В левом крыле горел свет. Впервые он увидел изогнутый павильон во всю его длину и внушительного размера бассейн.
Перпендикулярно главному дому стоял обшитый такими же кедровыми панелями флигель. Длинная подъездная дорожка из красного гравия исчезла у Отца за спиной. Перед красными дверями двойного гаража были припаркованы три автомобиля. Так много?
Стеклянная стена в центре здания отливала изнутри голубым.
От прихлынувшей к голове крови перед глазами все плыло. Вскоре лужайка осталась позади, и его ноги застучали по белой тротуарной плитке, которой была выложена зона вокруг бассейна. Его дыхание словно ветер обдувало закрытое маской лицо. Преодолев последнюю пару футов, он заметил в огромных оконных панелях собственное отражение, бегущее ему навстречу. Его лицо напоминало хеллоуиновскую тряпичную маску, покрытую разводами грязи.
Среди мечущихся на дверях террасы теней возникла быстро вынырнувшая из мерцающего интерьера фигура. Замедлившись, она прильнула к стеклу, в паре дюймов от которого находился Отец. Несмотря на одышку, он сумел остановить взгляд на лице маленькой девочки, стоящей за стеклом.
Где-то в дальних уголках большой комнаты, за стеклом и белыми кожаными диванами, скакали мультяшные голографические образы. Они отбрасывали на остальную часть помещения голубовато-белое сияние. Должно быть, вспыхнувшие периметральные фонари привлекли девочку к стеклянным дверям.
На ней была розовая пижама с рисунком. Растрепанные волосы по-прежнему завязаны в черные хвостики на затылке. И в те драгоценные несколько секунд, прежде чем она закричала и убежала, Отец смотрел в испуганные, широко раскрытые голубые глаза, которые несомненно принадлежали ему. За искаженными шоком чертами лица, за намеком на веснушки и вздернутый нос Миранды он узнал собственную форму черепа, сращенного с узким лбом жены. Сходство было настолько сильным, что Отец подумал, что у него остановится сердце. Это была она. Она. Она.
Она жива.
Пенни.
Девочка убежала, болтая хвостиками и семеня маленькими белыми ножками по плиточному полу. Миновала мерцающую голограмму и исчезла в широком проеме в боковой части комнаты.
– Нет! Все в порядке! – крикнул Отец, но стекло было слишком толстым и явно звуконепроницаемым. – Подожди! Блин, подожди! Пенни!
Сквозь тряпичную маску, прилипшую к мокрому от влажности и пота лицу, голос у него был сдавленным и отчаянным. Он заколотил обеими руками по стеклу. Она даже не видела его лица, поскольку оно было скрыто за этой ужасной грязной тряпкой. Он был так близко от дочери, в смерти которой был почти уверен два года, и смог лишь напугать ее.
Стянув с лица маску, он снова забарабанил по стеклу. Затем поднес к окну второй заряд, но замешкался, пораженный мыслью, что собирается взорвать стекло, за которым где-то находится ребенок – его ребенок. Ребенок, напуганный монстром на террасе. Что делать? Замешательство затянулось. Он задыхался, хрипел и бездействовал.
Отвлеченный каким-то звуком у себя за спиной, он выпрямился и начал поворачиваться. Затем услышал шаги, спешащие по мокрой траве, и в отражающих стеклянных дверях террасы увидел идущую к нему фигуру в маске и черной кожаной куртке. Отец повернулся, засовывая руку в карман, тяжело отвисающий под весом пистолета, который он забрал у Йоны. В этот же самый момент он заметил второго мужчину, стоящего у края бассейна, и увидел короткую вспышку.
Его ослепил белый свет.
Ноги оторвались от земли и взлетели выше головы. Мышцы вздулись и лопнули вдоль костей. Суставы разъединились. Перед тем как его мысли развеялись, всеобъемлющая боль убедила его, что все его тело развалилось на части, врезавшись в стеклянную стену между ним и дочерью.
Затем чернота прошла. Он смотрел на мир сбоку, лежа на жесткой каменной поверхности, но не понимал, кто он такой и где находится. Когда мир перестал крениться и мерцать и начал снова становиться серым, мокрым и холодным, части его тела будто начали снова собираться воедино.
Он был слишком вымотан, чтобы шевелиться, даже когда чья-то нога в ботинке появилась у него перед лицом. Равнодушные руки поволокли его измученное тело по тротуарной плитке. Стали стягивать и потрошить его одежду. На голову ему надели черный мешок.
К нему начали возвращаться связные мысли, но мир и умирающее чувство какой-то далекой надежды угасли вместе со светом.
Ткань мешка, прилегающая к лицу, имела кислый запах и была заскорузлой от пятен, оставленных его предшественниками. Мешок был туго затянут у него на шее. Вокруг стояла тишина.
Лежа на тротуарной плитке, он был уверен, что умирает. Теперь ему казалось, что смерть будет милостью. К тому времени чувствительность начала возвращаться в его конечности. Какой-то тип с руками, грубыми как необработанное дерево, пластиковой стяжкой связал ему запястья за спиной. Лодыжки Отца уже были привязаны к ножкам стула. Под ногами, судя по звуку, находился цементный пол.
