В моей голове щелкнуло. Предвидение? Оно, не иначе…
— Эй, малый! — я порылся в карманах и показал одному из мальцов монету в пять пфеннигов. Малец резво подбежал ко мне, снял шляпу и поклонился.
— Что за сумасшедшая? А то мы тут приезжие, даже не знаем…
— Известное дело, сумасшедшая, не извольте сомневаться, ваша милость! — с важностью ответил мальчонка, зажав пятак в кулаке. — Она уж давно тут шлялась, все чего-то бормотала про то, что госпожу свою потеряла, да спрашивала, не видал ли кто ангела в обличье девы. А какие ангелы обличье девки-то примут? Сумасшедшая, точно вам говорю! Да и делать ангелам на рынке-то нечего, чего уж там! Вот. А потом еду начала воровать с прилавков, да прятаться. Ее искали-искали, а теперь вот изловили! В дурдом свезут или в монастырь в женский! Только сначала сдадут в полицию, потому положено так по порядку!
Две крепких бабы крестьянской внешности, чем-то напомнившие мне Герту Штайнкирхнер, тащили под руки совсем молодую женщину, скорее даже девушку, их окружили еще несколько торговок, с пяток мужиков и вся эта группа двигалась в направлении полицейского управления. Доктор Грубер и Альберт как-то очень уж внимательно приглядывались к происходящему, наконец, Альберт повернулся к Груберу, потом ко мне, потом снова к тащившим пойманную женщину торговкам и опять ко мне.
— Но ведь это же… — он пару раз глуповато хлопнул глазами, — это же Марта Йеске, служанка Катарины!
Мы развернулись и скорым шагом двинулись обратно.
Пока торговки, отпихивая и перебивая друг дружку, морочили голову дежурному вахмистру, искренне полагая, что рассказывают ему суть дела, мы пообщались с полицмейстером. Фон Штеккен лично спустился в дежурку, разогнал галдящую толпу, оставив лишь двух баб, которых, надо полагать, посчитал самыми толковыми. Через полчаса все положенные бумаги были составлены и подписаны, а состояние Марты Йеске определено как требующее квалифицированной медицинской помощи — девушка даже не узнавала Альберта и доктора Грубера, хотя оба утверждали, что она с ними хорошо знакома.
Лучший, по словам полицмейстера, врач в городе доктор Детеринг, осмотрев Марту, только головой покачал.
— Это не моя компетенция, господин полицмейстер, — признался он. — Здесь помогут только монахини. Пошлите в монастырь святой Маргариты, а я напишу записку настоятельнице.
Прочитав составленную Детерингом записку, фон Штеккен приписал внизу листа еще несколько строк и отправил в монастырь коляску с посыльным. Разумно, обратным рейсом сразу нужных специалисток и привезет.
…Сестра Цецилия и сестра Аделаида затребовали для работы отдельную комнату и непременно с кроватью или любой другой лежанкой. Полицмейстер извиняющимся тоном сказал, что таким условиям у него отвечает лишь одна из имеющихся одиночных камер, но монахини привередничать не стали. Что они там делали, не знаю, но часа через полтора сестра Цецилия вернулась.
— Кто-то очень грубо запечатал несчастной девушке часть памяти. Мы сделали все, что необходимо, и сейчас ей надо хотя бы пару часов поспать, потом можете задавать ей вопросы. Но мы должны будем присутствовать, могут проявиться остаточные явления воздействия. И еще — когда девушка проснется, ее нужно покормить. Она очень голодна.
Ох, опять ждать… Чтобы скоротать время, мы с Альбертом и доктором Грубером вернулись в гостиницу, где и пообедали, а как раз к завершению обеда за нами явился полицейский, посланный фон Штеккеном. Как и ожидалось, пришла телеграмма с официальным ответом на запрос полицмейстера, из которой следовало, что никаких офицеров имперской ордонансной жандармерии в Ландсхуте в настоящее время быть не должно. Большой новостью для нас это уже не являлось, так что и расстраиваться по таковому поводу никто не стал. Кстати, делайте что хотите, но я готов поспорить, что тот же полицмейстер считал такой оборот делом полезным. Причем скажи господин полицмейстер об этом вслух, я бы первый с ним и согласился, потому что одно дело — пытаться обвинять в причастности к исчезновению баронессы имперского офицера, и совсем другое — ловить преступника-самозванца. Сами догадаетесь, в каком из этих случаев имперцы стали бы совать баварской полиции палки в колеса, а в каком нет, или подсказать? Однако размышлять обо всем этом оказалось некогда — сестра Цецилия сообщила, что Марта к допросу готова, и напомнила, что девушку надо покормить. Ради такого дела доктор Грубер и полицмейстер фон Штеккен скооперировались — первый профинансировал кормежку для Марты, а второй послал за едой полицейского.
…Марта Йеске, надо сказать, оказалась весьма симпатичной девушкой, просто до допроса у меня как-то не было времени к ней присмотреться. Сероглазая и русоволосая, с приятной фигурочкой и тихим голоском, она не то чтобы являла собой прямо-таки идеал служанки, но очень сильно к нему приближалась. Темно-серое платье выглядело относительно опрятно даже после нескольких дней, в течение которых Марта его не снимала, живя при этом считай что на улице. Держалась она столь же скромно, как и выглядела, на вопросы отвечала честно и без утайки, но принципиально нового мы от нее почти ничего не узнали.
