Тогда, на конференции, он прекрасно выступил с программным докладом, и на второй день внимание Карен возросло. Она, казалось, кружила вокруг, постепенно приближаясь, и он играл с тем, что считал ее стремлением к лести. В последний день конференции он постарался оказаться вблизи того места, где она говорила с швейцарским торговым консульством. Большего от него и не требовалось: обмен взглядами и физическое нахождение рядом с ней. С этого все и началось.
Внезапность ее постоянного присутствия рядом с ним вызвала головокружительное чувство, неприятное и извращенно пьянящее одновременно. Он сам не понимал, во что втянулся, причем с кем-то еще более отвратительным, чем он сам, хотя и в другом смысле. Он по-прежнему придерживался идей социальной справедливости, честности, равноправия во время величайших бед, когда-либо настигавших цивилизацию. Выступал – хотя и безуспешно – против последних катастрофических стадий экономического неравенства и налоговых льгот для богатых. Карен практически символизировала все, что он ненавидел и обвинял в обострении кризиса, поэтому он с самого начала понимал, что соблазняет дьявола. Но в его интимной жизни не было места разуму, и его интерес к Карен являлся не чем иным, как саморазрушением. В то время он понимал это, но до сих пор и представить себе не мог, насколько катастрофическими будут последствия его импульсивного желания и что она полностью разрушит его мир.
Рассмешить Карен было слишком легко, и он не мог сдерживать себя во время флирта. Как и не мог ограничивать свое дерзкое и легкомысленное обаяние. Его харизма вибрировала и сияла ярче, чем когда-либо. Он чувствовал, что им манипулируют. В отеле они обменивались сообщениями. В основном она писала ему. Он был ослеплен вниманием, возможными профессиональными преимуществами от этой связи, внезапным неадекватным желанием затащить могущественную женщину в постель. Поэтому когда Карен, заключив в конце конференции свои последние соглашения, пригласила его выпить, он согласился.
Ее гостиничный номер походил размерами на цокольный этаж таунхауса и был обставлен роскошью, которую, как Отцу казалось, мог потребовать себе лишь тиран. И едва он оказался в ее апартаментах, что-то в ее слишком гладком лице, ее тактическом декольте, ширине и плотности ее бедер и ягодиц сделало из него распутного глупца, заставило корчиться от безрассудного, горячего желания, кислотой расплавляющего его нутро.
Когда ее охрана закрыла дверь и оставила их наедине, Отец почувствовал себя дрейфующим в теплых, глубоких водах слишком далеко от знакомых берегов, но даже это возбуждало его. Трезвое осознание его собственной распутной натуры стало меняться местами с внезапными иррациональными желаниями, от которых у него кружилась голова.
После секса он в одно мгновение понял, что совершил серьезную ошибку и оказался в неловком положении. Покидая в тот вечер ее апартаменты, он испытывал легкую тошноту от тревоги. Хотя, когда несколькими часами ранее он входил в тот же самый номер, у него перехватывало дыхание от возбуждения.
За ужином она очень хотела произвести на него впечатление и вела большую часть разговора, выбирая темы, в основном связанные с ней или ее представлением о себе: ее достижения, казалось бы не требующий усилий достаток, версия прошлого, в которую он не поверил, и ее знакомые, с акцентом на мировых лидеров. Также Карен делала ему небрежные соблазнительные намеки на его потенциал в ее мире. Но с каждой минутой она нравилась ему все меньше и меньше, он чувствовал в этой женщине глубокую, неугасимую ярость, проявляющуюся в готовности судить и критиковать конкурентов, реформаторов или противников ее интересов. Чем больше она пила, тем больше черт своего характера она раскрывала. Карен ненавидела молодых женщин, и он подозревал, что в своей профессиональной жизни она заставляла их страдать. Она проявляла признаки ревности при малейших упоминаниях его прошлых отношений. Словно акула, учуявшая кровь в воде, кружила вокруг его слишком близкой связи с его начальницей, Дайан. Он был вынужден лгать, чувствуя инстинктивную потребность защитить своего босса.
И чем больше Карен пила, тем больше говорила и тем сильнее Отец чувствовал себя не в своей тарелке; посторонним, теряющим ее интерес к себе. Она знала все, что хотела знать. Быстро назначила ему роль, как он предполагал, пустого сосуда с не имеющим значения прошлым, который она заполнит своими собственными суждениями и стремлениями. Его неприязнь быстро превратилась в отвращение, которое, правда, смешивалось с животным желанием, делая его похоть уродливой, взрывоопасной, настойчивой, даже мстительной. Он отправлялся к ней в постель, охваченный всеми этими неправильными чувствами.
