Глава XXVIIБолезненное ожидание
Остаток ночи осажденные шахтеры проводят в тревоге. Если их новый посыльный не справился с поручением, еще одного послать не удастся. Никто не сможет спуститься с утеса или пройти по расселине, потому что они теперь будут охраняться еще тщательней, чем раньше.
Никто до утра не спит, прислушиваясь к каждому звуку снизу и пытаясь истолковать его. Они слышали крики вблизи лагеря индейцев, когда Генри Трессилиан пытался миновать его. Потом другие крики, словно в ответ, с западного берега озера.
Потом недолгая тишина и такой звук, будто лошадь погрузилась в воду. Вскоре снова крики, топот копыт, удаляющийся с каждым мгновением и наконец стихающий вдали.
Но теперь на вершине приходится прислушиваться к звукам, непосредственно их касающимся. Индейцы, оставшиеся позади, узнали о тех, кто ждал на карнизах, в результате пришлось торопливо подниматься с карниза на карниз, и кончилось это потерей одного человека.
Много времени спустя они видят то, что вызывает в мыслях конфликт между надеждой и страхом. С наблюдательного пункта у верха расселины, где все собрались, они в начале рассвета видят темную массу, которая превращается в группу всадников. Это возвращаются те, кто преследовал их посыльного. Но догнали ли они его, сказать невозможно: они движутся тесной группой, и он может быть среди них. И это остается неизвестным тем, кто наверху, когда всадники скрываются за выступом утеса.
День осажденных проходит в тревоге. Хотя несколько человек прошли в такое место, откуда виден лагерь индейцев, еще слишком темно, чтобы разглядеть, привели ли преследователи пленного. А когда наступает день, их посыльный может находиться там, где они его не видят: в шатре или под одним из фургонов.
Но постепенно надежды усиливаются, потому что не виден Крестоносец, а его спрятать невозможно. К тому же не ставят окровавленный столб, стрельбы в цель не будет, а она обязательно была бы, если бы вестник бледнолицых был схвачен. Напротив, у индейцев заметно какое-то беспокойство; оно продолжается весь день, словно сообщая, что посыльному удалось уйти.
Все это обсуждают в палатке дона Эстевана и приходят именно к такому радостному выводу. Но никто не радуется больше его дочери. Весь день у нее от тревоги болело сердце, и теперь она с облегчением слышит слова гамбусино:
— Я уверен, что сеньорито благополучно прошел и теперь на дороге в Ариспе. Если бы это было нет так, мы бы увидели его здесь — привязанным к проклятому столбу и изрешеченным пулями, как те, что раньше. Эти головорезы собирались со мной поступить так же, но, благодаря Деве, я смог убежать. Мы должны и сейчас поблагодарить ее за то, что помогла храброму парню. Santos Dios, он этого заслуживает!
Эти слова радуют Гертруду, и она едва сдерживается, чтобы не подбежать к говорившему и поцеловать за них. Ее поцелуй был бы чистым: гамбусино не молод и не красив. Она удовлетворяется тем, что говорит:
— Сэр! Если он безопасно доберется до Ариспе, тебе заплатят в десять раз больше стоимости твоего седла. Я уверена, что папа не станет возражать.
— Седло, niña lindissima! (Прекрасная девушка!) — восклицает Висенте с насмешливой улыбкой. — Я был бы рад пожертвовать сотней таких седел, даже тысячью, если бы мог, ради того, в ком ты так заинтересована. Его жизнь ценней всех седел в мире.
Все одобряют эти слова, столь приятные отцу юноши, который слушает молча. Краткий диалог заканчивается, и собравшиеся переходят к обсуждению своего спасения: теперь оно кажется возможным.
— Если по пути в Ариспе он не встретит никаких препятствий, — говорит дон Эстеван, с надеждой, как и все, — мы можем рассчитывать на спасение. Теперь бояться нужно только одного — времени! Но и его можно не опасаться, если полковник Реквеньес в Ариспе со своим отрядом. Но его может там не быть.
— Почему он может отсутствовать? — спрашивает Роберт Трессиллиан.
— Я помню, перед нашим выходом он говорил мне, что, возможно, ему прикажут идти в Гуайанас, чтобы подавить восстание индейцев племени яки. Если он ушел туда, наше положение лучше не станет.
— Но жители Ариспе — они ведь не останутся равнодушными к нашей беде?
Это говорит англичанин.
— Конечно, — соглашается мексиканец, и на его лице снова видна надежда. — Не останутся. Я об этом не подумал. Но теперь вижу.
— И можно ожидать, что они вступятся не только за нас, но за своих родственников и друзей. Подумай, amigo mio! У каждого из наших людей остались те, кто бросится на защиту, как только узнает, как обстоят дела.
— Ты прав, дон Роберто. Есть ли в Ариспе солдаты или нет, город обязательно отправит отряд, который сможет нас выручить. Мы должны набраться терпения — надеяться и молиться.
— Дорогой муж, — вмешивается сеньора, — ты, кажется, забыл о моем брате Хулиано и его трехстах пеонах. Половина из них — смелые ребята, они справятся с окружившими нас дикарями. Если Энрике сможет добраться до Ариспе, он пойдет в хасиенду моего брата, есть в городе солдаты или их нет.