Когда они вышли из поезда на перрон прогуляться, подошли четверо мужчин. Один, назвавшийся ордонанс-капитаном Мальфи, отозвал госпожу в сторонку, сказав, что у него есть для нее важное известие, другой, представившийся доктором Вайсманом, принялся вводить Марту в состояние подавленности и полного подчинения своей воле. Теперь же, когда монахини сняли это воздействие, Марта могла вспомнить и то, что видела, как госпожу усаживали в стоявшую рядом со зданием станции красно-синюю карету, и то, как именно воздействовал на нее саму этот доктор Вайсман. Доктор Детеринг, кстати, определил действия Вайсмана как трехступенчатую ментальную блокировку, применение которой запрещено императорским эдиктом еще в 1676 году, о чем после допроса и составил официальное экспертное заключение в письменном виде. Двое других мужчин, бывших с «капитаном» и «доктором», просто стояли в стороне, должно быть, загораживая происходящее от взглядов тех, кто в это время находился на перроне.
Доктор Грубер посчитал необходимым пока что оставить Марту в Ландсхуте, а то, как именно предложил сделать это полицмейстер, всем нам показалось идеей, поистине гениальной. Фон Штеккен поговорил с монахинями, те заверили, что мать-настоятельница возражать не станет, и Марту отправили в монастырь. Там она будет сыта, ухожена и пристроена к чему-нибудь полезному, чтобы не маяться бездельем. И ей хорошо, и всем спокойнее.
В самом Ландсхуте полиция тем временем не дремала, и установила, что самозванец, именующий себя ордонанс-капитаном Мальфи, нанял две дорожных кареты. Интересный подход, да… Интересный своей показной глупостью. Именно показной — не мог же Мальфи, будем пока называть его так, не понимать, что эти его действия станут известны полиции, причем довольно быстро. Но зачем-то именно так, по-глупому, и поступил… Нет, когда дурак прикидывается умным, это даже хорошо, потому как его дурацкая сущность все равно всплывет и всего его потуги пойдут коту под хвост. А вот когда умный прикидывается дураком, это уже хуже. Он, гад, провоцирует тебя этим на действие, кторое никакого успеха тебе не принесет. Ладно, ничего другого у нас пока нет. А нет, кое-что есть. У нас есть сведения, что одна их нанятых карет должна была ехать в Регенсбург, а вторая — в Пассау. То есть вариантов всего два…
Глава 10Мы идем искать
— Но почему в Пассау?! — обсуждение грозило зайти в тупик. Я настаивал на том, что Катарину увезли в Пассау, Альберт утверждал, что в Регенсбург, а доктор Грубер полагал, что нужно не гадать, а дождаться первого ответа на посланные фон Штеккеном запросы и строить дальнейшие планы в зависимости от того, каким этот ответ будет и откуда он придет. Причем самое неприятное положение в завязавшейся дискуссии было у меня. Я-то точно знал, что похитители увезли добычу именно в Пассау — спасибо профессору Левенгаупту, уровень моей работы с предвидением заметно повысился. Раз уж оно действовало преимущественно в отношении меня, достаточно было правильно сформулировать вопрос. Поэтому я думал не о том, куда повезли баронессу, а о том, куда мне (соответственно, и нам всем) за ней ехать. А теперь думать приходилось о том, как бы втолковать это остальным участникам нашего предприятия — у них ведь тоже имелись свои резоны.
Альберт считал, что в Регенсбурге похитителям с Катариной проще будет затеряться, потому что сам город намного крупнее Пассау, да и к Ландсхуту он ближе, а потому они оказались бы там быстрее. Доктор Грубер, как мне показалось, вообще всецело полагался на полицию и свою задачу видел в том лишь, чтобы ей не помогать даже, а скорее, не мешать. Хорошо хоть, у нас не было разногласий по поводу происшествия как такового — мы все втроем пребывали в полной уверенности, что Катарину фон Майхоффен похитили, причем ни Альберт, ни доктор Грубер, ни даже я не могли даже предположить, с какой целью.
Наиболее, на мой взгляд, простая и близкая к истине мысль о похищении за выкуп графу с доктором в голову не пришла. Нет, я с ними, конечно этой идеей поделился, но меня не поняли — не бывает здесь таких преступлений пока что. Честно говоря, я уже и сам сомневался, что дело именно в этом, потому что никаких требований о выкупе так пока и не поступило. Впрочем, скорость передвижения и передачи информации тут совсем не та, что в моей прошлой жизни, так что, может, на днях и получим. Кстати, требования эти похитители предъявят, скорее всего, не нам, про нас-то они и не знают пока что, а родителям Катарины. А пока известия дойдут до Восточной Пруссии, а оттуда к нам, пройдет еще больше времени. Затем я вдруг вспомнил об отличии отца баронессы в боях с мятежными поляками и пришедшими им на помощь польскими войсками, после чего вслух предположил, что Катарину могли похитить и поляки. В ответ доктор Грубер логично заметил, что этим проще было бы выкрасть девушку прямо из поместья и тут же увезти ее в Польшу, благо рядом. Хотя вообще такое допущение и доктору, и Альберту