нас. Еда и вода, вот что сейчас самое главное. И по-другому уже не будет, верно? Также есть вероятность еще одной эпидемии. Кое-что очень гадкое. Плохо поддающееся лечению. До прививок тоже далеко – по крайней мере, так говорят. Мне как должностному лицу сказали не поднимать тревогу, поэтому я даю тебе зацепку конфиденциально – но это уже здесь. И возможно, что-то очень серьезное.
– Господи Исусе.
– Вот кто нам сейчас нужен. Его лик был бы весьма кстати.
– Как далеко это распространилось?
– Появилось в Центральной Европе. Европейский континент. Возможно, уже на юго-востоке. Первые случаи. В основном только слухи, но что-то назревает. Думаю, мы все это знаем, и если этот вирус находится в терминальной стадии, то скоро будет еще один. Нечто большое, гораздо больше, чем то, что уже циркулировало последние двадцать лет, как тот вирус, который забрал моего сына. Поэтому мне часто приходится задаваться вопросом, будет ли что-то иметь значение в будущем. Эти обломки, за которые некоторые из нас все еще цепляются, такие как закон и права. Может, все проще, чем мы думаем. Может, это уже случилось, та финальная перемена у нас внутри. На этот раз все серьезно. По правде говоря, такое происходит в Африке, Южной Америке, Азии, Южной Европе. Мы видели в новостях. И это уже не кажется чем-то необычным, верно? Неважно, насколько все плохо? Люди в тех местах больше не думают, как мы, потому что им там гораздо, гораздо хуже, чем нам. Мне интересно, как долго мы сможем доверять друг другу.
– Мне тоже интересно.
Они долго сидели в тишине, пока не допили ром.
Наконец полицейский поднялся на ноги.
– Давай разберемся с твоей рукой. Мне не нужно говорить тебе, что наш разговор останется строго между нами?
– Конечно. А что насчет твоей машины? Они же видели ее.
– Угнана.
– А твое лицо?
– Я весь день был в Эксмуте. В данный момент я все еще там.
– Но что там скажут?
Офицер поджал губы.
– Прежде всего, еще один псих с пистолетом, обычное дело. Ты выбрал правильное место, если только не спровоцировал беспорядки, о которых мы не знаем, поскольку сидим здесь и болтаем. Их может спровоцировать тот мертвый подросток. Все зависит от родителей, если они у него есть. Затем будут заданы более острые вопросы, вскрытие, баллистика, описание. Тем временем неизбежно возникнет нечто похуже, наше дело отложат. Скрестим пальцы, да? Но Рори был из «Королей», поэтому они будут проводить собственное расследование. Теперь они будут тебя преследовать.
Отец и полицейский вернулись к машине. Офицер задержался, прежде чем забраться внутрь.
– Ты же знаешь, что сейчас твоя дочь выглядит иначе. Не так, какой ты ее запомнил. Если ты когда-либо станешь одним из самых счастливых людей на этой планете, просто помни, что ей будет шесть.
– Я узнаю ее.
Вымотанный, под воздействием успокоительного препарата, он вернулся из больницы в невыносимую жару гостиничного номера. Таблетки морфина для зашитой и распухшей руки, антибиотики, ром, усталость, недосып и лихорадка быстро создали сюрреалистическую среду, где только и могли плавать мысли.
Два дня и две ночи слились воедино, скользкий от пота, он то проваливался в сон, то пробуждался, разговаривал с висящими в воздухе фигурами. Возможно, его разум, наконец, добрался до того вихря, к которому медленно полз несколько лет. Бессмысленные видения, выводящие из себя повторяющиеся воспоминания и жестокие пытки, в которые неизбежно превращались сны – эти спутники безумия, знакомые Отцу с того самого дня, когда исчезла его дочь, слились в одно сплошное пятно.
Объекты второго и третьего визитов, Бинди Берридж и Тони Крэб, появлялись в противоположных углах номера и перешептывались друг с другом. И в этом бредовом видении нижняя половина Бинди состояла из одних костей. Посмотри, что они сделали со мной. У Тони Крэба не было глаз.
Ни один из мужчин не сопротивлялся, когда Отец появился в их крошечных жилищах – в бывших библиотеке и магазине одежды. Бинди, похожий на крота, с маленькими, белыми пухлыми ручками, рыдал и просил пощады, когда Отец снял с него очки и брызнул из баллончика в лицо. Тони просто затрясся, побелел от страха и расплакался. Они не сообщили ничего полезного и клялись, что не знают о его дочери. Свои телефоны отдали без сопротивления, вместе с паролями. Оба мужчины сильно пострадали в тюрьме. Одна рука у Бинди работала лишь частично, и он носил шарф, скрывающий шрамы на шее. Как только их освободили, местная полиция слила материалы их судебных дел, и все улицы обернулись против них. Когда Отец добрался до них, они успели переселиться на сотни миль от дома. В трущобах сексуальных преступников часто обливали бензином и сжигали заживо за гораздо меньшие прегрешения, чем связь с детьми.
Горечь, страх и ярость Отца населяли номер, появлялись вдалеке в различных формах, затем вдруг перемещались к самым глазам, и было неясно, открыты те или закрыты. В какой-то момент, в один из многих влажных часов, когда Отец корчился в горячечном бреду или садился и начинал разговаривать с висящими возле кровати лицами, он пробудился и обнаружил, что превратился в куклу, лежащую в крошечной холодной кроватке. Стены номера вздымались ввысь подобно скалам. Он закрыл глаза и хлебнул воды из бутылки. Жидкость была теплой и со вкусом пластмассы.
