— Звучит довольно фантасмагорично, — заметил отец.
— Претензии не по адресу, месье. Гипотезу, о которой я вам только что рассказал, выдвинули специалисты в области квантовой физики, называвшие ее М-теорией. Согласно ней, наша, так называемая действительность — нечто вроде фильма, проецируемого на экран кинотеатра.
— Поэтому вы не боитесь погибнуть под бомбежкой? — спросил Мишель.
— Еще как боюсь, — отвечал дядя Жерар. — Разве киногерои, если только они не полные психи, не ведают страха? Другое дело, что, поскольку не мы с вами писали сценарий к фильму, вряд ли нам позволят внести в него изменения. И, если нам суждено умереть, мы умрем, нравится нам это или нет, поскольку, последнее слово, все равно, не за нами…
— Оригинальная точка зрения, — протянул Мишель, когда его собеседник умолк.
— Ошибаетесь, дружище, — возразил дядя Жора. — То, к чему теоретическим путем пришли наши физики, было известно шумерам семь тысяч лет назад. Не верите? — добавил он, вглядываясь в лицо отца. — Прошу вас, идите за мной.
V. Ожерелье Иштар
Кто управляет прошлым, тот управляет будущим.
Они миновали несколько просторных залов, пока не остановились у пожелтевшей от времени черно-белой фотографии в рамке под стеклом на стене. Вне сомнений, снимок сделали на заре минувшего века, а то и раньше. На нем виднелся холм, столь неправдоподобно высокий для привычного глазу месопотамского рельефа, где преобладают заболоченные низменности, что было нетрудно угадать его искусственное происхождение. На вершину холма вело нечто вроде извивающейся змеей дороги, частично обрушившейся и засыпанной оползнями. Правый откос был срезан, и из-под земли проступила монументальная каменная кладка. Блоки, уложенные в нее, качеством обработки поспорили бы с теми, из которых сложены пирамиды в Гизе. Табличка под фотографией отсутствовала.
— Неужели это и есть вавилонский зиккурат Этеменанки? — спросил отец, решив, что самое время проявить какую-никакую эрудицию, чтобы новому знакомцу не пришло на ум, будто он повстречал профана, которого можно запросто водить за нос.
— Ха, я так и знал, что вы сразу же подумаете о Вавилонской башне из Книги Бытия! — обрадовался француз, и папа с досадой понял, что попал пальцем в небо. — Не расстраивайтесь, старина, вы далеко не первый, кто допускает подобную ошибку. Развалины этого впечатляющего шумерского зиккурата, сегодня, практически скрытого от глаз под толщей холма Бирс-Нимруд в Борсиппе, одном из городов-спутников Вавилона, ошибочно принимали за Вавилонскую башню уже при Александре Великом. Настоящая Вавилонская башня, упомянутый вами зиккурат Этеменанки, к тому времени лежала в руинах. Ее разрушили воины победоносного персидского царя Кира, как только зарезали последнего наследника Навуходоносора царя Валтасара, чтобы ничто больше не напоминало о былом величии Вавилона. Конечно, приказ оказалось проще отдать, чем исполнить, поскольку, месье Нобель еще не успел изобрести динамит, тем не менее, храмовому комплексу основательно перепало и он, простояв в запустении двести лет, пришел в самое плачевное состояние. Объявив Вавилон столицей своей империи, Александр Македонский собирался восстановить его, но, не успел, прославленного завоевателя отравили собственные военачальники — диадохи. Судьба Вавилонской башни их интересовала мало, еще меньше она занимала парфян, чья, составленная из катафрактов тяжеловооруженная конница вышибла греков из Месопотамии еще через два столетия. К тому времени, как в Междуречье вступили непобедимые римские легионы, от Этеменанки остался один фундамент. При этом, никто даже не догадывался, основанием какому сооружению он когда-то служил. А вот его двойнику, зиккурату в Борсиппе, чудом посчастливилось уцелеть. Нет ничего удивительного в том, что и для византийцев, и для сарацин, оспаривавших друг у друга эти территории в первом тысячелетии от рождества Христова, именно он стал ассоциироваться с библейской Вавилонской башней. Что, впрочем, нисколько не мешало арабам выковыривать из ее кладки каменные блоки, пускавшиеся ими на строительство мечетей. К счастью, без современных подъемных кранов задачка оказалось хлопотной, овчинка не стоила выделки, поэтому зиккурат устоял до наших дней. Во многом, еще и потому, что за многие сотни лет его замело песками пустыни…
— Как же имя этого сооружения? — спросил папа, глядя на фотографию.
— Эуриминанки, — отвечал дядя Жерар. — Он чуть ниже стоявшего в Вавилоне оригинала, но так было задумано изначально, проектировавшими оба колоса зодчими, в остальном, они были идентичны конструктивно и возводились параллельно, хоть и посвящены двум разным божествам. На вершине подлинной Вавилонской башни находилась Эсагила, храм верховного бога Мардука. А вершину зиккурата в Борсиппе венчал Дом Вечности, святилище бога Набу, приходившегося Мардуку сыном. Его почитали, как покровителя мудрости…
— То есть, башни были возведены в честь отца и сына? — уточнил папа.