Эти неожиданные слова укрепляют надежду. Всем кажется, что осада вот-вот будет снята и они могут продолжить прерванное путешествие.
То же самое испытывают все в лагере. Везде говорят о том же и почти так же; все надеются на друзей, оставленных позади: они не подведут.
А вот чувства в лагере койотерос прямо противоположные: вместо уверенности сомнения и даже опасения. Посыльный белых людей — они уверены, что это был он, — прошел через их ряды, и они хорошо понимают, каковы будут последствия.
Они знают, что шахтеры пришли из Ариспе — об этом говорят знаки на фургонах и другом имуществе, и именно туда сейчас скачет посыльный бледнолицых. На таком быстром коне он доберется скоро. Он там все расскажет, и ответ тоже будет быстрым: к Научампатепетлю двинется армия. Она может подойти даже раньше, чем вернутся налетчики с реки Хоркаситас.
Поэтому в день и ночь вслед за бегством Генри Трессиллиана и во все последующие дни и ночи у осаждающих тревоги не меньше, чем у осажденных.
Осажденные боятся голода, осаждающие — огня и меча.
Глава XXVIIIДрузья в тревоге
— Рад видеть тебя, сеньор Хулиано! Не часто ты оказываешь Ариспе честь своим посещением.
Полковник Реквеньес говорит это человеку средних лет, в гражданском и в одежде хасиенадо. Это дон Хулиано Ромеро, брат сеньоры Виллануэве, владелец большой ганадерии (животноводческой фермы) в шести или семи милях от Ариспе.
— Я бы и не был здесь, — отвечает тот, — если бы не был встревожен.
— Чем встревожен? — спрашивает полковник, догадываясь о причине тревоги
— Нет известий от Виллануэвы. Я пришел узнать, нет ли их здесь?
— Ни слова. И ты прав: это серьезно. Я говорил об этом с твоим сыном перед твоим приходом.
Они в большой официальной резиденции полковника Реквеньеса, в приемной, в которую только что пропусти лиганадеро; сын, о котором упоминает полковник, молодой человек лет шестнадцати, в военном мундире, с ташкой[15] и со знаками различия, говорящими о том, что он адъютант. Поздоровавшись, полковник снова садится за стол, на котором лежит несколько распечатанных писем; он как будто изучает их содержание.
— Por Dios! — продолжает ганадеро. — Не могу понять, чем это вызвано. — Они давно уже должны были добраться до шахты. Прошло достаточно времени, чтобы мы могли получить сообщение. А сестра обещала написать мне. Это загадка! Обещала написать, как только они доберутся.
— А Виллануэва обещал писать мне. К тому же у его людей много друзей и родственников по соседству со старой minera (шахтой). Кое-кто из них ежедневно приходит в Ариспе и спрашивает, нет ли новостей от тех, кто ушел на север; очевидно, что они тоже никаких сообщений не получали.
— Как ты думаешь, Реквеньес, какой может быть причина?
— Я думал об этом. Вначале мне казалось, что засуха, от которой пересохли все ручьи и пруды, могла заставить их свернуть к воде и удлинить путь. Но даже в этом случае у них достаточно времени, чтобы добраться до цели и нам получить от них вести. Но этого нет, и я боюсь, что дело в чем-то похуже.
— Что это может быть, по-твоему, полковник?
— Боюсь даже предположить, но это напрашивается, дон Хулиано. И ты, несомненно, тоже об этом думал.
— Понимаю. Los Indios!
— Los Indios!— повторяет офицер. — Именно. Виллануэва говорил мне, что новая veta (жила) далеко на северо-западе от истоков Хоркаситаса. Это территория, которую считают своей племена апачей; ты знаешь, что они все враждебно относятся к белым, особенно к нам, мексиканцам, по причине, о которой ты мог слышать.
— Я знаю об этом: ты говоришь о деле Джила Переса?
— Да, и боюсь, наши друзья встретились с этими дикарями. Если так, да смилуется над ними небо и да поможет им бог, потому что только он может помочь.
— Встреча с ними означает, что они нападут?
— Несомненно; и всех уничтожат: мужчин убьют, женщин и детей уведут в плен.
При этих словах молодой адъютант поворачивается, на его лице боль. Но он ничего не говорит и продолжает внимательно слушать.
— Милостивое небо! — со стоном восклицает ганадеро. — Надеюсь, до этого не дошло.
— Я тоже на это надеюсь и думаю, что этого не случилось. Но возможно, слишком возможно. Однако даже если на них нападут, они будут защищаться; если вспомнить, сколько их, можно надеяться, что сопротивление будет упорным.
— Многие из них, — отвечает дон Хулиано, — и шахтеры, и вакуэрос — люди смелые и хорошо вооружены. Я был у старой minera, когда они выступали, и видел это сам.
— Да, знаю. Смогут ли они держаться, если на них напали, зависит от местности. К счастью, наш общий свояк — опытный военный; он хорошо знает тактику индейцев, знает, как действовать в такой обстановке.