Его отвращение проявилось в жесткой оценке, которую он дал ей, едва они оказались у нее в спальне и стали раздеваться в тусклом свете торшеров. Пластиковая маска надменного безразличия, густые волосы, причесанная, напедикюренная, наманикюренная иллюзия, грузное тело, спрятанное в шелковых складках дорогих английских костюмов – все это в совокупности внезапно погасило его пыл. Последним откровением стало само обнажение плоти – он будто оказался перед лицом ослепительно-белого безумия в камере для допросов, превращенной в пентхаус. Карен внимательно следила за его взглядом, стараясь разглядеть хотя бы намек на разочарование. Поэтому он сосредоточился на чулках, мелких деталях нижнего белья, холодных глазах и позволил всему этому кружиться в своем пьяном мозгу, чтобы пробудить в себе возбуждение.
В постели она быстро открылась ему. Была голодной, совершенно лишенной застенчивости, но Отец чувствовал в ней плохо скрытое пресыщение. Она устроила представление, которое показалось ему наигранным и даже вульгарным. Стала агрессивной, жестокой, что было для него чересчур. Скалила зубы, тянула его за волосы, пока из глаз у него не пошли слезы. Гляди, какая я замечательная любовница, страшная в своей страсти: еще одна похвальба среди многих, которые он услышал в тот вечер, когда после второй откупоренной бутылки вина ее самовозвеличивание стало просто чудовищным. Эта неуравновешенная тиранша поглотила его, и Отец почувствовал опасность, растущую, как облако газа из невыключенной плиты на маленькой кухне. И все же, несмотря на этот звоночек, он расслабился.
Когда его похоть сняла последние запреты, которые не смог стереть алкоголь, ее готовность унизиться стала такой же исступленной, как и его собственная, и вызвала тревогу, способную испортить ему удовольствие. Вся постельная сцена была какой-то неправильной: грубой, торопливой, неуклюжей, агрессивной с обеих сторон. И когда его оргазм утих, его отвращение к себе достигло апогея.
Сопротивление вызвало бы недовольство. Он попал в расставленные силки. Внезапно оказался у нее в долгу, как если бы подписал контракт, не читая то, что написано мелким шрифтом. И когда последние пестрые обрывки его страсти к этому приключению развеялись, его параноидальный разум заподозрил, что с того момента, когда они установили зрительный контакт на конференции, он стал частью какой-то стратегии.
Тогда впервые аферист внутри него заговорил сразу после секса: почему мужчина и женщина не могут просто наслаждаться близостью и привязанностью без каких-либо бзиков или осложнений? Аналогичная позиция всегда воспринималась его любовницами с холодом и презрением. Карен не была исключением. Таким взглядом на обязательства следовало бы делиться до секса, а не после. Но подстрекаемые страхом, эти слова хлынули у него изо рта и прозвучали по-клоунски наигранно. Натягивая брюки, он чувствовал себя особенно худым, жалким и бледным. Но одевался слишком быстро, чтобы она не заметила его спешки.
В тот вечер его постепенно угасающий энтузиазм заставил Карен напрячься и разозлиться. Возможно, она почувствовала зарождающееся в нем беспокойство и поспешила переспать с ним, чтобы отрезать ему пути к отступлению.
Страшная причинная связь действий и их последствий едва не лишила его способности дышать. Склонившись на полузаброшенной парковке под холодным тоннажем бетонного страха, Отец снова увидел перед собой образ Карен, причем более отчетливо. И тогда всем его предшествующим испытаниям нашлось объяснение. Ему в очередной раз казалось, что он стоит на краю бездны, имя которой человеческая порочность. Его вновь удивило очередное свидетельство поведения, на которое, как Отец ошибочно раньше считал, он был не способен. Но женщина – настоящая женщина, – обладающая высоким профессиональным статусом, заплатила преступникам за то, чтобы они похитили его дочь, поскольку он отверг ее несколько лет назад.
Он сжал голову руками, пытаясь понять, как обыкновенная мерзкая интрижка могла стать мотивом для похищения ребенка.
Отец провел несколько часов в машине, разыскивая через сеть информацию о Карен Перуччи. Хотя за два года с момента ее ухода с поста гендиректора «Опен Армс» о ней не появилось ни одного сообщения. Ни мероприятий, ни интервью, ни рекламы, ни заседаний совета, ни сплетен, ни воспоминаний, ни единого изображения. Эта женщина была закрыта от публики.
Через компьютер в машине он воспользовался лучшими поисковыми системами, и в обычном Интернете, и в «темном», как в свое время научила его Скарлетт Йоханссон. Но на обоих каналах все следы существования Перуччи были вычищены. Могущественные и богатые нередко удаляли плохие отзывы в прессе – эта практика существовала десятилетиями. Но полностью стереть себя из общедоступных электронных данных в нерегулируемых сетях было под силу лишь тем, кто имел в своем распоряжении самые передовые хакерские навыки, или тем, у кого были друзья в контролирующих органах. Такими средствами располагали либо сверхбогатые, либо самые могущественные преступники, и Отец догадывался, что сейчас имеет дело с комбинацией обоих типов.
Бросив поиски, он включил новости, чтобы узнать прогноз погоды. Дороги были перекрыты по всему юго-западу и юго-востоку. Лишь один путь мог привести его к охраняемой резиденции, до которой два года назад Олег отследил его дочь. В остальном по всем каналам было одно и то же.