та, сунув куда подальше с глаз долой… — думала бабушка. — И, это НЕЧТО очень даже запросто выплывет на свет из влажного, провонявшего прелой бумагой архивного небытия, когда ее единственный сын Миша заполнит подробную анкету с обязательным перечислением предков до третьего колена. Где был ваш дед в сорок первом году? По любому подвернувшемуся поводу, а их при мраксистах хватало с головой, было бы столько же колбасы, Советский Союз бы до сих пор процветал. Скажем, анкету потребуют при поступлении в институт, на институтскую военную кафедру — так точно, — мучилась сомнениями бабушка. — Или, когда сына отправят работать в НИИ, а там, ОБА-НА, понадобится допуск по такой-то форме. И — ТЮ-ТЮ! Анкета, заполненная сыном, уляжется на стол к ответственным товарищам из первого отдела, а номер ему, понятно, присвоили не зря. Товарищи изучат бумажку в лупу или микроскоп, минуточку, скажет один из них, вскинув бровь, а это еще что такое? Чем запустит довольно странный механизм, причудливую советскую вариацию машины времени английского писателя Уэллса. Чекист Артур Адамов зашевелится в своей безымянной могиле, и утянет внука Мишеньку за собой под лед. Не в прямом смысле, естественно, просто все, какие только ни есть двери, захлопнутся перед внуком государственного преступника навсегда, и иди, трудоустраивайся на рынок грузчиком. Если, конечно, возьмут.
Бабушка, конечно, не имела даже отдаленного представления, за что именно казнили свекра полвека назад. Однако, из ее неосведомленности вовсе не следовало, будто первый отдел будет столь же слеп. Вдруг Артур Адамов учинил нечто из ряда вон? Такое, что не пролезет ни в одни ворота! О чем стыдно даже вслух сказать! Скажем, лелеял планы покушения на жизнь Всесоюзного старосты товарища Калинина! Или хотел передать Чукотку Японии! Выдал неприятелю стратегический секрет, марку стали, из какой у нас штампуют саперные лопатки?! Или породу дерева, из которого строгают рукоятки к ним. Да мало ли в чем еще мог провиниться Артур Адамов, чтобы бросить длинную тень на своего не рожденного внука, ибо, как верно говорят у нас, яблоко от яблони — недалеко падает…
Застой был в самом разгаре, и в моду вошло помпезное празднование всяческих общенародных торжеств. Как не тридцатилетие нашей Великой победы над фашисткой Германией, так шестидесятилетие Великого Октября, наш военно-патриотический ответ ежегодным карнавалам в Рио, прекрасный повод тиснуть миллионы почетных грамот, начеканить побольше юбилейных медалек, а народу, как водится — водки пожрать да выпустить пар. С экранов телевизоров, из динамиков радиоточек и со страниц советских таблоидов многоголосым рефреном звучала фраза НИКТО НЕ ЗАБЫТ, НИЧТО НЕ ЗАБЫТО, принадлежавшая ленинградской поэтессе Ольге Берггольц. Ее перепевали и так, и сяк, подразумевая вечную память о жертвах, принесенных нами на пути к благоденствию и счастью. Бабушка была тертым калачом и легко улавливала скрытый подтекст этого невообразимо заезженного слогана: память у нас долгая, а руки длинные. В точности, как в советском блокбастере тех лет, «Джентльменах удачи» Александра Серого, когда, услыхав слова героя Евгения Леонова — где бы вы ни были, я всегда буду помнить о вас и обязательно вас найду, герой Савелия Крамарова, Федя Косой, переиначил их по-своему: А чего тут понимать? Где хошь, говорит, найду и горло перережу…
— История… — морщилась бабушка, с сомнением наблюдая за длинным носом своего единственного отпрыска, по обыкновению уткнувшемся в очередной исторический фолиант, добытый сыном в центральной городской библиотеке, поскольку все, чем могла похвастать районная, было им давно проштудировано и даже замусолено до дыр. — Вы только посмотрите на этого глупого ребенка, — размышляла она дальше про себя, — он, видите ли, вздумал стать историком! Нашел, тоже, где это сделать! И как, спрашивается, мне растолковать ему, что в этой стране есть только одна история, занимаясь которой, можно заработать на булку с маслом, — история коммунистической партии Советского Союза. А за все прочие истории тут можно самому попасть в такую историю, что потом не обрадуешься. Так даже что касается истории КПСС, там никому никакие историки не нужны, на самом деле, там нужны одни писари, чтобы регулярно переписывать ее, меняя одни страницы на другие, которые сверху спускают, из Идеологического Отдела ЦК. Только он же не захочет ничего переписывать, держите меня, ему же нравится копать! Раз копнет, где не надо, и его самого сразу же зароют, и не поморщатся…
В одна тысяча девятьсот семьдесят третьем году, после очередной битвы за урожай на Целине, проигранной советскими колхозами собственному разгильдяйству с разгромным счетом, Госдепу США и лично госсекретарю Генри Киссинджеру удалось добиться от кремлевских старцев некоторых послаблений во внутренней политике. Брежневу просто некуда было деться, СССР нуждался в закупках зерна. Послабления, добытые у режима Кисей, как любовно звал американского чиновника стремительно дряхлеющий советский генсек, касались, главным образом, еврейской эмиграции, о ней Киссинджер пекся особо. Но, лед под этой односторонней Дорогой жизни, проложенной через Вену вместо Ладоги, был изменчив и каверзен. Заявления на отъезд требовалось подавать заранее, чтобы они зажили собственной, отдельной от составителей жизнью, перемещаясь от инстанции к инстанции на протяжении некоего временного промежутка, не поддававшегося даже приблизительному исчислению.
