Ей, в принципе, было плевать. Надо выглядеть овечкой Долли – она может. На выходных ее будет волновать совершенно не одежда, Тат была уверена. Думать об этом сейчас не хотелось – она переключила внимание на шоппинг и старалась не так много язвить.
Они много препирались и бурно спорили. Татум не желала признавать, что ей до щенячьего писка понравился нежно-розовый кардиган. Он был мягким, качественно сшитым, явно дорогим. Но Дрейк отчаянно не хотела соглашаться со своей симпатией к розовому: это же так… по-девчачьи.
Татум считала себя банальной: она ничего не умела на «пять с плюсом», разве что трепаться и разбрасываться неконструктивной критикой, но кто в наше время в этом не специалист?
Она действовала от противного, назло, поэтому в каждой ситуации казалась особенной. Это было легко: где говорят «да», говори «нет», а где пьют, отказывайся от рюмки и делай то, что запрещено, – константа не нужна, нужен только мерзкий, противоречивый характер.
Татум «по-белому» завидовала Наде – вот кто действительно обладал вкусом и мнением: блондинка выбрала себе стиль девяностых, вьющееся каре под Мэрилин и красную помаду в качестве изюминки. Девушка говорила размеренно, тянула гласные и, когда надо, закусывала губу.
Таких обычно добиваются.
Татум для продумывания образа считала себя слишком глупой и невнимательной – было легче напялить черное, встать на каблуки и надеяться, что тренды все сделают за тебя. Ей не хватало женственности и знания хитростей вроде касания в нужный момент волос или стрельбы глазами.
Тат сначала делала, а потом думала. Но меняться не хотела ни для кого, для себя в том числе. Разгребать собственное дерьмо стало чем-то привычным.
– Как думаешь, твоему отцу это понравится? – поинтересовалась Дрейк, пихая Крису под нос вязаный шарф персикового цвета.
Строящая Вертинскому глазки девушка-консультант осеклась и потупила взгляд. Тат самодовольно усмехнулась. Крис подавил тень улыбки, пожал плечами:
– Вполне.
Крис никогда спермотоксикозом не страдал. Мог, если понадобится, полностью голой девице смотреть в глаза, мог не пялиться на пятые точки однокурсниц, скрытые юбками-ошейниками, и мог не заигрывать с продавщицей: у него имелись для этого самообладание, осознанность и мозги.
Крис мог, просто не хотел. А видеть, пусть и напускную, ревность Дрейк – честно, было приятно.
Вертинский с радостью окрестил этот шоппинг самым классным в своей жизни. Секс в примерочной был ведром вишенок на торте – оставил сладкое послевкусие и сушняк.
Татум поправила выбившиеся из пучка волосы и вышла из кабинки, делая вид, что это не она только что затащила Криса за хлипкую шторку.
– Иногда мне кажется, что ты ненормальная, – хмыкнул Крис, расправляя воротничок рубашки, обслюнявленный Тат.
– Иногда?
Она оглянулась на парня. Он выглядел потрясающе: горящие глаза, чуть растрепанные волосы и наливающийся засос на шее – чувство собственничества в Тат кричало от восторга.
– Ага. В остальное время я в этом уверен.
Они купили кофе и сорок минут сидели в темном углу кофейни. Татум бездумно выводила узоры на его предплечьях, а Крис смеялся над тем, как она ежилась и терлась ухом о плечо, когда он шептал ей что-то, щекоча дыханием шею.
Они озвучивали ссорящуюся парочку, гадали, откуда у девочки у барной стойки с собой кактус и кто мог назвать ребенка Елизабеллой, когда бариста объявила заказ.
Не думали о том, что уже завтра им придется столкнуться со своим прошлым и, возможно, пустить под откос все, что они выстроили за это время.
Оба не подозревали, что их проблема на данный момент, самая опустошающая, опасная и хреновая из всех возможных, носила одно имя – Святослав.
Вертинский выпустил во влажный воздух густую струю дыма, наблюдая, как та растворяется в пространстве.
Резкий порыв ветра заставил вдохнуть, Крис выше поднял ворот пальто. Он надеялся, что, когда они уедут южнее, погода будет закономерно лучше и сжалится над ними, разгоняя тучи. Вырабатывать серотонин усилием воли поднадоело, хотелось увидеть немного света.
Крис стоял, облокотившись на борт машины, пилил взглядом дверь дома Дрейк: она уже должна была выйти.
Ему нравился этот район: Петроградка была высокомерной, но не пафосной – старинные дома погружали в особую атмосферу города, среди новостроек такого не было.
Татум не заставила себя долго ждать, выпорхнула в огороженный двор с дорожной сумкой. Направилась к машине, кидая в его сторону что-то вроде «гребаные-холода-господи-включи-печку-на-температуру-ада-за-эти-десять-секунд-на-улице-у-меня-даже-матка-успела-замерзнуть». Сев на переднее сиденье, принялась усердно что-то искать в телефоне, не обращая внимания на парня.
Вертинский хмыкнул, сел за руль, окинул ее придирчивым взглядом. К чему придраться, не нашел: Дрейк выглядела великолепно, и это было заслугой Криса.
