Мансарда была залита дневным солнечным светом, множество бутылок из-под пива, вазочек разных форм и размеров по всем углам пускали солнечных зайчиков, как маленькие диско-шары.
– Ага. – Глеб засунул руки в карманы, вышел из прихожей, с улыбкой наблюдая за мечущейся по мансарде блондинкой. – Только смысла особо нет: все выставки, куда прохожу по формату, – суперзакрытая тусовка. – Он пожал плечами. – Так что выставляюсь для своих.
– Но это действительно классно! – Штат в праведном возмущении всплеснула руками, обернувшись к парню. Все ей здесь казалось магическим и необычным. Трепетным и профессиональным. Восторг без фильтров горел в ее глазах. – Я тоже порисовать хочу, дашь свободный холст? – Она как ребенок захлопала от радости в ладоши, когда Глеб вытащил с полки уже готовый загрунтованный холст два на два метра. На цыпочках пошла за парнем к месту работы, счастливо улыбнулась ему в знак благодарности. Оглядела краски, кисти рядом на тумбе, подперла кулаком подбородок, глядя на чистый холст, и, сощурившись, посмотрела на парня, развалившегося на широком подоконнике рядом. – Как ты это делаешь? Как решаешь, что нарисовать? – Штат сложила руки на груди, серьезно глядя на Глеба. Парень спрятал улыбку, рассматривая девчонку: светлые волосы смотрелись ярким пятном на фоне ее черной, потасканной и мешковатой одежды, но глаза, несмотря на расхлябанный образ и вечную веселость, смотрели глубоко. – Имей в виду, я жду совета от профессионального художника: «почувствовать свое сердце» я и сама смогу. – Она скептично усмехнулась, взяв в руки чистую кисть.
Глеб хмыкнул, открывая банку пива, стоявшую у подоконника. Посмотрел на блондинку.
– Почувствовать свое сердце не так-то просто, но ладно. – Он покачал головой и вздохнул, поднимая взгляд к потолку. – Понять, что хочешь нарисовать, – достаточно легко. Вспомни про то, от чего ты не можешь заснуть. Что тебя рвет на части. Что болит, о том и пиши. – Он криво улыбнулся.
Повернулся на бок, подпер щеку кулаком, смотря на Штат.
– Звучит сложно, – нахмурилась девчонка, переводя взгляд с парня на холст и обратно. – Что это у тебя?
– Момент, когда я застал свою девушку со своим отчимом. – Глеб придал голосу безразличие. Даже не знал, почему так просто об этом рассказал. – До сих пор каждый раз что-то внутри меня умирает.
В Штат было нечто, что заставляло чувствовать себя с ней на одной волне. Это не было совпадением: Глеб видел, как она общается с другими. Они ведь и познакомились необычно: девчонка просто подошла к нему у дома за автобусной остановкой, в маленькую фасадную выемку, куда не забирался ветер, и возмущенно заявила, что это ее место. Слово за слово, и выяснилось, что Глеба позвали друзья на тусовку банды Штат. Вот они и общаются несколько месяцев, а как будто знакомы тысячу лет.
У них как-то был момент, когда на одном из сборищ они целовались по пьяни, Штат даже пыталась отсосать ему в туалете, но Глеб был угашен, у него не встал, и это помогло понять, что им такое не было нужно. Между ними был не секс. Было другое.
Разумеется, Глеб не будет против, если как-нибудь выдастся возможность повторить, но он и не мог отрицать, что напряжение между ними в диалогах было куда приятнее простого «потереться гениталиями».
Да и с такой, как Штат, хотелось, чтобы это было осознанно, чего в ближайшее время не светило: она была слишком юна и нанюхана. То, что и так было между ними, его вполне устраивало. Штат вдохновляла. А с музами не спят.
Было нечто притягательное в блондинке. Она не боялась своих эмоций и открыто их показывала. Не закрывалась, как обычно делают люди после несчастной любви или другой душевной травмы, а напоказ, ярко жила.
– Сочувствую. – Штат вздохнула. – Это правда паршиво…
Глеб поморщился, не желая впускать в сознание воспоминания, и задумался: почему при своей болтливости и слепящей честности Штат кажется человеком, который не выболтает секреты, которому можно довериться? Не просто можно – хочется.
– А что это у тебя? – Глеб задал вопрос резко, но Штат не обратила на это внимания: она задумчиво смотрела на холст, теребя кончики волос в конском хвосте.
– Не знаю. – Она покачала головой, не отрывая стеклянного взгляда от холста. – Это есть, но не знаю, как это назвать.
Глеб усмехнулся.
– Может, это наркотики?
– Какие наркотики? – Штат фыркнула и обернулась к парню, недовольно качая головой. – Говоришь как дед. Да и какие это наркотики, – отмахнулась она, – эти таблетки в аптеке продаются, физического привыкания нет. Не драматизируй. – Она закатила глаза и снова вернула внимание к холсту.
– Как скажешь, – лениво отозвался Глеб.
Отвернулся к окну, разглядывая улицу. Вполуха слушал размышления Штат.
