А может быть, как сказал дон Эстеван, полковника Реквеньеса и его солдат нет в Ариспе, а собрать гражданский отряд, достаточный, чтобы справиться с индейцами, трудно.
Это и многие другие предположения возникают у них в сознании, вызывая отчаяние, все более черное и глубокое. Вначале они нетерпеливо ждали, что их крылатый посыльный — их Меркурий быстро приведет помощь. Но эта светлая мечта быстро рассеялась, и реакция была мрачной, как тень самой смерти.
Но и в лагере осаждающих не заметно особого веселья. Сверху видно достаточно, чтобы рассмотреть отдельные фигуры дикарей и следить за их действиями на открытых местах. А в бинокль видно выражение их лиц, на которых тоже тревога и опасения¸ несомненно, из-за того что посыльный на черном коне ушел от них.
Замечено, что индейцы рассылают разведчиков. Некоторые из них уходят на север, другие — на юг: очевидно, ждут возвращения отряда грабителей с Хоркаситаса.
Спустя день разведчики возвращаются; видно, что они несут какие-то важные новости. Это понятно по радостным крикам, какими встречают их в лагере.
Вскоре на месе узнают причину: ушедшие в поход возвращаются из него, причем выглядят они совсем по-другому. Раньше у них было только оружие и легкое оборудование, теперь все нагружены добычей, каждая лошадь, помимо всадника, несет груз, и с ними другие лошади, целый табун, а также мулы с вьками.
Но не на всех вьюки. Когда они подъезжают к Серро, с вершины видят, что на некоторых мулах не просто добыча из разграбленных домов. На них женщины, большинство кажется молодыми девушками. Их ведут в лагерь, и в бинокль дон Эстеван видит на их лицах и телах следы отчаяния: порванная одежда, растрепанные волосы, опущенные глаза, в которых ни искры надежды.
Другие смотрят в бинокль и испытывают боль от этого душераздирающего зрелища; семейные, глядя на это, думают о своих женах и дочерях, боясь, что у них такая же судьба, слишком ужасная, чтобы думать о ней, тем более говорить.
В этот день им больше не позволено видеть. Уже наступили сумерки, почти сразу сменившиеся темной ночью, и больше не видно, что происходит внизу.
Но если они не видят, то слышать могут. Всю ночь из лагеря доносится постоянный шум — крики и веселые восклицания. Койотерос совершили удачный набег, взяли много добычи, захватили много пленных, убили много бледнолицых — они почти утолили свою жажду мести. Они веселы, и их крики и похвальба отражаются от скал.
Еще одна шумная ночь, как та, что сразу после начала осады. Среди их добычи несколько мехов с agwardiente, и этот крепкий напиток, к которому у всех свободный доступ, доводит их почти до безумия.
Они кричат так громко, так гневно и яростно, что наверху начинают бояться, что индейцы станут безрассудны и решат любой ценой штурмовать месу. Их сейчас много, они чувствуют свою силу и могут пойти на потери. К тому же они по-прежнему опасаются действий из Ариспе; если не довести дело до конца сейчас, потом придется бесславно отказаться от осады.
Осажденные только предполагают это, но весь остаток ночи продолжают караулить выход из расселины. Они, как никогда, бдительны, хотя¸ кажется, в этом нет необходимости; до самого рассвета никто не приближается к расселине, не слышно звуков, которые говорили бы о попытках подъема по крутому склону.
Но Педро Висенте не боится, что он и попытаются это сделать. Чтобы внушить уверенность своим сомневающимся товарищам, он говорит:
— Я слишком хорошо знаю койотерос, чтобы поверить, будто они способны на такую глупость. Вся agwadriente в Соноре не заставит их подставлять себя под нашу каменную артиллерию. Они не забыли, что она у нас здесь и что мы следим за их движениями; они знают, что стоит им подойти, на них обрушится град камней. Поэтому, камарадос, сохраняйте в сердцах мужество. Сегодня у нас не больше оснований бояться, чем вчера. Нужно бояться голода, а не их копий или ножей для скальпирования.
К тем, к кому обращены эти слова, возвращается уверенность, и они сохраняют терпение и выносливость.
Глава XXXIСпасители в пути
— Смотрите, это Пропавшая гора, верно?
— Да, полковник.
— Gracias a Dioc! (Слава богу!) Рад, что мы ее наконец увидели. Как далеко до нее отсюда, сеньорито? Не меньше двадцати миль, думаю, хотя кажется, что ближе.
— Да, двадцать миль, полковник; так сказал наш проводник, когда мы были на этом месте.
— Я вполне в это верю. На таком плоскогорье расстояния обманчивы, но мой опыт позволяет мне верно их оценивать.
Это диалог между полковником Реквеньесом и Генри Трессилианом; Генри служит проводником экспедиции, которая должна освободить осажденных на Серро Пертидо. За ними остальные: дон Хулиано со своим сыном, молодым адъютантом, и несколько офицеров штаба; их охрана образует авангард, недалеко за ними батарея гаубиц, дальше копейщики в свободном строю; еще дальше бойцы нерегулярной армии Ромеро и в конце снова копейщики в арьергарде.
