– Что же это за работа такая?
– Я все расскажу мисс Стэнли.
Она посмотрела на него знакомым холодным взглядом, вздохнула и отвернулась.
Димер поднялся следом за Эдит по лестнице. На верхней площадке она велела ему подождать, вошла в комнату и закрыла за собой дверь. Минуту спустя Эдит снова появилась:
– Она примет вас, – и шагнула в сторону, пропуская его.
За окном было еще светло, но в комнате горели лампы. Венеция сидела в постели, набросив стеганый жакет поверх ночной рубашки.
– Загадочный сержант Димер, – сказала она. – Кажется, вы следили за мной.
– К сожалению, отчасти так и было. Прошу простить меня.
Он так много о ней знал и все же не знал совсем. Странно было видеть ее такой. Лежа в постели, с распущенными волосами, падающими на плечи, она выглядела немного иной. Он стоял возле кровати.
– Позвольте, я объясню?
– Пожалуйста.
Похоже, все происходящее ее только забавляло.
– Как вы помните, мы познакомились в июле. После расследования несчастного случая на реке меня перевели в подразделение Скотленд-Ярда, которое занимается вопросами государственной безопасности. В конце лета мне приказали разобраться с телеграммами из Министерства иностранных дел, найденными в самых разных местах. Понимаете, о чем я?
Помедлив, она осторожно кивнула:
– Понимаю.
– В ходе расследования мы обратили внимание на то, что премьер-министр регулярно писал вам письма. И у нас появились опасения, что здесь возможен шпионаж. Короче говоря, начиная с сентября ваша переписка отслеживалась.
Похоже, рассказ Димера перестал ее забавлять.
– Отслеживалась? Кем? Что это значит?
– Ваши письма перехватывала и прочитывала правительственная служба, в которой я работал. Я пришел предупредить вас, что некоторые подробности расследования могли передать или собираются передать прессе, и поэтому вы должны срочно принять меры.
– Откуда мне знать, что вы говорите правду?
– Ну хорошо. К примеру, в пятницу он написал вам, что у вас была одна из самых восхитительных прогулок.
– Это возмутительно! – Она побледнела и надолго замолчала. – Какие меры вы предлагаете мне принять?
– Не мне об этом говорить, но я бы посоветовал вам как можно скорее прекратить отношения с премьер-министром, спрятать письма в надежном месте… и уехать из страны, во Францию, например.
– Вы правы в одном – не вам об этом говорить!
Он склонил голову:
– Я глубоко сожалею.
– Почему вы рассказываете мне все это? Я не понимаю. Разве у вас из-за этого не будет неприятностей?
– Возможно. Все зависит от того, узнает ли кто-нибудь, что я говорил с вами. Так или иначе, но мне это не нравится. – Он пожал плечами. – Это неправильно, вот и все. Простите, мне пора идти.
– Думаю, так будет лучше.
Эдит ждала Димера на лестничной площадке.
– Спасибо, что разрешили мне поговорить с ней, – сказал он уже в дверях. – И еще раз прошу прощения за то, что обманул вас тогда в Пенросе. Я бы с радостью пошел с вами на ту прогулку.
Димер направился прямо к станции подземки на Оксфорд-сёркус и сел на поезд в восточном направлении, а потом перешел на другую ветку и доехал до Кингс-Кросс.
По всему сортировочному центру Маунт-Плезант горел свет. По ночам здесь работали не меньше, чем днем. Никто не обратил внимания на Димера, пока он шел по коридору к своей каморке. Димер закрыл за собой дверь, снял пальто и зажег газ на плите. Когда пламя разгорелось, Димер принялся вынимать из сейфа фотографии и негативы и бросать в огонь. Он не читал писем, лишь иногда выхватывая взглядом отдельные случайные фразы: «Дорогая», «Если бы ты знала, как сильно я тебя люблю», «Милый Премьер», пока бумага темнела, свертывалась и вспыхивала. На это ушло несколько часов. Закончив, Димер оставил ключи от пустого сейфа на столе, обвел комнату прощальным взглядом и ушел домой.
На следующее утро он явился на призывной участок в Клеркенуэлле. Он подождал на крыльце, когда участок откроется. Сержант смерил его взглядом и сказал:
– Вот ведь не терпится тебе!
Почти всю ночь Венеция пролежала в полусне, то проваливаясь в забытье, то снова просыпаясь. К утру лихорадка прошла и в голове прояснилось. Она не сомневалась, что этот полицейский сказал правду. Он показался ей честным человеком. И она поняла, что должна сделать. Позавтракав в постели, она надела халат, села за туалетный столик и написала письмо премьер-министру.
Когда Сильвия, временно переехавшая обратно к родителям, пока Энтони не вернется с фронта, заглянула проведать больную, Венеция попросила ее отправить письмо.
– Но только вечером. Не хочу, чтобы он получил письмо раньше завтрашнего утра.
Сильвия поднесла конверт к уху, как будто тот что-то шептал ей:
– Что ты сказала ему на этот раз? Кого нужно ввести в кабинет министров?
– Нет, я написала ему, что выхожу замуж за Эдвина.