— Именно так, — подтвердил дядя Жора. — Примечательная деталь. Вера в Набу восходит к еще более древнему культу бога Туту, позаимствованному жителями Борсиппы у египтян, которые наделяли его громадной властью над демонами, проникающими к нам из потустороннего мира. На этом основании египтяне считали Туту Стражем Врат. Кем-то вроде пограничника, если по-нашему… — француз позволил себе улыбку. — Одновременно, в качестве покровителя мудрости, Набу-Туту имел множество общих черт с знаменитым египетским богом-просветителем Тотом, отождествлявшимся эллинами с олимпийцем Гермесом. В результате причудливого слияния этих двух божеств появился величайший из мудрецов древности, известный как Гермес Трисмегист. Изучая приписываемые ему философские труды, в частности, «Изумрудную скрижаль», средневековые алхимики искали рецепт Философского камня. Под которым, разумеется, надлежит понимать, вовсе не способ изготовления сверхпрочных золотых булыжников из ртути…— Жорик еще шире усмехнулся, — а попытки познать подлинный смысл Мироздания, известный лишь богам. Ну и место каждого из нас в этом чрезвычайно сложном и многогранном процессе. Наше предназначение, я бы сказал. То, что в индуизме зовется Дхармой, а у китайцев — Путем Дао…
Папа разинул рот.
— Теперь давайте вернемся в Борсиппу, месье, где до сих пор сохранились руины построенного в честь бога мудрости зиккурата, служившего Вавилонской башне двойником, — предложил Жорик. — Само имя Борсиппа, переводится с шумерского, как Место Борьбы. В древности она была весьма многолюдным городом, ее звали Вторым Вавилоном. Оба имени — весьма символичны. Сейчас я поясню, почему.
Они остановились у картины, изображавшей Вавилон в период его расцвета. Изумрудные воды Евфрата бороздили парусники, великолепные дороги, скользнув по переброшенным через реку арочным мостам, исчезали под сводами величественных ворот, среди которых выделялись покрытые небесной глазурью ворота богини Иштар. Когда папочка был маленьким, он часто любовался ими на цветной иллюстрации из Советской детской энциклопедии. Том, посвященный Мировой истории, папа уже тогда проштудировал от корки до корки энное количество раз. Мишель, кстати, долгое время пребывал в заблуждении, будто Пергамский музей, которому ворота Иштар служат чем-то вроде визитной карточки, находится в Пергаме, и был удивлен, узнав, что он расположен на берегу Шпрее, в самом центре Берлина…
— Первое название Вавилона — Ка-Дингир-Ра, что в переводе с шумерского языка означает Врата Богов, — начал дядя Жерар. — После того, как их цивилизация пришла в упадок, смысловое содержание имени сохранилось. Просто западносемитский народ амореев, явившихся на смену шумерам, стал произносить его по-своему, Баб-Илу, что на семитском — все те же Врата Богов. Причем, вот примечательный нюанс, сами христианские апостолы, для которых Вавилон был олицетворением порока и зла, вместе с тем, звали Вавилонскую церковь единственной истинной. Помните, должно быть, эту фразу у апостола Петра?
Папа неопределенно хмыкнул, поскольку, лишь бегло просмотрел Новый Завет, полученный по почте от одной из евангелистских конфессий в самом конце восьмидесятых, а признаваться в невежестве ему показалось не с руки. Зря беспокоился, Жорик, пропустив мимо ушей возникшие у собеседника затруднения, преспокойно двинул дальше. Как и большинство прирожденных рассказчиков, он был, что называется, на своей волне.
— Итак, акцентирую ваше внимание, старина, — вел дальше француз. — Задолго до того, как на берегах Нила появились первые пирамиды, тут, в междуречье Тигра и Евфрата, были возведены две фантастически высокие для своего времени башни. В Вавилоне, то есть, Вратах Богов, появилась стометровая громадина зиккурата Этеменанки с храмом творца Мардука на крыше. А в городе Борсиппа или Втором Вавилоне, как они ее величали, вознеслась башня-близнец, зиккурат Эуриминанки, его еще называли Домом Сами Владык…
Пока дядя Жора говорил, папа разглядывал великолепный макет древнего Вавилона, ряды неприступных зубчатых стен, роскошные дворцы знати, многолюдные рынки и просторные библиотеки, где хранились нанесенные на глиняные таблички тексты. Над морем крыш господствовала исполинская башня построенного в честь Мардука зиккурата.
— Расстояние между Вавилоном и Борсиппой не превышает двадцати километров, — вел, тем временем, дядя Жора. — В хорошую погоду, когда не свирепствовали ливни или песчаные бури, с вершины Вавилонской башни открывался изумительный вид на ее двойника во Втором Вавилоне, и наоборот. По ночам жрецы зажигали в храмах священные огни, и они сверкали сквозь мглу, как два маяка, указующие путь. Днем для тех же целей служили отполированные до зеркального блеска медные щиты. Поймав в них солнечные лучи, как это, много позже, делал Архимед в Сиракузах, жрецы заставляли фотоны света бесконечно метаться между двумя идеальными отражающими поверхностями на верхушках башен. Таким образом, по представлениям вавилонян, поддерживала