Увидев Серро, все остановились. Они начали марш очень рано, еще при свете луны, и теперь, когда солнце осветило равнину, одинокая вершина хорошо видна. Как можно понять по словам молодого англичанина, они пришли в то самое место, где временно останавливался караван у дерева, на котором гамбусино вырезал свои инициалы.
— Что ж, кабаллерос, — продолжает полковник, — до сих пор все прошло хорошо; будем молиться, чтобы мы пришли не напрасно. И надеяться, что мы вовремя. Я думаю, что там сейчас у них. Как ты считаешь, Ромеро?
— Не знаю, Реквеньес. Надеюсь, они держатся.
— Я бы хотел, — почти обращаясь к самому себе, говорит полковник, — знать это с большей уверенностью; это имело бы огромное значения для наших действий. Если они еще там…
— Сеньор полковник, — вмешивается молодой проводник, — если позволите мне взглянуть в ваш бинокль, думаю, я смогу точно сказать.
Командир достает из футляра бинокль.
— Пожалуйста, сеньорито. Вот.
И он протягивает бинокль.
Прибор дрожащими пальцами подносится к глазам. Генри хочет увидеть то, что позволит сказать, что его отец и все остальные живы; если не увидит, будет точно знать, что они мертвы, а ей, самой дорогой для него, уготована страшная судьба.
Но как только он подносит бинокль к глазам, выражение его лица меняется! Раньше на лице были опасения, теперь — радость, а с уст срываются слова:
— Слава небу, они еще на горе!
— Если это так, небо достойно хвалы, благодарности всех нас. Но откуда ты это знаешь, сеньорито?
— По флагу!
— По какому флагу?
— Возьмите бинокль, полковник, и увидите сами.
Взяв бинокль и отрегулировав его, Реквеньес направляет его на Пропавшую гору.
— На самом близком к нам конце, на вершине, — продолжает указания Генри Трессилиан, — вы его увидите. Это мексиканский флаг. Дон Эстеван собирался поднять его над новой шахтой и установил здесь в надежде, что его увидит какой-нибудь белый и наше положение станет известно. Флаг сейчас оказался полезен: он говорит, что наши друзья все еще в мире живых. Иначе его бы тут не было.
— Ты прав, сеньорито, не было бы. И он там, я даже различаю национальный герб — орел и нопаль. Поистине нужно благодарить небо.
— И мы благодарим его! — восклицает ганадеро, почтительно снимая шляпу; все следуют его примеру.
Возбуждение, как лесной пожар, распространяется по всему отряду, вплоть до самого арьергарда. Солдаты радостно восклицают, узнав, что не зря проделали долгий марш и что враг перед ними и совсем недалеко. Потому что развевающийся на горе флаг говорит, что осада продолжается и индейцы на месте.
— Они здесь, — подтверждает полковник после того, как некоторое время смотрел в бинокль. — Я вижу дым от их лагерных костров. Что ж, мы не успеем помешать им поесть; но если они без моего разрешения смогут начать сегодня ужин, я готов отказаться от своей должности полковника копейщиков Сакатекаса. Джентльмены, — говорит он, поворачиваясь к штабу и созывая офицеров на военный совет,— враг там, в этом нет сомнения. Вопрос в том, как мы будет против него действовать. Выскажите свое мнение, майор Гарсиа.
— Сколько их там может быть? — спрашивает майор, мудрый седой ветеран. — От этого зависит, как мы будем подходить к ним.
— К несчастью, я не могу сказать, — отвечает командир. — Их было почти пятьсот человек, но, кажется, половина отправилась в набег в низовья Хоркаситаса, вторая половина осталась поддерживать осаду. Если воины вернулись из набега и соединились с осаждающими, нам придется иметь дело со всеми, и схватка будет непростая. Я давно знаю этих краснокожих, племя Гремучей Змеи; хотя, как сообщил мне наш молодой друг, этот достойный человек прекратил свое существование и теперь во главе стоит Стервятник. Тем хуже для нас, потому что Сопилоте превосходит Каскабеля в тактике, коварстве и храбрости — во всех отношениях. Но это неважно, мы будем рады встрече с прославленным воином¸ хотя бы ради славы.
Еще когда полковник говорил, сзади из рядов послышались возбужденные восклицания. Сразу вслед за этим вперед прошел младший офицер и с ним незнакомый всадник; его мятая грязная одежда и пот и пыль на лошади говорят, что он проделал долгое, трудное и поспешное путешествие. Это посыльный, но его лицо говорит о том, что новости печальные.
— Откуда ты, амиго? — спрашивает командир, когда незнакомец останавливается перед ним.
— Из Накомори, на Хоркаситосе, сеньор полковник, — следует ответ.
— По какому делу? — спрашивает Реквеньес, хотя уже догадывается.
— О, сеньор, там были индейцы; они убили десятки наших людей — мужчин и детей, разграбили и сожгли наши дома, увели всех молодых женщин, они все разрушили. Я поехал в Ариспе, надеясь найти вас там, но вы ушли, и я поторопился за вами.
— Какие индейцы? Откуда они пришли?
— С севера, сеньор, вниз по реке. Мы думаем, это апачи, но они напали ночью, и мы точно не знаем. Утром они ушли со всем награбленным.
— В какую ночь? Как давно это было?