— Правда? — озадаченно пробормотал Офсет, похоже, слегка сбитый с толку.
— В данном конкретном случае, касаемо сделанных вами копий, могу со всей ответственностью констатировать, что клинописные тексты — весьма совершенны. Они представлены как логограммами, то есть символами, обозначающими мельчайшие, наделенные смыслом слоги внутри слов, так и цифрами, а, кроме того, фонемами, или, иначе, выраженными при помощи условных значков звуками, и, наконец, детерминативами…
— Чем-чем? — переспросил полковник, явно окончательно растерявшись.
— Детерминативами, — повторил Голденвысер. Его тон стал таким приторным, что из него, при желании, пожалуй, можно было экстрагировать рафинад. — Эдакими, полковник, идеограммами, — продолжил он, — не произносившимися вслух, а применявшимися в древности исключительно, чтобы отнести обозначенное логографом слово к какой-либо лексико-семантической группе, объединенной по смысловой нагрузке. Ну, например, чтобы вы поняли, полковник, о чем речь: гордыня, тщеславие, хвастовство, амбиции, гонор, популизм, бахвальство, бравада, фанфаронство, мания величия, наконец — все эти слова лежат в одном семантическом поле, означая пороки, свойственные многим из нас. Шумеры обозначили бы эту группу соответствующим детерминативом. Или вот еще, родственная группа: преувеличение, ложь, вранье, брехня, обман, чушь, тень на плетень, бредятина…
— Браво! — просияв, выкрикнул Чванс и неистово захлопал в ладоши.
Растерянная улыбка, блуждавшая по губам сэра Перси, исчезла. Лицо вытянулось, затем напряглось.
— Я не понимаю, сэр, — сказал он дрогнувшим голосом.
— Что ж тут непонятного? — усмехнулся Арнольд Голденвысер. — По-моему, все, напротив, ясно, как божий день. Кстати, на появление клинописи в том виде, о каком мы знаем, повлиял сам писчий материал. Шумеры не знали папируса, у них не было бересты, поэтому, ими использовалась для письма мягкая глина, на которую заостренной деревянной палочкой наносились значки, те самые клинообразные штришки, что дошли до нас на табличках…
— Поразительное совпадение, сэр, но нечто весьма похожее я слышал от старейшин племени Огненноголовых! — воскликнул сэр Перси, промокнув взопревшую лысину скомканным носовым платком далеко не первой свежести.
— Да что вы говорите?! — с напускным воодушевлением откликнулся профессор Голденвысер и, раскинув руки, обвел аудиторию торжествующим взглядом, словно хотел сказать: вы все это видите: Вот так заливает!
Но, его сарказм пролетел мимо полковника, как шальная пуля, не зацепив храбреца. Ибо сэр Перси был, что называется, на другой волне.
— Да, сэр, именно так! — подхватил полковник, и его глаза лихорадочно заблестели. — По словам старейшин, насколько мне удалось их понять, ибо мы говорили на кечуа, доставшиеся им по наследству от пращуров тексты изначально были нанесены на глиняные таблички. И лишь много позже Огненноголовые скопировали их на деревянные панели идентичного размера. Это не забавы ради делалось, их можно понять, глина — не самый подходящий для долгого хранения материал, если живешь на воде. Она может отсыреть и рассыпаться, или даже утонуть, ведь Огненноголовые всю жизнь проводят на искусно сплетенных из тростника островах, я их конструкцию весьма подробно описал в отчете…
— К вашим островам мы тоже еще вернемся, — пообещал Голденвысер, скорчив такую гримасу, что до всех присутствующих, за исключением, разве что, одного Офсета, дошло: этого никоим образом не следует делать.
— Помилуй, бог, сэр, но это ведь открытие века! — выкрикнул простодушный преподаватель истории из заштатного университета в Лидсе. Он вскочил с места и сделал несколько энергичных шагов к кафедре.
— Вы так думаете?! — физиономия профессора Голденвысера стала — что прокисшее молоко.
— Ну конечно же, сэр! — зачастил недотепа из Лидса. — Судите сами! По сей день неизвестно, откуда пришли в Месопотамию шумеры, точно, как и куда они ушли, словно растворившись без остатка среди семитских племен.
— Как это, без остатка?! — крикнул профессор Чванс и поджал тонкие губы до самого носа.
— Спору нет, сэр, шумеры подарили народам Междуречья высочайшую культуру. Они оставили после себя исполинские сооружения — величественные башни ступенчатых пирамид — зиккуратов, с вершин которых вели наблюдение за звездным небом. Шумеры научили туземцев математике и делопроизводству, ирригации и мелиорации, азам инженерных наук, судостроению и прочим полезным знаниям. И, словно выполнив просветительскую миссию, как испарились, поскольку даже их язык, послуживший первоосновой письменности, стал мертвым и невостребованным, а упорные попытки отнести его к какой-либо из известных языковых семей, включая уральскую, полинезийскую, тибетскую и даже чукотскую, потерпели фиаско. Он как бы — сам по себе, без малейших намеков на генеалогические связи, сэр!
