Папа ничего не имел против, он тоже основательно проголодался.
На улице было бы темно, если бы не зарева пожарищ, сделавшие бессмысленной иракскую светомаскировку. Вдалеке пылали какие-то приземистые сооружения, то ли нефтехранилища, то ли склады боеприпасов. Периодически ухали взрывы, рвались снаряды или емкости с бензином. В воздухе стоял сильный запах гари. Власти объявили комендантский час, но редкие прохожие все же попадались. Горожане перемещались перебежками, поглядывая то на низкое прокопченное небо без малейших признаков звезд, то по сторонам, чтоб не нарваться на патруль, то себе под ноги.
— Не сверните шею, Мишель, — предупредил дядя Жерар. На мостовой повсюду валялись обломки кирпичей и куски бетона, вырванные разорвавшимися бомбами из фасадов зданий.
— Вы всерьез считаете, что весь этот ад — результат разъяснительной работы, проводимой Вашингтоном и Лондоном с двоечником Саддамом, который не желает отдавать Дар Иштар?! — крикнул папа, перепрыгивая дымящуюся воронку. В паре кварталов завывали сирены пожарных машин. Им вторили кареты скорых.
— Почему бы и нет?! — удивился француз, хватая споткнувшегося отца под локоть. — Полегче, говорю я вам. Раскроите череп на ровном месте, а у багдадских медиков и без вас на сегодняшнюю ночь полно работы!
Папа предпочел промолчать.
На удивление, ресторанчик, куда предложил заглянуть француз, поскольку давно облюбовал его, частенько наведываясь в Багдад, был открыт. Это было странно, принимая в учет комендантский час, и вполне логично, если вспомнить о законах рынка. Любая война служит продолжением политики, любая политика — выражение интересов денежных тузов, но арендную плату они не отменяют. И, если у вас нету доли ни в нефтеносных скважинах, ни в производстве снарядов, вы будете стругать баранину для шаурмы даже под бомбами. Если, только, вам не улыбается обанкротиться…
— Знаете, у меня вся не идет из головы нелепое заявление, сделанное генералом Касемом Насеру, — признался папа, когда они устроились за столиком. Помещение ресторанчика, с низким сводчатым потолком, освещалось колеблющимися свечами, зажженными хозяином заведения. Он, кстати, очень обрадовался дяде Жерару, они были старыми знакомцами. Внутри было чисто и уютно, по залу плавал приятный аромат жареной баранины и восточных специй, лишь отчасти перебиваемый смрадом пожарища, проникавшим с улицы. Словом, обстановку можно было бы назвать романтичной, если только не ждать очередного налета американских штурмовиков, а несложно было предположить, что он повторится. А то как же…
— Вы о Древе Мироздания, которое Касем обещался потрясти, пробравшись на Седьмое небо, или о вековом противостоянии Вавилона Иерусалиму? — улыбаясь, осведомился дядя Жерар. Он потирал ладони в предвкушении ужина и, похоже, пребывал в отличном расположении духа.
— И о первом, и о втором! — выпалил Мишель, на мгновение представив себе нечто вроде исполинского каната, перетягиваемого двумя наряженными по-царски властелинами, один был царем Соломоном, второй, разумеется, Навуходоносором.
— Поверить Касему, конечно, непросто, — невозмутимо согласился француз. — Впрочем, ничего такого я от вас и не требую. Что бы не творилось на нашей планете, это можно объяснить и другими, куда как более привычными и потому, вразумительными причинами. Дурень Саддам вполне мог влезть в Кувейт чисто из жадности. Или воротилы из мировых нефтегигантов, действительно качали иракскую нефть, пробурив свои шахты под углом к поверхности, в чем он их обвинял, и тогда поведение Хусейна имеет рациональные мотивы. Правда, коалиционные силы, которыми заправляют англичане с американцами, все равно обломают ему рога. Ну, а что кое-какие памятники архитектуры при этом разрушат, так это не со зла, косвенный ущерб, неизбежная дань, выплачиваемая римскому богу Марсу. Или ассирийскому Ашшуру. Или монгольскому Сульдэ. Словом, любому божеству войны, каждое из которых, заметьте, служит Верховному повелителю — Золотому Тельцу. Он для них — как дон донов мафии, а они — его преданные капо…
— Забавное сравнение, — протянул Мишель.
— Так ведь и тому факту, что от Вавилона остались одни рожки да ножки, легко найдется вполне правдоподобное объяснение. В самом деле, нам с вами, обладателям дипломов о высшем образовании, выданных по всем правилам во второй половине двадцатого века, как-то не с руки верить пророчествам, выцарапанным каким-то диковатым шумерским жрецом семь с хвостиком тысячелетий назад. Ну, записал он палочкой на глине от нечего делать, что человеческой цивилизации настанет капут, если нарушится магическая связь между двумя Вавилонами, земным и астральным. И что с того?
Папа открыл рот. В следующую секунду издали пронзительно заорали сирены оповещения системы ПВО.
— Сдается, эти американские шайтаны все же не дадут нам поужинать, — обронил дядя Жерар. Появился испуганный хозяин заведения, что-то бросил по-арабски.
— Юсуф предлагает спуститься в подвал, — перевел француз. — Что скажете, Мишель, последуем совету или наплюем на янки?
Как потом рассказывал папа, в этот момент он подумал обо мне.
— Если намереваетесь пренебречь бомбоубежищем, то, пока мы живы, не удержусь и спрошу: а вы слышали об экспедиции иракского археолога Ибрагима Хасана Абд аль-Маджида в Боливию?