Сильвия изумленно раскрыла рот:
– Боже милостивый! Ты ведь не сделаешь этого?
– Не выйду за Эдвина или не скажу Премьеру?
– И то и другое.
– Я выйду за Эдвина. И конечно же, я должна сказать об этом премьер-министру раньше, чем он все узнает от кого-нибудь еще. – Она взяла Сильвию за руку. – Сделай мне одолжение, дорогая. Он непременно заглянет сегодня к нам в течение дня. Скажи ему, что я очень больна и никого не принимаю.
Весь день она не выходила из комнаты. В шесть вечера прозвенел дверной звонок. Венеция открыла дверь, вышла к лестнице и прислушалась. До нее долетали голоса премьер-министра и Сильвии, однако она не разобрала ни слова. Потом вернулась в спальню и встала у окна. Примерно через двадцать минут премьер-министр появился на тротуаре, надел цилиндр и пошел прочь. Дойдя до угла, он остановился и оглянулся. На мгновение Венеции показалось, что премьер-министр заметил ее, но даже если и так, то виду он не подал. Постоял еще минуту под вечерним майским солнцем неподвижно, как статуя, повернулся и зашагал дальше.
Глава 32
Ее письмо принесли премьер-министру вместе с чаем и остальной почтой, когда он еще лежал в постели. На ощупь конверт был разочаровывающе тонок. Он вскрыл его ножом для бумаги и вытащил один-единственный листок.
Мэнсфилд-стрит, 18
Вторник, 11 мая 1915 года
Милый, я не знаю, как сказать об этом легко и просто, поэтому сразу перейду к сути. Эдвин Монтегю сделал мне предложение, и я после долгих раздумий приняла его.
Я знаю, как он тебе нравится, и понимаю, какое это потрясение для тебя; наверное, ты даже решишь, что тебя предали. Не сомневаюсь, что должна была предупредить тебя о такой возможности раньше, но я долго не могла решить, и, кроме того, никак не находилось подходящего момента для разговора, когда твои мысли не были заняты тем или другим кризисом. Меньше всего я хотела, да и сейчас не хочу, добавить тебе трудностей. И все же после всех радостей, что ты мне подарил, меня не оставляет ощущение, что я отплатила тебе предательством.
Может быть, ты придешь навестить меня и мы сможем поговорить?
Сначала он просто не поверил.
Вернулся к началу письма, перечитал заново и только тогда наконец осознал.
Монтегю?
Ему всегда было мучительно думать о том, что она может выйти замуж. Сначала он умолял ее не покидать его. Потом неделями пытался угадать, кого она может выбрать. Наконец он решил, что подготовил защиту от этого удара.
Но Монтегю?
Самый преданный его друг, или, во всяком случае, он всегда так думал. Умный, приятный, но, по существу, даже не вполне мужчина – бесполое, погруженное в себя существо, клубок капризов, неврозов и симптомов.
Премьер-министр вдруг вспомнил, что в понедельник их было трое в ее спальне. Позже они с Ассирийцем прошли пешком до Уайтхолла, беседуя о Венеции и политике, – и ни слова, ни намека о том, что предстоит. А тот последний, не принесший большого удовольствия уик-энд в Олдерли, когда она была такой отстраненной, – к тому моменту она, конечно, уже все решила. Должно быть, они сговорились за его спиной много недель назад. Это ужасное, унизительное предательство!
И это будет катастрофа. Он слишком хорошо знал их обоих, чтобы допустить, что они сумеют удержать настоящий брак.
Он побрился дрожащими руками, оделся и направился прямо в спальню Марго.
– Что с тобой, Генри? У тебя такой вид, будто ты сейчас упадешь в обморок.
– Произошло ужасное.
Она вскинула руку к губам:
– Убили Беба?
– Нет, слава богу, не это! Венеция согласилась выйти за Монтегю!
Он понимал, что Марго должна втайне обрадоваться, но сумела это скрыть.
– Ох, Генри! – протянула она к нему руки. – Иди ко мне.
Он сел на кровать и наклонился к ней. Она погладила его по спине. В какой-то момент, прижавшись лбом к ее костлявому плечу, он испугался, что сейчас расплачется. Потом отстранился, откашлялся:
– Вот и всё.
– Всё действительно настолько плохо? – спросила Марго.
– Для нее – да, будет плохо. Она не любит его. Я знаю, что не любит. Это будет несчастливый союз.
– Я не уверена, что Венеция вообще способна любить. Но она знает, что делает. И если решит, что ничего хорошего из этого не выйдет, то мгновенно разорвет помолвку. Она совершенно безжалостна.
На мгновение он почувствовал проблеск надежды. Это правда. Ее родители будут в ужасе – дочь выходит замуж за еврея. Боже милостивый! Дайте ей день-другой, и она может передумать или все изменить. Однако, спустившись по лестнице в зал заседаний и сев за стол, он вспомнил о ее легкомыслии, странном безразличии и к тому, что может произойти с ней, и к тому, что о ней подумают, и в глубине души понял, что надежды нет. И потянулся к листу бумаги.
Моя любимая, ты прекрасно знаешь, что это разбило мне сердце.