— Зато на карандаш — мигом возьмут, — предрекла одна из прозорливых бабушкиных подружек, когда они обсуждали эту животрепещущую тему на кухне. Ехать или не ехать, вот вопрос, звучавший почти по-Шекспировски.
— Выпустят, не выпустят, никто не знает, но уж если откажут, потом попомнят…
В последнем бабушка нисколько не сомневалась, ведь она была мудрая женщина. И, тем не менее, она не вняла подруге, умолявшей повременить с подачей документов. И, прогадала. Вскорости вышло в точности, как предрекала подруга. После некоторого потепления в отношениях между двумя сверхдержавами последовало резкое обострение международной обстановки. В Иране был свергнут относительно светский режим шаха Мухаммеда Реза Пехлеви, у власти очутились исламские фундаменталисты, появление которых почему-то проморгали западные спецслужбы. До неожиданного взлета Аятолла Хомейни преспокойно жил в Париже, взяли бы, да прихлопнули там как муху, или как принцессу Диану, но нет. Шаха сковырнули под радостное улюлюканье прогрессивной общественности, мол, туда ему, держиморде, и дорога, по стопам Николая Романова и других аналогичных мракобесов. Как ни странно, сдержанно ликовали даже в СССР, ну, еще бы, закономерная смена прогнившего монархического режима диктатурой пламенных исламских революционеров, это ж чисто по Карлу Мраксу. Ох и отлилось же нам позже это веселье, сначала в Афгане, а потом Чечне. Но, как ни странно, первыми, на удивление, отгребли американцы, разъяренная толпа взяла на приступ их посольство в Тегеране. Последовавшая за этим драматическим событием военная спецоперация по освобождению заложников, санкционированная лично президентом Картером и гордо названная «Eagle Claw» — «Орлиным когтем», провалилась ко всем чертям. То ли «Орел» в тот раз протупил, то ли когти затупились, то ли песчаная буря стала полной неожиданностью для американцев, но вертолет с морпехами протаранил топливозаправщик. Уцелевшие спецназовцы ретировались, побросав в пустыне и технику, и тела погибших товарищей. Вышел грандиозный скандал, а, не успел он утихнуть, как снова полыхнуло на Ближнем Востоке, система компромиссов и противовесов, старательно выстраивавшаяся в Кэмп-Дэвиде американской администрацией, затрещала по швам. В Каире исламские фундаменталисты исполосовали автоматными очередями генерала Анвара ас-Садата, расквитавшись за сближение с Израилем и Кэмп-Дэвидский мир, Менахем Бегин двинул танки «Меркава» на Ливан, начав крупномасштабную операцию «Мир Галилее». Она дорого обошлась всем противоборствующим сторонам. В Израиле опять загремели взрывы, обвешанные пластидом шахиды ринулись мстить, как будто, забрав жизни обычных прохожих на улицах Тель-Авива, можно было хоть что-то переменить к лучшему.
Пока в Ливане бронеколонны ЦАХАЛА мерялись силами с боевиками ООП и кадровыми частями сирийской армии, а в небе над Бейрутом арабские МиГи дрались с израильскими истребителями Fighting Falcon, в СССР, где еще недавно злорадствовали над американскими ляпами в Иране, стало не смешно. Кремлю взбрендило сбросить строптивого афганского лидера Хафизуллу Амина, в итоге — Союз получил свой полноценный Вьетнам. Только вместо отравленных воинствующей мраксистской идеологией вьетконковцев, Советской Армии довелось биться с фанатичными исламистскими фундаменталистами, и она надолго завязла в негостеприимных афганских горах. Тем временем, сменивший демократа Картера республиканец Рейган на весь мир объявил Советы Evil empire — империей зла. Ратификация Договора об ограничении стратегических наступательных вооружений была отложена Сенатом на неопределенный срок. В итоге, жалкий ручеек, до размеров которого к тому времени ссохлась первая волна еврейской эмиграции, окончательно иссяк, когда где-то в Кремле перекрыли последний краник.
— Какой там университет?! — заламывала руки бабушка, когда они с папой обсуждали на малом семейном совете, какой из вузов ему избрать. — Дай Бог, чтобы из политехнического документы не развернули…
Она с содроганием ждала, когда же опрометчивое решение покинуть страну аукнется ей с сыном, что называется, по полной программе. Ударит бумерангом, и ее, для начала, потурят с работы в школе. Или под любым другим аналогичным соусом лишат прописки в Северной столице. Что стоит государственной машине вроде советской переехать тяжелым дорожным катком лопуха, имевшего неосторожность выразить некоторые сомнения в отношении своего гражданства? К счастью для нас всех, обошлось. В СССР не объявили широкомасштабную охоту на ведьм, как обязательно случилось бы при товарище Сталине. Мраксистский режим стремительно дряхлел, престарелые немощные генсеки, рулившие империей, не приходя в сознание, принялись наперегонки покидать этот мир. Шутники нарекли это завораживающее действо гонками на лафетах.