Кожа покрылась мурашками, поскольку кроме нижнего белья на нем ничего не было. Верхнюю одежду с него стянули, а оставшуюся срезали, как он догадался, с помощью ножей. Действовали они быстро и непринужденно, будто проделывали такое уже раньше, своими жесткими пальцами хватали людей, как рыбу, бьющуюся на холодной плитке.
За то время, пока его несли с террасы, шок от мощного электрического разряда постепенно прошел. Хотя вся спина от ягодиц до плеч, казалось, представляла собой сплошной синяк. Если он останется в живых, в ближайшие дни его тело ждут страшные боли.
Как только он был связан, шаги удалились, и дверь закрылась.
Попытка пошевелить руками и ногами вызвала боль. Одна нога уже теряла чувствительность, настолько крепко она была привязана.
Это не было делом рук частной охраны. Это были они, «Короли». Об этом говорили черный мешок и его связанное тело. Какие-то из припаркованных машин, которые он заметил, должно быть, принадлежали им. Наверняка они ждали его дилетантских попыток проникновения. Он знал, что будет дальше. Остатками рассудка подумал о Джине. Снова увидел перед собой его окровавленные плечи, знакомое лицо, запрокидывающуюся и падающую голову.
– О боже, – прошептал он, обращаясь к самому себе и к пустому, холодному пространству, окружавшему его.
Из одной черноты в другую. Вот и все. Вот и все, что будет. Нет никакого послесмертия.
Затем он подумал о Пенни и расплакался от полного разочарования. Попытался подавить холодное и безжалостное отчаяние, которое давило ему на сердце, как мешок с сырым песком. Его дочь жива и по-прежнему живет со своей похитительницей, а он не смог спасти ее. Не смог вернуть свою плоть и кровь.
Чтобы усилить свои муки, он вспомнил насмешливые слова Олега, когда тот требовал дозу. Этот негодяй сказал что-то о том, что она никогда не узнает своего отца, что он умрет на том заборе. Но он преодолел забор и добрался до двери – лишь это был его удел и время, отведенное ему в ее присутствии. На мгновение он возник перед ней в виде грязного монстра в маске, и теперь они победили.
Он был так близко к ней. Их разделяла лишь тонкая стеклянная панель, жестокая прозрачная преграда. Он снова увидел ее маленькое испуганное лицо. Увидел, как она спешит прочь, крошечная фигурка в розовом, с растрепанными волосами, убегает от своего отца, который два года, кажущиеся теперь вечностью, шел через ад, мерзкий и абсолютный, чтобы спасти ее. Это был последний раз, когда она видела своего отца. Ему хотелось умереть, вместо того чтобы и дальше терпеть осознание всего этого.
Нечто, похожее на стон или даже на лай, вырвалось из недр его утробы и обожгло горло. Этот звук также напоминал мычание животного перед смертью на скотобойне. Но в этом чуждом его ушам звуке слышались отголоски глубочайшей скорби; той, которой не требовались слова, чтобы передать свое послание. Теперь, когда все было решено, человек и все, что он собой представлял, становился всего лишь животным, ослабленным страхом, ожидающим смерти и переживающим ужас этого откровения. Миллиарды уже поняли это. Еще нескольким миллиардам предстоит понять. Таковы были его мысли.
Нет никакой расплаты для зла. Нет справедливости для обиженных. Но в этом есть смысл. Олег заблуждался, поскольку жизнь все чаще становилась триумфальной прерогативой для недобросовестных, эгоистичных, ненасытных и кровожадных преступников. Они уже предъявили свои права на все ценное, что было в его мире, во всем мире. Их воля стала единственным значимым смыслом.
После того как одна перетянутая стяжкой нога потеряла чувствительность, дверная ручка повернулась. Сквозь жаркую тьму мешка на голове он услышал, как кто-то медленно вошел в комнату. Осторожно приблизился к нему.
Отец вздрогнул, когда шаги остановились возле стула. Сжал челюсть в ожидании удара, но шнурок, которым был завязан на шее мешок, вдруг ослабился. Сквозь едкий смрад прилегающей к лицу ткани проник запах резины. Зловонный кляп был убран, и Отец заморгал от яркого желтого света гаражной лампы. Перед лицом у него появились сухие белые руки, пахнущие антибактериальной резиной, и быстро натянули ему на лицо хирургическую маску.
Отец посмотрел вверх и увидел голову маленького человечка, чье лицо тоже было скрыто маской, а глаза защищены очками. Ему удалось разглядеть, что у человечка короткие черные волосы, карие глаза, а растянутая маска выдавала пухлые щеки. И из этих глаз никогда не исчезало выражение отрешенного удовольствия, будто их хозяин сдерживал веселье, которое испытывал при виде того, что находится перед ним. Все же было достаточно оснований предполагать, что ухоженность и аккуратность являлись естественным состоянием этого человека. Несмотря на халат, пижаму и растрепанные волосы, его ночная одежда была дорогой, а кончики взъерошенных волос аккуратно пострижены. Сквозь полупрозрачные перчатки было видно, что ногти на руке, которая мягко, хотя и небрежно приподняла ему подбородок, были наманикюрены.