытками доказать, что он и его коллеги не делали ошибок и неверных расчетов», – такого лицемерия премьер-министр от них и ожидал, как и предсказуемые насмешки других дешевых газетенок Нортклиффа: «Дейли мейл» и «Дейли миррор». Но даже те издания, что обычно поддерживали его, на этот раз выступили с критикой. Он отправился в Ньюкасл, чтобы доказать, что не поддался благодушию и не оторвался от реальности, но каким-то образом проявил и то и другое. За завтраком он с дурными предчувствиями смотрел на газетные листы, расплывшиеся грязным пятном на белой скатерти. «Этим все не закончится», – подумал он. Теперь всякий раз, когда возникнет нехватка боеприпасов, ему будут бросать в лицо эти слова. Даже Марго, которая всегда яростно набрасывалась на его критиков, сегодня молчала.
После завтрака они уехали из отеля на экскурсию по заводам Армстронга, огромному, окутанному дымом предприятию, протянувшемуся вдоль берегов Тайна. По словам управляющего мистера Марджорибанкса, который проводил экскурсию, на заводах теперь трудились тринадцать тысяч рабочих – в десять раз больше, чем до войны, и это был крупнейший центр производства вооружений в мире. Гости осмотрели доменную печь и литейный цех, где покоились в стальных люльках огромные пятнадцатидюймовые морские орудия, а также верфь, железнодорожную платформу и авиационные мастерские. На фабрике, где начиняли порохом снаряды и пули, механизмами управляли в основном женщины. «Это настоящий переворот, – думал премьер-министр. – Женщины больше не служили горничными, секретаршами и медицинскими сестрами, а выполняли мужскую работу. Когда миллионы мужчин ушли в армию, войну без женщин не выиграть». В этот момент он осознал, что его давнее предубеждение против избирательного права для них осталось в другой эпохе. Как можно лишать женщин права голоса после такого?
Возвращаясь на поезде в Лондон, премьер-министр был непривычно молчалив и смотрел в окно, в голове у него все перемешалось: мрачная фабрика смерти на берегу Тайна, непрерывной работой питающая французскую мясорубку; Беб, отбывающий на фронт в пятницу, и Реймонд, отправляющийся туда на следующей неделе; Ок, готовящийся к десанту на Галлипольский полуостров; ополчившиеся против него газеты; интриги коллег; решение Венеции выйти замуж. Мир уходил у него из-под ног.
На следующий день, во вторник, он получил от нее письмо.
Олдерли-Парк
Среда, 21 апреля 1915 года
Милый Премьер, я прочитала в «Таймс» твою речь в Ньюкасле с гордостью и восторгом. Какой вдохновляющей она была и как по-скотски с ней обошлись! Надеюсь, ты не удручен их насмешками. Папа, обладающий, как тебе известно, таким же уравновешенным и спокойным характером, как и у тебя, сказал, что Нортклиффа непременно следует выпороть за его коварство и манию величия, как только он снова появится на публике!
Боюсь, тебя не обрадует, что твоя вдохновляющая речь только укрепила мою решимость сыграть свою роль в борьбе с врагом, и на следующей неделе я отправляюсь в Лондон, чтобы сделать прививки перед отправкой во Францию. Меня взяли медицинской сестрой в военный госпиталь леди Норман в Вимрё, около Булони.
Пока он читал письмо, его настроение скакало вверх-вниз. Ей понравилась его речь – хорошо. Она собирается во Францию – плохо. Она приезжает в Лондон – хорошо. Она ни слова не написала о свадьбе – хорошо.
Или все-таки нет? Его сомнения росли с каждым часом. То, что Венеция не упоминала о помолвке, еще не означало, что ее не было. Возможно, все как раз наоборот.
И вот в полночь:
Моя дорогая, ты ведь расскажешь мне, да? Всю правду разом. Какой бы тяжелой она для меня ни была. Я бы предпочел узнать о самом худшем без утайки и промедления. Однажды твои слова уже ранили меня – только один раз, когда ты сказала, что лучше «стравить воздух», но только один раз. Скажи мне, да или нет? Тогда я смог бы расплатиться по счету. Только одного я не в силах вынести – ожидания и неопределенности. Избавь меня от этого.
Она не ответила.
В пятницу вечером он работал в зале заседаний, когда, распахнув дверь, вошла Марго. Он поднял голову и увидел слезы в ее глазах. Она протянула ему телеграмму.
– Это Ок? – не задумываясь, спросил он.
– Нет, это письмо от него. Руперт Брук умер от заражения крови. Ок только что вернулся с его похорон на Скиросе.
– От заражения крови?
– Его укусило какое-то насекомое.
Новость потрясла премьер-министра. Аполлона убило какое-то насекомое. Его смерть убедительнее всего говорила о бессмысленности этой затеи.
– Нужно предупредить Вайолет.
– Она уехала в Дублин. Я позвоню ей.
Спустя сорок восемь часов, в воскресенье, 25 апреля, армада из двухсот кораблей приблизилась в предрассветной темноте к берегам Галлипольского полуострова. Уинстон показал премьер-министру на карте, где высадились разные подразделения: австралийские и новозеландские войска – на Габа-Тепе, французы – в Безикской бухте и на Кум-Кале, Двадцать девятая дивизия – на мысе Геллес, а дивизия морской пехоты – в шести милях к северу по берегу Саросского залива в сторону Болайира.