Затем премьер-министр уехал с Марго и Вайолет в «Пристань» и старательно молчал об отставке Фишера до того момента, когда Марго прошла через мостик к нему из своей спальни, чтобы пожелать спокойной ночи.
– Возможно, твой партнер по танцам скоро закружит нас всех в вальсе над обрывом.
В воскресенье вечером, в половине шестого, приехал Реджи Маккенна и сразу направился в кабинет премьер-министра, оставив Памелу посидеть с Марго в саду.
– Я разговаривал с Фишером.
– И как?
– К сожалению, он непоколебим.
Пятидесятилетний министр внутренних дел, с лысой головой и мрачным лицом, был из тех политиков высшего разряда, кого обычно называют надежной парой рук, кому можно доверить какое-нибудь ведомство, которым он будет руководить с эффективностью хорошо отлаженного механизма. На пару с Фишером он модернизировал и расширил военный флот и до сих пор был глубоко возмущен принятым премьер-министром в 1911 году решением назначить его вместо Уинстона министром внутренних дел. И вот теперь наступил момент мести.
– Вы понимаете, что Уинстону придется уйти?
– То есть сохранить Фишера и потерять Уинстона?
– Так не получится. После случившегося вы уже не сможете взять его обратно. Он станет невыносимым. Слишком стар и неуравновешен. Но и Уинстон не переживет отставку Фишера. Завтра же тори разорвут его на куски в палате общин.
В его словах была доля правды, но премьер-министр не мог смириться с тем, что положение настолько катастрофично.
– В Уинстоне больше бойцовского духа, чем в нас всех, вместе взятых. Это была бы ужасная потеря.
– Может, и так, но сами посмотрите, куда он нас завел.
– Я подумаю об этом. Вы останетесь на обед?
– Нет, благодарю вас. Мы должны вернуться в Лондон.
Премьер-министр спустился проводить гостей. Не успела машина завернуть за угол, как зазвонил телефон. Марго зашла в дом, чтобы ответить.
– Звонили из кабинета Уинстона, – вернувшись, сообщила она. – Они с Клемми уже выехали к нам на обед… Ты ведь не против?
– Думаю, так будет лучше, раз они уже в пути.
Он понимал, что она ждет объяснения, что стряслось с Маккенной, но не хотел, чтобы его отругали.
– Я пойду прогуляюсь.
Стоял восхитительный летний вечер. В саду было полным-полно тюльпанов. Премьер-министр спустился к берегу реки и сел на деревянную скамейку. У его ног текла Темза, широкая и неторопливая. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Мысленно он сочинил письмо Венеции: «Моя ненаглядная, я так осажден проблемами, что не знаю, с которой начать. И нет никого, с кем я мог бы поговорить, чьим суждениям мог бы доверять, кто не был бы так или иначе заинтересован в результате. Если выгнать Уинстона, то не уверен, что и все наше правительство долго продержится. Если попытаться сохранить его, я тоже не ожидаю ничего, кроме новых трудностей. С тех пор как ты ушла, против меня словно бы ополчился весь мир. Не могли бы мы встретиться завтра хотя бы на час? Мне так нужны твое утешение и твои советы. Я люблю тебя и всегда буду любить. Навеки твой…»
Если отправить письмо с курьером, Венеция получит его сегодня вечером и завтра утром он сможет ее увидеть. Но что, если она ему откажет? Этого бы он не перенес. И премьер-министр остался сидеть на скамейке, наблюдая за тем, как течет река, как удлиняются тени, и пытаясь отыскать решение своих проблем, а потом услышал шум подъезжающей машины Уинстона, встал и пошел к дому.
Как обычно, когда дела шли неважно, Уинстон был в блестящей форме. Перед тем как пойти обедать вместе с Бонги, Реймондом, а также с Клемми, Марго и Вайолет, они поговорили с глазу на глаз в кабинете премьер-министра. Уинстон сказал, что спрашивал у других морских лордов, и ни один не подаст в отставку в поддержку Фишера, а сэр Артур Уилсон согласился занять его место. Что касается самого Фишера, то он собственноручно подписывал каждую из телеграмм, по указаниям которых проводилась Дарданелльская операция. Уинстон собрал все подтверждающие документы.
– Если он попытается причинить нам неприятности, я подниму против него всю палату общин и, боюсь, просто уничтожу его. Уверяю вас, это не доставит мне удовольствия, но он сам напросился.
Премьер-министр слушал, кивал, но ничего в ответ не сказал.
На следующее утро он уехал в Лондон и, как только оказался за своим столом, первым делом просмотрел газеты. Ни в одной не было ни слова о Фишере. «Таймс» напечатала списки последних потерь в Дарданеллах. Столбцы имен, набранных мелким шрифтом, заняли всю третью полосу и перетекли на четвертую. Он внимательно изучал их, проводя пальцем по списку офицеров в поисках знакомых, когда в дверь постучали и вошел Ллойд Джордж.
– Доброе утро, премьер-министр. Как провели уик-энд?
– Беспокойно. А вы?
– Так же. Мне нужно с вами поговорить. У вас найдется свободная минута?
– Конечно.
Ллойд Джордж закрыл дверь и сел напротив него. Премьер-министр сразу заметил, что тот нервничает, ерзает в кресле, сжимает и разжимает пальцы на подлокотниках.
