– Да, первый морской лорд? – вынужденно сказал премьер-министр.
– Как хорошо известно военному министру, я с самого начала был против Дарданелльской операции. Уверен, что премьер-министр тоже об этом осведомлен.
Все встревоженно затихли. Уинстон недовольно выпятил нижнюю губу и отвернулся от Фишера на пол-оборота. Бонар Лоу изумленно уставился на них обоих.
Китченер вернулся к безрадостному обзору хода войны: к тупиковой ситуации и огромным потерям во Франции; поражениям русских на Восточном фронте; к угрозе вторжения на Британские острова, если и Франция тоже будет разгромлена; к необходимости сохранить часть недавно сформированных подразделений для защиты страны.
– В такой ситуации не может быть и речи об отправке дополнительных войск на Галлипольский полуостров.
– Немцы не собираются вторгаться в нашу страну! – не выдержал Уинстон. – Только безумцы могли бы всерьез замышлять такую чудовищную глупость. Пусть наша армия пока остается в обороне во Франции. Укрепленные позиции обеих сторон достаточно сильны, чтобы не допустить прорыва. Поэтому все наши ресурсы, включая новые подразделения, должны быть направлены на Галлипольский полуостров, где победа уже в наших руках.
За столом шумно завздыхали, и началась безудержная, ужасная, язвительная перебранка, худшие на памяти премьер-министра два часа за все время войны. Уинстон, словно поврежденный корабль, отбивался от объединенных атак Китченера, Ллойд Джорджа и Холдейна, а Фишер молча сидел рядом с ним, уставившись в стол. Ллойд Джордж, главный союзник Уинстона накануне войны, был теперь особенно резок:
– Откуда нам взять столько людей, чтобы выбить сто пятьдесят тысяч турок, защищающих родную землю? Вы постоянно недооценивали их возможности, как будто они существа низшей расы. Мы не можем плыть по течению день за днем, теряя тысячи людей, только чтобы спасти вашу гордость!
В первый раз у премьер-министра возникло ощущение надвигающейся катастрофы. Он сидел и молча слушал, словно судья, дожидаясь, когда буря утихнет, а потом наконец вмешался, подведя итог спорам и предложив единственно возможное решение: потребовать у армейского командования точного и ясного ответа, какие силы понадобятся, по их подсчетам, чтобы дойти до Константинополя. Только тогда можно будет принять окончательное решение.
Собирая свои бумаги, он проклинал себя за то, что не задал этот вопрос еще в январе.
В тот день он отправился на пятничную прогулку в одиночестве. Велел Хорвуду отвезти его на Мэнсфилд-стрит, потом остановил машину на другой стороне улицы и смотрел на так давно знакомое величественное здание. Дом казался пустым, без всяких признаков жизни. Премьер-министр просидел так по меньшей мере десять минут, раздумывая, не позвонить ли в дверь, но в конце концов нервы его не выдержали, и он подал Хорвуду знак возвращаться домой.
В полночь он нарушил данный себе зарок дождаться, когда она сама прервет молчание, и написал ей записку:
Это слишком ужасно. Даже в аду не может быть хуже. Неужели ты не можешь написать мне хотя бы слово? Это так странно. Всего одно слово?
Следующим утром, в субботу, он должен был присутствовать на свадьбе Джеффри Ховарда, бывшего своего парламентского секретаря, а ныне «главного кнута» либеральной партии. Ховард доводился родственником Венеции. А Монтегю он попросил стать своим шафером. Это было важное политическое событие. Премьер-министр понимал, что и Монтегю, и Венеция непременно будут там.
Он одевался с особой тщательностью, выбрав парадный костюм, и осмотрел себя в зеркале. Последние три дня премьер-министр почти ничего не ел и определенно похудел, но не мог решить, стал он от этого выглядеть более привлекательным или же просто изможденным.
Зайдя в зал заседаний посмотреть, какие телеграммы поступили за ночь, он едва не вздрогнул, когда в дверях появился Уинстон.
– Фишер пропал.
– Что?
Уинстон помахал листком бумаги:
– Он оставил мне записку.
– Что там сказано?
– «Первый лорд Адмиралтейства, после долгих, тревожных размышлений я пришел к прискорбному выводу, что не могу больше оставаться вашим коллегой… Я немедленно отбываю в Шотландию, чтобы избежать всевозможных вопросов. Искренне ваш, Фишер».
Потрясенный премьер-министр сел в кресло. Отставка самого популярного со времен Нельсона моряка именно в тот момент, когда Дарданелльская операция висит на волоске, а газеты снова заговорили о нехватке боеприпасов, была смерти подобна.
– Но он не может просто сбежать! Он состоит на адмиральской должности в военное время. Это равносильно дезертирству.
– Полностью согласен. Это недопустимо.
Премьер-министр позвонил в колокольчик, вызывая Бонги. Тот явился незамедлительно. Как и Уинстон, он тоже принарядился по случаю свадьбы.
– Фишер сбежал без разрешения.
Премьер-министр быстро настрочил записку:
Лорд Фишер, именем короля приказываю Вам вернуться к исполнению своих обязанностей.
– Разыщите его и передайте это. Скажите, что я немедленно хочу его видеть.
– Где он может быть?