— И что с того? — удивился профессор Чванс. — Возьмите хотя бы lingua Latina…
— Я-то возьму, сэр, только результаты вас вряд ли удовлетворят, поскольку картина будет диаметрально противоположной. Ибо латынь, сэр, будучи мертвым языком, активно применяется в фармацевтике, медицине, других отраслях естествознания, я уж об отправлении религиозных культов промолчу. А также, о влиянии латыни на множество современных языков романской группы, от итальянского, французского, испанского, португальского, провансальского — у меня, сэр, пальцев на руках не хватит, и вплоть до языка, на котором изъясняются молдаване. Между тем, сами шумеры звали себя пришельцами, чужаками…
— Черноголовыми пришельцами, позволю себе напомнить вам, — холодно вставил профессор Голденвысер, начиная потихоньку закипать. — Черноголовыми, а не какими-то там огнеголовыми!
— Огненноголовыми, с вашего позволения, — в который раз поправил его Офсет, немедленно удостоившись в ответ уничижительного взгляда.
— Ну допустим, — согласился преподаватель из Лидса. — Однако не забывайте, прилагательное «черноголовые» приклеилось к шумерам стараниями семитов!
— Ну, это, знаете ли, чересчур уж эмпирическое допущение! — огрызнулся Голденвысер.
— А свой язык шумеры звали благородным, — словно не расслышал упрямец из Лидса. — Кстати, сэр, насколько мне известно, он классифицируется как агглютинативный язык, где словообразование происходит путем добавления множества суффиксов и префиксов, каждый из которых наделен определенным значением, и в этом плане, аналогичен индейским языкам, включая аймара и кечуа…
Профессор Голденвысер смерил выскочку взглядом русского умельца Левши, собравшегося подковать механическую «аглицкую» блоху, подаренную самодержцу Александру спесивыми англичанами с намеком на подавляющее техническое превосходство.
— Почему бы не предположить, — самозабвенно продолжал мечтатель из Лидса, — что шумеры, после завоевания Междуречья воинственными дикарями, уплыли туда, откуда явились, то есть, на южноамериканский континент…
— По той простой причине этого никак нельзя предположить, милейший, что англичане в ту пору, еще не учредили Голубой ленты Атлантики, — с ехидцей вставил Чванс, пожав жидкие аплодисменты.
— Но как иначе объяснить, что у индейцев, проживающих в глуши, в бассейне Маморе, фактически в полной изоляции, оказались копии глиняных табличек из Шумера?! — не сдавался историк из Лидса.
— Вот именно! — подхватил профессор Голденвысер. — Вот это, действительно — вопрос из вопросов! Я думаю, нам стоит адресовать его полковнику Офсету. Только в несколько перефразированной форме. И, вместо того, чтобы удивляться, откуда у дикарей с берегов Маморе взялись копии табличек шумеров, спросим у полковника всерьез: откуда вы их выцарапали, милейший?!
Сер Перси побагровел.
— Ясное дело, откуда! Он срисовал их из монографии доктора Опперта. Или из грамматики шумерского языка, составленной тридцать лет назад профессором Ленорманом!
— Не знаю я никакого Ленормана!! — срывающимся от гнева голосом объявил полковник Офсет.
— А меня это нисколько не удивляет! — парировал профессор Чванс. — Чтобы содрать значки из чужой книги, вовсе необязательно знать ее автора лично! Я вам больше скажу! С этой работой, и обезьяна справится, сиди себе, малюй, в расчете на дешевый успех!
— Сэр! — хрипло начал полковник, у которого задрожало веко.
— Я недавно прочел монографию доктора Эмери, — быстро начал преподаватель из Лидса, втискиваясь между спорщиками, как рефери в ринге. — Так вот, господа, мне представляются более чем убедительными параллели, проведенные господином Эмери между признанными колыбелями нашей цивилизации в междуречье Тигра и Евфрата, и культурами, возникшими в Месоамерике, у тольтеков, майя и ацтеков, а также, на берегах озера Титикака в Боливии и Перу, где находится небезызвестный мертвый город Тиуанако!
— Эмери — тот еще шарлатан! — дрожа от негодования, просипел Чванс.
— Тем не менее, все изложенное им выглядит более чем убедительно! — сказал преподаватель из Лидса, проигнорировав профессора Чванса и апеллируя к профессору Голденвысеру. Но тот — и ухом не повел.
— Убедительно с точки зрения дилетанта! — донеслось от Чванса.
— Ну отчего же так сразу? — осведомился историк из Лидса, по-прежнему не сводя глаз с Голденвысера, из-за чего можно было подумать, будто они с Чвансом говорят по телефону, а Голденвысер играет роль телефонистки. — Не удивлюсь, если гипотеза доктора Эмери, предположившего о некоей связи между континентами, существовавшей в незапамятные времена, окажется верной, вне зависимости оттого, что думает о ней доктор Чванс.
— Так ведь возьмите хотя бы тех же Огненноголовых Стражей, — словно очнувшись от забытья, вставил сэр Перси. — Их предания, о которых мне рассказали старейшины, тоже гласят, будто они прибыли издалека. Из-за большой воды, как они вне сомнений называют Атлантику! Опять же, сам внешний облик этих индейцев заслуживает самого пристального внимания. Огненноголовые столь же невысокого роста и также сухопары, как и их соседи — индейцы. При этом их кожа — гораздо светлее. Ну и волосы, вот что еще надобно отметить особо: среди них попадается дольно много рыжих. Пускай этнологи, если ошибусь, поправят меня, но, сдается, волосы краснокожих аборигенов обеих Америк обыкновенно чернее воронова крыла…