Бежевые брюки с завышенной талией, пальто с прорезями вместо рукавов и длинные бордовые перчатки. Образ завершал малиновый берет, мило подчеркнутый низким пучком и нарочно-нечаянно выбившимися прядями, падающими на лицо Тат.
Дрейк (о боже) была накрашена не так, как обычно: пощадила свой образ и черных теней нанесла по минимуму. Ресницы, правда, двадцатью слоями накрасила, но Крис мог это перетерпеть.
Видеть ее такой было непривычно. Даже в платье в пол она не выглядела так: красный атлас привычно кричал, ярким образом будто опережая саму Дрейк. Сейчас облик Татум жарко шептал.
Крис выехал на кольцо, затем на трассу. Пытался отвлечься музыкой, но в голову лезли идиотские сравнения, связанные с Тат. Он не хотел разглядывать ее, изучать, хотел остановиться на определении «напарники» или «любовники», потому что за этим дерьмом обычно следовала беспросветная жопа под названием «привязанность».
Но сейчас Крис неосознанно сравнивал Дрейк с запахом бензина и ничего не мог с этим поделать.
Вертинский думал, что Дрейк – это пурпурные розы. Не красные: она слишком наивна для такого. И не розовые: слишком банально. Белые – чересчур невинно, а желтые – не про нее. Вот пурпурные – да, про Татум.
Еще Татум ассоциировалась у Криса с табачным дымом: вокруг нее его всегда было много, во всех сумках и куртках лежали зажигалки, а деньги на лишнюю пачку являлись НЗ. Ему казалось, что сигаретный дым сделан из ее легких – не наоборот.
Крису никогда не нравились курящие девушки, но Дрейк курение необъяснимым образом шло и было неотделимой ее частью. Все, что можно было назвать вредными привычками, ассоциировалось у него с Дрейк.
Она сама была вредной привычкой, от которой отказываться – себе дороже.
Дрейк ассоциировалась у него с алкоголем – крепким, обязательно крепким и достаточно приторным. Крис перебирал в памяти все известные ему сорокаградусные и выше, остановившись на водке.
Виски – слишком банально для нее, текила – слишком вульгарно, абсент – сахарно, а вот водка – пожалуй, в самый раз. Сама по себе ничем не выделяется, вкуса не имеет, но крышу сносит основательно. Она добавляет харизмы даже томатному соку, она не особенная, но присутствует везде, являясь незаменимой.
Да, Татум – это определенно водка.
Еще Тат – ванильный заживляющий бальзам для губ, она их кусает двадцать четыре на семь и не может есть острую пищу из-за постоянно открытого мяса на губах. Мазохистка.
Разумеется, Татум – это черно-белые фильмы. Нестареющая классика с интересным сюжетом и домашним уютом, веющим прямо с экрана. С красивыми актрисами с тонкими чертами лица, с джентльменами, папиросами, шляпами и чарующими песнями. Фильмы с историей – это про нее.
Дрейк – неон, текущий по венам. Она – чисто городская, неспособная выжить в походе девчонка, которая лучше удавится, чем попробует воду из речки. Она включает термостат на полную, постоянно мерзнет, любит покупать уже порезанные-почищенные овощи в пакетах и кофе в картонных стаканчиках.
Татум – это чистый неон.
И винил. Дрейк – обязательно винил. У нее дома лежит пластинок двадцать, нет проигрывателя, но свои диски она обожает, постоянно рассматривает обложки и прослушивает онлайн песни, мечтая однажды услышать чистый звук.
Дрейк не может жить без старого, хорошего джаза и постоянно напевает себе под нос, не выключает дома радио, настроенное на волну прошлого века, и любит кидаться фразочками из классических треков.
Татум – это взгляд в глаза при разговоре. Она никогда не отводит взор, не пялится на свои ботинки, не отвлекается; прищуривается, подмигивает, улыбается только зрачками, постоянно что-то про себя подмечает, ищет в глазах собеседника ответы на одни ей известные вопросы.
О, и как он мог забыть! Дрейк – это книги о художниках-импрессионистах. Она знает о них все, может по пяти квадратным сантиметрам холста понять, какая перед ней картина; может часами разглядывать пейзаж или портрет, находя новые и новые детали.
Крис как-то видел, как Дрейк тридцать минут сидела над открытой книгой с картиной на развороте. Беспрерывно пялилась и чуть не плакала от восторга – полностью погружалась в искусство и боготворила Ван Гога. Он был для нее лучшим. Ну, может, после Моне.
Мане она не переносила на дух.
Это всплывало в сознании смазанными образами – ощущениями, окутывающими запахами и кислинкой на кончике языка. Криса это пугало.
– Можешь уже перестать?! – взорвался он. – Весь мозг вытрахала, – прорычал Вертинский, ощутимо шлепнув Тат по руке, чтобы та перестала монотонно клацать пальцами по подлокотнику, чем занималась последние двадцать минут.
Татум вздрогнула, скользнула по Крису пустым, затравленным взглядом, ничего не сказала в ответ.
К горлу Дрейк подкатил предательский ком волнения: осознание, что через пару часов она будет участвовать в шоу уродов, разбрасываясь двойной ложью, скребло внутри.
Для всех она будет прикрываться статусом девушки Криса, для Славы будет той, кто «не при делах». Эти мысли нельзя было отложить на потом: «потом» происходило сейчас.