— В Боливию?! — удивился папа, уже вставший из-за стола, чтобы спрятаться от бомб под землей.
— В Боливию, — с весьма самодовольной миной подтвердил дядя Жерар. — Поговаривали, этот парень подавал большие надежды, как исключительно одаренный археолог. А еще, он приходился близким родственником генералу Али Хасану аль-Маджиду, больше известному как Химический Али. Этот генерал, состоящий в ближайшем окружении Саддама, занимается самыми секретными оборонными проектами. Словом, шишка первой величины. Так вот, якобы, пытливый археолог Ибрагим нашел много общего между какими-то изображениями, высеченными на одном из камней в Тиуанако — древнем городище на восточном берегу озера Титикака, и стелой, которую раскопал в Вавилоне. Только вместо Перу зачем-то отправился в Боливию. Сбился с курса, надо полагать. И, что бы вы думали, месье — иракских археологов перестреляли в Южной Америке, как зябликов. Власти пришли к заключению, бедняги сделались жертвами боевиков одного из наркокартелей, когда нечаянно забрели не туда, куда следовало, и стали нежелательными свидетелями. С наркомафией, мол, шутки плохи, ей палец в рот не клади, хоть ты и родственник приближенного к Хусейну генерала.
— Ничего себе, — обронил Мишель.
— Да уж, такая вот история. Что сказать, в Южной Америке действительно оживленный наркотрафик, а задирать наркобаронов — чрезвычайно опасно. Но, вот странность, у которой отчего-то умолчала пресса: изуродованные трупы археологов почему-то нашлись в верховьях Амазонки. Каким ветром их туда занесло, похоже, никого не заинтересовало…
— Вы думаете? — начал отец, но не успел продолжить.
Сверху донесся такой пронзительный вой, что папа замер и сжался.
— Крылатая ракета… — бросил француз. Его голубые глаза стали последним, что увидел Мишель, прежде чем мир исчез.
Когда папа наконец, очнулся, мир до неузнаваемости преобразился. Причем, в невыразимо худшую сторону. В нем больше не было ресторанчика, где они только что ужинали. Зато с головой хватало щепок и песка. Проклятый песок был повсюду, в том числе, и на лице, а еще в ушах, глазах, ноздрях и во рту. Но, это не была пустыня в окрестностях холма Бирс-Нимруд, как первоначально решил Мишель, поскольку туго соображал. Нет, папу не перенесла туда непознанная сила, заключавшаяся в Дарах Иштар, о которых он узнал от дяди Жерара. И, уж тем более, он не очутился на берегах полноводной Амазонки, куда так страстно стремился сэр Перси Офсет, чтобы распрощаться там с головой. Ничего такого с Мишелем не случилось. А вот ресторанчик — тот, да, исчез. Превратился в труху, и ее разметало ударной волной. Стал винегретом из обрушившихся перекрытий и лопнувших кирпичей, мешаниной из осколков и пучков соломы, пыли, штукатурки, фрагментов украшавших стены ковров, одним словом, всего того, что человек гадами стаскивает в обживаемые им помещения, как муравей. В хлам, на поверку, не стоящий ни гроша.
Тогда папа решил, что умер. Сознание неторопливо возвращалось к нему, и было не понять, как можно выжить, когда на голову упал многоэтажный дом. У папы ушло прилично времени, прежде чем он удостоверился, что цел. Из правого уха сочилась кровь, щека была располосована, немного саднило грудь, но это было все, из повреждений. Это, конечно, если синяков не считать. Продолжая находиться в прострации, папа перевернулся на живот и пополз, работая локтями. То и дело их кололи черепки, все, что осталось от кухонной утвари.
Снаружи Мишеля никто не ждал. Стояла глубокая ночь, но тихо не было, отнюдь. У завала, в который за доли секунды превратилось здание, копошились какие-то чумазые люди. Проезжую часть перегораживали обломки того, что недавно являлось органичными частями городского пейзажа. Сирены скорых надрывались вдалеке. Наверное, подобраться ближе не позволяли перевернутые искореженные автомобили, валявшиеся повсюду, включая совершенно неподходящие места. Папе запомнился хлебный пикап, его сплюснутая корма торчала из окна третьего этажа. Мишель какое-то время тупо таращился на машину, а та, словно в ответ, дружелюбно помигивал ему огнями аварийной сигнализации.
— Поди ж ты, аккумулятор уцелел, — машинально констатировал Мишель. Вспомнил о дяде Жоре, всплеснул окровавленными руками и пополз обратно, виляя задом, как женщина непристойного поведения.
На удивление, ему удалось довольно легко отыскать своего нового приятеля. Внешне француз не подавал признаков жизни, но, когда папа приложил ухо к его широкой груди, то выяснилось, сердце бьется исправно. Оставалось решить, как вытащить здоровяка из-под обвалившихся строительных конструкций. Впрочем, выбор был невелик, тащить, тащить и тащить. И Мишель потащил, напрягая все мышцы и наплевав на грыжу, которую рисковал заработать, тягая буйвола вроде Жорика. Папочка всегда был щуплым, как воробей, бабушка, когда он был маленьким, именно так его и звала, воробушком. А дядя Жорик был увальнем, каких поискать, широким как шкаф, и таким же неповоротливым. О весе француза папе вообще не хотелось думать из опасения, как бы не иссякло мужество. Кем был бы человек без веры в себя?