Чтобы закрыть рот преступнику, Отцу потребовался респиратор для смога. Он никогда не пропускал вакцинацию, но новые штаммы туберкулеза могли оказаться устойчивы к лекарствам. А он был вымотан, ослаблен и уязвим. Также он задавался вопросом, не припрятал ли этот тип наркотики и не принял ли какое-нибудь тонизирующее средство. Отец не понимал, как это возможно со скованными руками и ногами, тем более что он обыскал человека в часовне, едва надел на него наручники. Его руки в резиновых перчатках чувствовали лишь кожу да кости. Все равно что ощупывать эксгумированное содержимое старой могилы.
Отец протянул мужчине бутылку воды и стал наблюдать, как длинная шея подрагивает в такт глоткам.
– А теперь, – сказал пленник, опустошив бутылку, довольно выдохнув и широко улыбнувшись, – мне нужно посрать. У тебя есть чистые трусы?
Отец выбрался из машины и открыл заднюю дверь, внимательно наблюдая за руками мужчины. Грязные пальцы Олега были переплетены, словно в молитве.
– Возможно, ты в последний раз справляешь нужду, так что выжимай из себя по максимуму. И поторопись.
Он вытащил Олега из машины и положил на траву на краю размытой дождем дороги, затем столкнул ногой в дренажную канаву. Тот соскользнул в наполненную водой траншею, затем не без удовольствия изучил свое новое окружение. Непривыкшие к свету глаза, мигая, посмотрели на серое небо.
Отец оглянулся на деревню, рядом с которой они находились. Дождь и ветер удерживали людей по домам и в стороне от дорог, но не было никакой гарантии, что это надолго. Был полдень, и гроза уходила дальше на север.
Отец направил пистолет Олегу в лицо, будто собирался казнить его на обочине дороги, посреди зарослей засухоустойчивой сои, шумящих словно огромная зеленая толпа. Олег лишь улыбнулся.
– Я знал, что сегодня чье-то угрюмое лицо будет смотреть на меня. L’Homme devant la mort. Мой ли это смертный час? Этого я не знаю.
– Все зависит от тебя. Похоже, ты не слишком обеспокоен. Сомневаешься во мне?
– Зайти так далеко, чтобы просто посмотреть на меня? Нет, я в тебе не сомневаюсь. Я рад, что это ты. Но также жаль, что очень скоро мы закроем дверь, которая открылась для каждого из нас.
– Тебя зовут Олег Черный.
Человек в канаве ухмыльнулся.
– Одно из многих имен, и все же мое любимое.
– Это был я на той стене, там, в церкви. Кто сказал тебе, что я приду?
Олег рассмеялся, будто какой-то ребенок задал ему глупый, но искренний вопрос.
– Знаки ведут меня. В пустоте, в глубине есть смысл, но не в словах.
– Что это значит, черт возьми? Я – не один из твоих нариков-адептов. Как ты узнал, что я приду?
Ухмылка Олега стала шире.
– Поскольку я и ты заточены между знаками. У тебя должно быть кое-какое видение. Только, пожалуйста, если ты не собираешься преждевременно закончить нашу встречу, может, позволишь мне? – Он указал на свои колени.
Продолжая держать голову пленника под прицелом, Отец отошел назад, так чтобы мог видеть только верхнюю часть его туловища.
– Есть полотенце или бумага? Трусы?
Придется отдать ему свои и туалетную бумагу. От этого акта милосердия у него закрутило живот. А этот тип пытается запутать его своим бредом. Ему придется взять ситуацию под контроль. Преподнести ему быстрый и жесткий урок, который тот не забудет. И все же, глядя на хрупкую, сидящую на корточках фигурку Олега, Отец решил, что тот может не вынести насилия. Хотя можно рискнуть испробовать на нем «адское дерьмо». Оно давало результаты. Потом он перейдет на конечности и суставы этого типа, и так далее. Но сначала свяжется с женой. Назойливая мысль о том, что он сможет найти в Бирмингеме, вызывала у него такую слабость, что ему хотелось лечь на землю.
Времени на промедление не было. Не сейчас. Люди искали его, самыми серьезными и бескомпромиссными способами. Возможно, они знают, какая у него машина. Если Джин Хэкмен сдал Скарлетт, ее коллег, идентификаторы, то что еще сообщил своим палачам? Под давлением. Возможно, они уже совсем близко. До последней битвы осталось несколько часов, если не меньше. Ему было невыносимо думать, что его могут убить возле угнанного автомобиля, на глазах у Черного, ухмыляющегося серыми обломками зубов.
У Отца заныло сердце. Стало трудно дышать, он не мог мыслить ясно и не понимал, что делать. Но он знал, что должен поработать над этим разрисованным дьяволом, чтобы наконец выяснить, что случилось с его дочерью. После всего произошедшего, после того, как он зашел так далеко, это нужно было сделать в первую очередь.
Олег сплюнул. Встал, взял полотенце, трусы и бумагу, которые Отец положил на краю канавы. Подтерся, просунув руки между ног, пошатываясь из-за скованных наручниками лодыжек, затем стал разочарованно рассматривать трусы. Как и почти вся одежда Отца, те были выцветшими от многократной стирки в гостиничных раковинах, растянутыми и протертыми до дыр на заднице.
Из кармана куртки Отец вынул фотографию, которую забрал из часовни Олега. Поднес ее к лицу пленника, и тот уставился на нее, моргая от дождя.