– В любом случае это не причина. – Девчонка покачала головой, разговаривая сама с собой. – Мне просто… больно возвращаться домой. Каждый раз я будто кого-то предаю и, знаешь, не понимаю проблемы. У меня же прекрасная, любящая семья. – Горечь проступила на языке и скатилась по горлу. – Но для меня это слишком просто. – Штат тяжело вздохнула, вертя в руках кисточку. – И мне стыдно, что родных как будто недостаточно. Но и отказаться от другой жизни не могу. Каждый раз, возвращаясь домой, чувствую себя паршиво. Не оттого, что мне там нет места, а оттого, что там оно всегда есть.
Было действительно тяжело ощущать себя предательницей. Родители не знали, что Штат возвращалась с тусовок, думали – с танцев. Или с урока по музыке. Или с лекции. Штат была разносторонней личностью.
Но дома каждый раз пахло уютом, а от нее смердело драками и бездумными поцелуями.
– Гадость внутри копится от всего остального: учебы, друзей, тусовок, драк, – мое тело и душа это отторгают. – Штат заглянула внутрь себя, с болью доставая пережитое. – Каждый раз, приходя домой в мамины объятия и слушая папины шутки, я обещаю себе, что это в последний раз. Надо что-то менять, заканчивать. – Девчонка покачала головой, пытаясь выдавить слезы, но не вышло. Это была стадия принятия. – Но дома я запереться не могу. Потому что по-настоящему веской причины, чтобы от всех отказаться, сжечь мосты, нет.
Это болело больше всего. Штат ощущала себя лицемерной паршивкой: к друзьям такое чувствовать нельзя. Нельзя мечтать о крупной ссоре, чтобы закончить отношения, это неправильно. А если заявишь о намерениях сейчас, покажешься неблагодарной истеричкой, которая на пустом месте решила поиграть в драму.
И мама ее понимала. Говорила, что нужно заканчивать с Виктором отношения: материнское сердце чувствовало запах драк, исходящий от дочери, хотя разум даже не знал о похождениях ни ее, ни ее друзей.
Но это было дома. За порогом эти чувства мгновенно улетучивались, оставляя после себя только привкус недоумения. Все же хорошо. Правда? Весело, интересно, как сейчас – в художественной студии парня, с которым познакомилась на улице. Все же хорошо… это молодость.
– Но это не считается. А мои чувства по этому поводу… – Штат хмыкнула, пожав плечами. – Всего лишь чувства, мало ли что…
Глеб обернулся и посмотрел на Штат, стоящую у холста. С каждым ее словом вокруг нее вилось все больше и больше темных нитей, его затягивало в ее орбиту. Штат продолжала.
– И каждый раз, возвращаясь домой к своим, думаю: что не так? В любой компании я чувствую себя своей – не могу понять, почему хотела остаться дома и больше никогда никого из них не видеть. Каждый гребаный раз меня разрывает между двумя жизнями, и я не могу понять, в какой остаться. Они такие разные. – Штат выдохнула разочарование вместе с виной, поджала губы. – На вечеринке я хочу раствориться в моменте. Дома – остаться с семьей и больше ни с кем не общаться, потому что действительно чувствую умиротворение. – Она обернулась на Глеба, виновато потупила взгляд. Парень рассказал ей про трагедию, а она ему – об этом. – Знаю, что глупо, это ничтожная причина страдать. Но и исправить ничего не могу. И не знаю как. – Непрошеные слезы все же подступили к глазам – Штат отвернулась, пряча взгляд под слоями туши. Глеб почувствовал ее боль. Она была такой – позволяла другим дотронуться до ее души. – Но все равно… каждый раз на пороге между этой жизнью и той я осознаю, насколько мне херово. – Она запрокинула голову и уставилась в потолок, чтобы не разрыдаться прямо здесь. – Каждый чертов вечер виню себя за это, потому что больше никто не виноват. Ни родители, ни Виктор. Они честны перед собой, и только я в этом уравнении лицемерка. Это со мной что-то не так, это я слабая, безвольная и тупая, раз не могу понять, что мне надо.
Обратный конец кисти с силой воткнулся в ладонь, царапая кожу. Лавина чувств внутри не хотела успокаиваться – нахлынула с новой силой, будто Штат в ночи и возвращается с вечеринки. Она догадывалась, что запуталась, но не хотела этого признать.
Даже не озвучивала, из-за чего переживает больше всего. Не думала ведь, что до продажи докатится. И что за деньги громить что-то будет. Якудзы всегда были развлечением и возможностью справедливого суда для ровесников, которые не могли сами за себя постоять. Они были резкими, непостоянными, но честными. Заслужил – получи. Иногда чересчур, но за дело.
Штат всегда была против денег в таких делах. Потому что иначе, по заказу, все превращалось в криминал.
А она докатилась. Как – непонятно. И вроде это было временно, чтобы исправить ошибки, собрать проигрыш и забыть обо всем как о страшном сне. Но что-то подсказывало Штат, что это затянется. И никто в этом не виноват, кроме нее самой.
Девчонка жестко усмехнулась, оборачиваясь к парню. В ее глазах горело намного больше, чем она показывала.
– Именно это я чувствую уже четыре года, с момента, когда впервые попробовала алкоголь, когда убедила Вика, что он может не быть задротом, и объединила нашу плохую компанию. – Она уверенно кивнула. – Я чувствую боль. Меня разрывает на части, и это – только моя проблема.
Глеб поднялся с места, подошел к блондинке и посмотрел в ее бездонные глаза. Для ее возраста в ней было слишком много боли. Не надуманной, а пережитой, непризнанной.