— Пуля могла попасть, но не убить его, только оглушить.
— Если твоя милость согласен на пари, ставлю на то, что Гремучая Змея откинул ноги или, если говорить о его имени, сделал последний извив.
Слушатели готовы были рассмеяться его необычным словам, но им помешала его последовавшая сразу речь.
— Никакого пари, твоя милость, слишком поздно! Честь не позволяет мне биться об заклад, когда нет никаких сомнений. Слышите?
Дон Эстеван и все остальные слышали звуки снизу — печальные голоса, говорящие о чьей-то смерти. Со стороны лагеря доносится низкий вой, словно койоты принимают участи в скорбном плаче. Но с перерывами слышны и другие голоса: восклицания, полные гнева, воинский клич апачей, призывающий к мести, кровь за кровь.
Целый час продолжается этот адский шум, и его усиливает эхо от стен горы. Затем неожиданно следует тишина, загадочная и зловещая. Неужели дикари, чтобы удовлетворить свой гнев, решили подниматься любой ценой? Темнота, такая же густая, как раньше, им на руку и может их соблазнить.
Это вероятно, и часовые усиливают бдительность, и их число увеличивается. После такого серьезного события все, за исключением женщин и детей, не спят и постоянно передвигаются между лагерем и началом расщелины, но к самой расщелине стараются не подходить. Они помнят о большом мушкете, хотя до сих пор ни из него, ни из другого оружия дикари не стреляли. Если они задумали нападение, то скрытное и беззвучное.
Сохраняя молчание и напрягая слух, караульные ничего не слышат. Но индейцы могут подбираться, как кошки, в особенности койотерос, которые не зря названы койотами. И сейчас они могут неслышно ползти меж стволами мескита и кактусов.
— Я не слишком боюсь, что они испробуют эту хитрость, — немного погодя говорит гамбусино. — Но если вы считаете это полезным, камарадос, — возможно, вы правы, — давайте потратим несколько этих камешков. — Он показывает на собранные камни. — С полдюжины.
Камарадос понимают, о чем он говорит; и так как дон Эстеван ушел в палатку, оставив Висенте командовать караулом, все говорят, что согласны с ним.
Спустя мгновение камень перетаскивают через край, и он катится вниз, ломая ветки, сдвигая другие камни, которые катятся вслед за ним. Но никакого ответа, кроме эха от шума их падения, ни криков, ни стонов, какие были бы слышны, если бы камень задел человека. Немного погодя выпускают другой камень — с тем же результатом, затем еще и еще через равные интервалы: боеприпасы надо экономить; все это время караульные спокойны, они понимают, что человек, краснокожий или бледнолицый, не устоит против лавины, такой же опасной, как те, что срываются с Альп.
При первых признаках рассвета перестают, потому что теперь могут рассчитывать на свое зрение. Глядя на равнину внизу, они видят у основания расщелины только камни, которые сами скатили, и другие осколки. Дальше, как и следовало ожидать, линия мрачных часовых, но никаких других людей, живых или мертвых. Притом вождь койотерос мертв, его унесли в лагерь бледнолицых, и теперь он лежит в большой палатке лицом вверх; бледный сумеречный свет падает на страшный рисунок у него на груди, но рисунок больше не белый, он красный, с темным пятном в центре, куда попала пуля гамбусино.
Как только солнце поднимается над горизонтом, траурные крики возобновляются, но теперь они звучат размеренней. Все дикари собрались в коррале, и специально отобранная группа во главе с шаманом, медленно, скачками кружит вокруг шатра. Это танец смерти.
Танец сопровождается пением и заклинаниями, их громко произносит шаман, делая паузы, чтобы произносить панегирики покойному, прославлять его доблесть и добродетели и страстно призывать отомстить за его смерть. Но воины не нуждаются в этих призывах. Глаза их полны мести, они горят и становятся еще более полными гнева, когда койотерос громогласно отвечают на призывы шамана.
Те, что на месе, не видят эту церемонию, потому что сверху видна только часть лагеря. Но вскоре перед их глазами другая сцена — зрелище не менее возбуждающее и служащее страшным предзнаменованием.
Это сцена разыгрывается на открытой равнине на берегу озера, где поросшая травой площадка хорошо видна с верха расщелины. Место выбрано сознательно, чтобы бледнолицые могли его видеть; сцена должна внушить ужас в их сердца и показать, какая судьба их ждет. Потому что это Fandango de craneos — танец скальпов.
Стоящие наверху видят, как из корраля выходят человек десять дикарей и идут на избранное для церемонии место. Они несут с собой длинный шест кроваво-красного цвета; это ось фургона, конец которой заострен. шесть втыкают в землю, и на конец его надевают нечто отличающееся от цепей, которые были на нем раньше. Это кожа с головы человека, со свисающими спутанными волосами; волосы светлые, значит, принадлежали бледнолицему. Индейцы могли бы повесить на кол десяток таких черепов, все со светлыми волосами, но считают, что для церемонии достаточно одного; и, чтобы произвести еще более ужасное впечатление, они выбрали для церемонии скальп с длинными шелковистыми волосами, снятый с головы женщины! Теперь на него смотрят и женщины, и девочки разного возраста. Все ушли от источника и пришли на наблюдательный пункт. Само это зрелище внушает им ужас, и им не нужно дополнительно объяснять, какой страшный смысл имеет то, что на столбе скальп не мужчины, а женщины. Педро Висенте мог бы объяснить, но он этого не делает.