– Ко мне вчера вечером приходил Бонар Лоу, когда я сидел в доме одиннадцать с Маккенной и курил сигару.
– Бонар Лоу? Ну у вас и компания!
– Он слышал об отставке Фишера. А еще он крайне озабочен тем, как может кое-кто с его стороны воспользоваться снарядным кризисом. Собственно, он обеспокоен всем ходом войны. Короче говоря, он предложил создать коалицию.
– И что вы ему ответили?
– Разумеется, я сказал, что должен поговорить с вами.
– Но вы согласны?
– Да, – наклонившись вперед и опираясь локтями на колени, ответил Ллойд Джордж и продолжил умоляюще, но в то же время решительно: – Так больше не может продолжаться. Очевидно, что война затянется по меньшей мере на несколько лет. Чтобы победить в ней, потребуются огромные усилия всей страны, и для этого необходимо объединенное, многопартийное правительство.
– Возможно, вы правы. Мне нужно это обдумать.
– Боюсь, у нас нет времени. Как только узнают об отставке Фишера, начнется кровавая политическая бойня. Необходимо срочно прийти к принципиальному соглашению. Бонар Лоу ждет ответа у меня в кабинете. Думаю, мне стоит сходить за ним.
Премьер-министр уставился на Ллойд Джорджа. Никогда прежде он не сталкивался с таким грубым démarche[51].
– А если я откажусь?
– Настоятельно рекомендую вам не делать этого. Маккенна тоже так считает.
– Это похоже на угрозу. – (Ллойд Джордж не ответил.) – И каковы будут условия принципиального соглашения?
– У Бонара Лоу есть только два основополагающих условия: Уинстон должен покинуть Адмиралтейство, а Холдейн – вообще выйти из правительства.
– Холдейн? А он в чем виноват? В том, что когда-то учился в Германии? Он мой самый старый друг! И мне казалось, что Уинстон для вас был таким же.
– Мы должны оставить в прошлом дружеские отношения, премьер-министр, – ледяным тоном сказал Ллойд Джордж. – Что же касается Уинстона, то он с самого начала стремился к этой войне, видел в ней возможность добиться личной славы и пустился в эту рискованную операцию, нимало не заботясь о том, что она принесет горе и лишения тысячам людей. Да, он мой друг, но должен сказать, что в этом случае я ему крайне мало сочувствую. Так звать мне Бонара Лоу или нет?
Премьер-министр взвесил все за и против. Уинстон был неподражаем в спорах, ему вполне по силам опровергнуть обвинения Фишера. Сам он тоже мог бы справиться с кризисом из-за боеприпасов. Случались вещи и хуже. Его по-прежнему поддерживало большинство в палате общин. Партия сплотится вокруг него. Да, он мог разоблачить блеф Ллойд Джорджа: сомнительно, чтобы тот собирался подать в отставку, а уж Маккенна – тем более. Но от одной только мысли о перспективе ожесточенной борьбы в полном одиночестве его охватила неодолимая усталость.
Он склонил голову:
– Приведите его.
Тем же утром, после того как пришел и ушел Бонар Лоу, после того как они договорились о равном представительстве в кабинете министров, об отстранении Уинстона и Холдейна и пожали друг другу руки над трупом либерального правительства, наконец-то пришло письмо от Венеции:
Мой дорогой (ты ведь позволишь назвать тебя «моим» в последний раз?), у меня разрывалось сердце, когда я видела тебя в субботу на свадьбе, но не имела возможности поговорить с тобой. Это было так жестоко и несправедливо, а ты казался таким печальным и измученным заботами. Я пыталась найти подходящее время, чтобы рассказать тебе о своих планах, и, похоже, выбрала самый неудачный момент.
Я не могу отменить то, что уже произошло, и не стала бы, даже если бы могла, – не только свое согласие выйти за Эдвина, но еще меньше я хотела бы отменить то, что было до этого: два года постоянной близости мыслей и чувств с тобой, мой милый Премьер. Не сомневаюсь, что, когда стану старой и седой, буду вспоминать это время как лучшее в своей жизни.
Мы встретимся снова, и я уверена, что эта встреча будет болезненной для нас обоих, но следующая окажется уже не такой мучительной, а за ней еще одна и еще, пока мы не вернем прежнюю радость и легкость в общении друг с другом.
Он отнес письмо на стол, расчистил место среди маленьких фигурок. Задумался ненадолго. Он чувствовал ужасную усталость. Но в конце концов написал ответ:
Дорогая, я только что получил твое очень откровенное, рвущее душу письмо. Что я должен сказать? Что я могу сказать? Я сумел выдержать в молчании два самых несчастных дня в своей жизни, но потом стало совсем невыносимо. Как и ты, я чувствую, что это жестоко и несправедливо, хуже быть не может. Так я и написал две-три вымученные фразы, и благодарение Богу, что ты можешь еще раз поговорить со мной, а я с тобой.
С самого начала войны не было у меня еще таких трудных (ни с кем не разделенных!) проблем. А самой адской мукой этих самых адских дней было понимание, что ты, единственный во всем мире человек, к кому я всегда обращался в минуты испытаний и трудностей, от кого я всегда возвращался утешенным, исцеленным и вдохновленным, ничего не можешь для меня сделать, и я тебя не могу ни о чем просить. До самой смерти эти дни останутся для меня горькими воспоминаниями.