Когда он снова заснул, обрывки его разговора с Малкольмом Эндрюсом, первым преступником, которого он навестил, стали циклично проигрываться в сопровождении далекого шума детской площадки. А затем ему приснились кости. Груды костей в лохмотьях. Иссохшие остовы, головы, обтянутые пергаментной кожей, со ртами, разинутыми в безмолвном крике, пыльные и неподвижные, сваленные друг на друга, уложенные ярусами, уходящими ввысь, в умирающий свет.
Его жена тоже была – в ванной и плакала, как и всегда.
Шея Рори простреливалась снова и снова, разорванная щека трепетала, как резиновая. Пробитый череп Найджа Баннермана влажно поблескивал в темноте. Боулз походил на кита, пробитого на террасе гарпуном, и истекал чем-то черным.
Огромная толпа тощих, голых, темнокожих людей испуганно бежала через его комнату. Они всё прибывали и прибывали, поднимая в воздух большие клубы солоноватой пыли. Что-то размером с холм поднялось неподалеку и уставилось сверху вниз. Огонь, охвативший окружающие деревья, снова изменил направление, и Отец, выбравшись из кровати, побежал среди тощих людей.
Его дочь была где-то впереди, сбитая с ног толпой. Она плакала, но он не мог добраться до нее. Его отпихнули в сторону, оттолкнули, прежде чем он смог восстановить равновесие и повернуться на звук ее плача. Когда дочь затихла, он проснулся.
В конце концов Отец лег на кровати лицом вниз, чтобы не видеть людей, которые появлялись и исчезали, появлялись и исчезали. Прошлое, настоящее и бессмысленное – все сходилось в одном месте. Но сон лишь вернул его в их старый дом в Шипхее, где он бежал через палисадник, перепрыгивая с одного яруса на другой, после чего снова оказывался у дверей, ведущих на террасу. Он не видел дочь, но слышал, как она произносит: «Что это?»
Черная машина отъезжала, снова и снова, и Отец бежал по дороге сквозь густой, как патока, воздух. Солнечный свет ослеплял, улица была выложена белым камнем, и блики заставляли щуриться. Вдалеке машина свернула с улицы, но ноги у Отца заскользили, и он сполз по склону холма обратно к воротам их дома. Мир там был серым и влажным. Его жена рыдала на лужайке, спрятавшись от него за деревьями. Отец увидел, что улица превращается в кладбище, заполненное маленькими надгробиями, крошечными ангелочками и россыпями ярких разноцветных цветов. Дочь говорила с ним из-под земли, сказала, что она с друзьями и не может вернуться. Он сел в кровати со страдальческим криком, который, должно быть, услышали в соседних номерах отеля.
Наконец, высвободившись от настойчивых мук сна, Отец почувствовал в горле вкус соленой морской воды. Глаза у него опухли, постель промокла от пота.
Когда его перестало лихорадить, он встал, принял душ и провел день, сидя в кровати за просмотром новостей или просто таращась на шторы.
Ребра и бедренные кости выступали сквозь кожу. Последний раз он видел себя в зеркале очень давно, но такая потеря веса все равно стала для него неожиданностью. Вся его одежда в номере была грязной.
Он продолжил лечение антибиотиками, но перестал принимать морфин, чтобы избавиться от видений, и питался мелкими закусками из торгового автомата. Казалось, прошла вечность после тех двух дней, в течение которых он прождал в отделении неотложки, чтобы попасть к медсестре, и подхватил инфекцию. Полицейский привез его в дармутскую больницу, где очереди были меньше, но жара проникала повсюду, как и ее бледные жертвы. Но, по крайней мере, пока он выздоравливал, температура на улице упала до тридцати трех градусов.
В Испании, Франции и Португалии площадь пожаров тоже уменьшилась, но в европейские порты и некоторые британские больницы стали проникать новые пандемии из Азии и Северной Америки. Но им, подобно затянувшемуся голоду в Африке и Китае, было несвойственно вытеснять с экранов неустанное освещение лесных пожаров, ураганов или наводнений – если только вирус не выходил из-под контроля. Мысли Отца вернулись к тому, что полицейский сказал ему возле пшеничного поля.
Была как минимум дюжина пандемий, которые Отец смутно помнил, и все они – в последние три десятилетия. Чума, легионеллез, кишечная палочка, хантавирусы и разные штаммы гриппа погубили миллионы, но какие-то лаборатории постоянно изучали опознаваемые ДНК и РНК и, в конечном счете, находили антитела и антигены, необходимые для создания вакцин.
В Северном полушарии вспышки заболеваний были частыми, но кратковременными; многие вирусы, вступая в терминальную стадию, погибали по необъяснимым причинам либо попадали под шквал новейших антибиотиков. Сообщения о них давались в виде сносок при освещении более крупных событий: когда континенты охватывали пожары, вода заливала городские улицы, оползни сносили со склонов поселки или в городах бушевали ураганы. Но новостные станции утверждали, что новым патогеном из Азии является SARS CoV11, и одного этого было достаточно, чтобы заставить Центр по контролю заболеваний обливаться потом. Все это продолжалось и не предвещало ничего хорошего.