– Представления не имею. Он сказал, что собирается в Шотландию. Если понадобится, можете позвонить в полицию, чтобы они помогли его выследить. И позаботьтесь, чтобы больше никто об этом не узнал. – Когда Бонги ушел, премьер-министр обратился к Уинстону: – Вы идете на свадьбу?
– Думаю, я должен вернуться в Адмиралтейство. А что? Вы все-таки идете? – удивился Уинстон.
– Не вижу причин, почему не пойти. Все равно я ничего не могу сделать, пока не объявится Фишер.
Церемонию проводили в часовне Генриха VII в Вестминстерском аббатстве. Премьер-министр приехал с Марго и Вайолет, разодетыми, словно на модный показ: жена – в черной кружевной пелерине и маленькой шляпке, дочь – в полосатом желтом жакете. Марго жизнерадостно болтала обо всем и ни о чем. Вайолет по большей части ее не слушала и смотрела в окно. Премьер-министр не стал упоминать об отставке Фишера, иначе Марго не удержалась бы и рассказала половине собравшихся.
Звонить в церковные колокола запретили с началом войны. У Северного портала аббатства собралась молчаливая толпа. Когда премьер-министр вышел из машины, послышались негромкие приветствия. Маленькая часовня уже была переполнена, играл орган. Премьер-министра провели вперед, Марго уцепилась ему за локоть, Вайолет шла следом. Подходя к алтарю, премьер-министр заметил в третьем ряду Венецию, его сердце подпрыгнуло в груди, и он поспешил опустить голову. Монтегю сидел на первой скамье рядом с женихом. Они кивнули друг другу. Не успел премьер-министр занять свое место, как орган заиграл «Свадебный марш».
Бóльшую часть службы: молитвы, гимны, проповедь – он провел в каком-то забытьи, но сам обряд был для него так мучителен, словно он никогда прежде не слышал этих знакомых слов: «Да пребудут они в полной любви и согласии…» Марго толкнула его локтем и передала платок. Он шумно высморкался. Что это за ужасно сентиментальная стариковская привычка – плакать на публике – появилась у него в последнее время?
Позже, когда декан собора увел жениха и невесту расписаться в метрической книге, премьер-министр почувствовал чье-то присутствие рядом, обернулся и увидел в проходе присевшего на корточки Бонги.
– Полиция разыскала адмирала Фишера в отеле «Чаринг-Кросс», – шепнул ему личный секретарь. – Он ждет встречи с вами в доме десять.
– Я должен уйти, – сказал он Марго и, прежде чем она успела спросить, что случилось, поднялся и направился по проходу следом за Бонги.
Премьер-министр сознавал, что все собравшиеся оборачиваются на него, и на этот раз встретился взглядом с Венецией, и она слабо улыбнулась. «Она была всего в пяти футах, но точно так же могла находиться по другую сторону пропасти, вот в чем весь ужас», – думал он, сидя в машине, по дороге на Даунинг-стрит.
В зале заседаний, кроме Фишера, он увидел Ллойд Джорджа. Как только премьер-министр открыл дверь, канцлер Казначейства вскочил с кресла:
– Оставлю вас поговорить наедине.
По пути Ллойд Джордж прикоснулся к локтю премьер-министра и показал глазами на холл.
– Я совершенно случайно зашел к вам по другому делу и увидел его, – тихо сказал Ллойд Джордж, оказавшись за дверью. – Он рассказал мне о том, что сделал. Я убеждал его остаться, но он стоит на своем. Надеюсь, вам повезет больше.
– Если уж такой златоуст, как вы, не смог его отговорить, сильно сомневаюсь, что у меня это получится.
– Молю Бога, чтобы вам удалось. Если он подаст в отставку, это поставит под удар все правительство.
– Думаете, все настолько плохо?
– Да, настолько.
Премьер-министр посмотрел, как Ллойд Джордж идет по коридору к смежной двери, ведущей в дом одиннадцать, и вспомнил предупреждение Венеции: «Он самый амбициозный человек в правительстве и хранит верность только себе самому». Какое странное совпадение, что он «совершенно случайно» зашел в субботу утром, хотя мог бы и догадаться, что все отправятся на свадьбу Ховарда. Премьер-министр чувствовал: что-то затевается, но если и так, то он все равно ничего не мог с этим поделать.
– Итак, адмирал, – войдя в зал заседаний и закрыв за собой дверь, произнес он, – что означают все эти разговоры об отставке?
В следующие полчаса он развернул все орудия своего адвокатского арсенала. Убеждал. Льстил. Давил. Умасливал. Напоминал о патриотическом долге. Все напрасно. Фишер заявил, что при всей своей симпатии к Уинстону («А я искренне люблю этого человека, он гений») не смог бы проработать вместе с ним больше часа. Он не вернется в Адмиралтейство даже прибраться на своем столе («Если я это сделаю, он переубедит меня и заставит остаться, уж мне-то известно, на что он способен»). Он не будет поддерживать меры, в которые не верит. Он не может оправдывать Дарданелльскую операцию. Он уходит. Лишь одну уступку вытянул из него премьер-министр: Фишер не уедет в Шотландию, а останется в Лондоне, поговорит с Маккенной, предшественником Уинстона, с которым остался в близких отношениях, и до понедельника сохранит в тайне свою отставку.