– Скажи мне, где она.
Олег несколько секунд внимательно смотрел на снимок и наконец кивнул.
– Эта самая. – Он кивнул еще несколько раз, с задумчивым видом, будто подтвердилось его давнее подозрение.
– В те дни их было так много. Но теперь я вижу, что именно она привела тебя ко мне. Отче. Красный Отче, да. Это объясняет ярость, горе и чувство вины. – Он отвернулся, скривив лицо. – Желание смерти, испытываемое человечеством, является самым странным, но и самым сильным побуждением, поскольку смерть – сильнее жизни и любви. Это – тропа, которой пойдем и ты, и я. Именно поэтому сейчас мы вместе. Но нам нужно еще дойти до нее, Красный Отче.
– Как ты меня назвал?
Вытирая полотенцем мокрое костлявое тело, Олег не ответил, но просто сказал:
– Дождь идет. Скоро я снова промокну. Пожалуйста. – Он указал на лодыжки и поднял трусы.
– Можешь сдохнуть в дождь с голой задницей. Можешь валяться в собственном дерьме, мне до лампочки.
Олег посмотрел на направленный ему в лицо пистолет. Заостренные черты приняли выражение задумчивой грусти.
– Прежде чем мы начнем, ты должен кое-что понять: мы – нигил. Ты и я. Мы – немо.
Отец вспомнил о рисунке на стене в пещере мертвого великана.
– Что?
– Мы – ничто. Мы – никто. Только после смерти мы выходим за пределы. И лучше знать, куда мы отправимся. Где находится этот страшный переход. Я давно это знал. И я готов. Для меня это подходящее время. Я поддерживаю контакт с покровителем. А ты? Не уверен. Если убьешь меня, тоже станешь ближе, чем когда-либо, к своему смертному часу. Думаю, без меня роль, которую ты играл, закончится для тебя неудовлетворительно. Увы, а ты сейчас так близок.
– Роль? Думаешь, это какая-то гребаная игра? – Отец едва не нажал на спусковой крючок.
Олег увидел легкое напряжение сухожилий под перчаткой Отца и улыбнулся.
– Расстояние между жизнью и смертью очень мало, и я не боюсь смерти. Твои угрозы бесполезны. Как я уже сказал, пока твои глаза полностью не откроются, я большего от тебя и не жду. Но знай: я вернулся только ради тебя из того места, где я ждал, от границы. Вернулся ради того, кто пришел ко мне с ответом.
– Хочешь, чтобы я принял тебя за сумасшедшего, такова твоя позиция?
Олег улыбнулся, потакая ему.
– Время от времени я возвращался, чтобы посмотреть, кто сможет мне помочь, кто еще вовлечен в то, что началось много лет назад. Ритуал. Великий ритуал. И не всегда было просто попасть оттуда сюда.
Он посмотрел на свое обнаженное изувеченное тело, словно на грязную одежду.
– Расстояние между жизнью и послесмертием… колоссально. Путешествие изнуряет.
– Заткнись. Куда ты отвез девочку? Кто заплатил за нее?
Олег поднял свой обтянутый кожей череп и посмотрел на небо. Он походил на труп, восставший из могилы в Судный день, только обманутый и оставшийся развалиной.
– Красный Отче, я постараюсь все упростить для тебя, потому что у нас мало времени и потому что ты ненавидишь меня больше всего на свете. Ненависть – это хорошо, но только когда она направлена должным образом. – Он вздохнул, будто ему предстояло провести серьезный инструктаж. – Что ты слышишь, Красный Отче? Вокруг нас.
– Не называй меня так.
Олег проигнорировал его.
– Я слышу молчание веков, молчание тысячелетия. После нас ничего не осталось. Но послесмертие – это какофония. И это ждет нас впереди. Прошлого там нет. Прошлое и то, что мы ищем и любим, поглощается. Мир пожирается. С каждой минутой мы все становимся ближе к послесмертию. Ничто здесь не имеет значения. – Олег поморщился, будто вспомнил какие-то эпизоды из того другого места, из послесмертия, о котором говорил. – Будущего больше нет. Нам больше нет необходимости записывать историю. Никому она уже не нужна. Только знаки и метки имеют силу. В хаосе они сияют. Я сделал столько же знаков, сколько и ты. Теперь сделай еще один, если хочешь. Я давно был готов окончательно освободиться. Зачем откладывать неизбежное? Почему это так важно?
Отцу захотелось выстрелить и продолжать жать на спусковой крючок, пока это безумное существо не развалится на кусочки, словно глиняная посуда из кургана мертвого короля. Он не мог решить, было ли это проявление суицидального сумасшествия подлинным, или оно являлось попыткой продлить жалкое существование.
Олег быстро повернул голову, прервав ход мыслей Отца.
– Сделай это. Здесь. Если тебе не хватает сил, чтобы идти дальше, если ты потерял желание знать, тогда иди и создай еще один из твоих знаков. Твоих меток. Они пылают. Источают мощный свет во тьме. Я видел, как твои огни приближаются. Жалко, что я не увижу, как ты зажжешь еще и те свечи. Но хотя бы сделай эту смерть ужасающим искусством и разорви наши узы с помощью этого ритуала. Смерть – это поэзия, наивысший чувственный опыт. Ты знаешь это. Так что сделай меня частью своего экстаза и одним из твоих знаков, если не можешь продолжать. Если не хочешь знать, что именно ты нашел,