Вскоре начинается мстительная церемония, индейцы выстраиваются вокруг окровавленного столба; все в военной раскраске, со свежими яркими рисунками на груди, преобладает алый и кроваво-красный цвет. Один рисунок есть у всех, белый, тот самый, что у спящего последним сном в коррале. Они сделали это, чтобы воздать почести своему покойному вождю. И ужасна форма демонстрации этих почестей. Двести дикарей, все голые по грудь, у всех в центре груди изображенные белым гипсом череп и скрещенные кости. Это способно внушить страх всем, и многие зрители наверху дрожат при виде этих ужасных символов.
Танец начинается, дикари, завывая, обходят шест со скальпом, вначале медленно с еле слышными звуками. Однако вскоре шаги ускоряются, превращаются в яростные прыжки, голоса становятся все громче. Дикари смотрят на скальп, крики их звучат все громче, жесты делаются яростней, руки, держащие оружие, вздымаются над головой, и наконец несколько человек бросаются к окровавленному шесту и рубят его томагавками. Следует беспорядочная борьба за скальп, в ходе которой его разрывают в клочки, все, кто может, с мстительной улыбкой плюют на эти клочки, продолжая их разрывать!
Дьявольский танец кончен, возбужденные дикари бросаются к расселине, как будто собираются подниматься по ней. Наверху все отбегают, остаются только те, кто назначен оборонять расселину с помощью каменной артиллерии. Но пока бросать камни не нужно. Предупрежденные ночными событиями, дикари не поднимаются; больше того, на некотором расстоянии от начала тропы они останавливаются и удовлетворяются словесными угрозами и размахиванием оружием.
Но хоть угрозы бессильны, они производят глубокое впечатление на тех, кому адресованы. Потому что говорят, что, стоит спуститься с вершины и ступить на равнину, они не проживут и часа. Даже минуты.
Глава XVЕще не обречены
В обширной пустынной Арахерии есть разные койотерос: одни жалкие презренные существа, самые низкие представители человечества; другие — люди с гордой осанкой, храбрые и сильные — подлинные индейские воины. Таковы воины Эль Каскабеля, известные частыми набегами на поселки Соноры, один из которых привел их к Потерянной горе. Неожиданно лишившись вождя, будут ли они продолжать поход? Или будут осаждать отряд шахтеров, как собирался делать он? Этот вопрос шахтеры задавали друг другу, пока не стали свидетелями танца скальпа. Теперь они уверены, что осада будет продолжаться. Новым доказательством этого становится то, что в этот же день лошадей и мулов из каравана собирают в стадо, привязывают голова к хвосту и уводят под присмотром нескольких человек — очевидно, чтобы не слишком много животных паслось вокруг лагеря: трава здесь хорошая, но на всех ее не хватит. Оставляют только несколько коров, которые станут едой для осаждающих.
Шахтеры наверху тем временем заняты: убедившись, что враги не собираются уходить, они организуют новый лагерь, или бивак. Все работают там, только несколько часовых остаются у верха расселины. У ojo de oro можно наблюдать любопытные сцены. К двум палаткам, установленным накануне, добавляются шалаши и навесы; делается это так быстро, что к вечеру все закончено, потому что тучи, вчера вечером предвещавшие дождь, все еще покрывают небо, хотя пока не упало ни капли.
И как раз в тот момент, когда исчезают последние следы дневного света, разражается дождь, настоящий ливень, словно наверстывая свое долгое отсутствие. Все небо затянуто тучами, их через краткие промежутки разрывают разветвленные молнии, а гром звучит непрерывно.
При желтом свете озеро блестит, как из расплавленного золота, а частые удары крупных капель образуют нечто вроде висящей над водой золотой пены. Из озера вытекает поток, недавно крошечный ручеек, а сейчас пенная река, прокладывающая себе путь по равнине; впадающий в озеро с вершины ручей превращается во множество водопадов и каскадов.
Индейцы, опасаясь панического бегства своих лошадей, вколачивают колышки, стреноживают лошадей и привязывают к колесам фургонов; еще внимательней они заботятся о захваченных и отосланных животных, потому что почти к каждой лошади и к каждому мулу привязаны седла и вьюки с различными вещами, которые не успели унести наверх. Если это стадо будет потеряно, индейцам нечем будет вознаградить себя за срыв набега. Они могли бы отправить и фургоны, но знают, что бледнолицые используют их как палатки и спят в них; видя, приближение дождя, они решают использовать их так же. Сегод