— Шелби, ты не против? — спрашиваю я, рукой преграждая медсестре путь, чтобы та не прикасалась к моей клиентке без ее согласия. — Можно медсестре проверить у тебя раскрытие? Именно это и делал доктор Файнголд, когда недавно заходил, — объясняю я. Ведь всегда очень важно понимать, на что именно ты даешь согласие.
Шелби отодвигается и жалобно спрашивает:
— А будет так же больно?
— Возможно, — отвечаю я. — А возможно, и нет. Поэтому решай сама, Шелби. Если не хочешь, тебя не будут смотреть.
Медсестра делает сердитое лицо. Шелби задумывается и через некоторое время, подняв на меня взгляд, едва заметно качает головой.
— Не сейчас, — говорит она. — Потом, если можно.
— Прошло меньше часа, — обращаюсь я к медсестре. — Еще рано.
Медсестра, недовольная мной, уходит.
— А если она после этого не придет? — переживает Шелби.
Вот в этом и состоит проблема. Роженицы боятся разозлить персонал — ведь они от него зависят, и в результате ради удобства или якобы эффективности в родах с женщинами делают то, без чего вполне можно обойтись. Так что порой я выступаю еще и в роли телохранителя.
— Не волнуйся, придет, — обещаю я.
Болевой порог у Шелби низкий, и схватки она переносит тяжело. Я сижу с ней рядом, помогаю правильно дышать, но муки такие сильные, что ей не до дыхания. В конце концов Шелби просит эпидуральную анестезию — вот только анестезиолог сейчас занят, придется ждать.
— Да где его носит?! — негодует Джейсон, нервно шагая туда-сюда по палате.
Я прошу его успокоиться и шепотом говорю, что от его несдержанности легче никому не будет, в первую очередь Шелби.
Наконец приходит анестезиолог. Джейсона просят ненадолго выйти, отчего тот мгновенно вскипает, и тогда я выхожу из палаты вместе с ним. В коридоре объясняю Джейсону, что процедура должна проходить в стерильных условиях, что Шелби будут вводить в эпидуральное пространство позвоночника катетер. Кроме того, отцы, как известно, частенько падают в обморок при виде иглы. Мы ждем за дверью уже довольно долго, потому что Шелби никак не может оставаться неподвижной. Джейсон начинает рвать и метать. Я буквально силой удерживаю его, чтобы он не вломился в палату.
После анестезии быстрое до сего времени продвижение дел становится медленным. Зато облегчение наступает мгновенно — ниже пояса Шелби теперь практически ничего не чувствует. Я сижу с ней рядом на краю койки — убираю волосы с лица, предлагаю принести ледяную стружку, сделать массаж. Та от всего отказывается, предпочитает поспать. Сон — это хорошо, ей не помешает отдохнуть.
Пока Шелби спит, со мной разговаривает Джейсон. Он циничный, злобный, много ругается. Хотя, возможно, он и не такое чудовище, каким его нарисовало мое воображение. В нем есть и мягкость — его нежное отношение к Шелби подкупает. Заметно, как сильно он ее любит.
Джейсон пододвигается ближе к Шелби, смотрит на нее, гладит по голове, держит за руку и вдруг признается:
— Я рос без отца. Он ушел от нас, когда мне было пять. Снова женился, завел ребенка. Пару лет присылал мне подарки на Рождество и день рождения, а потом перестал. — В его глазах видна неподдельная грусть. — Своему ребенку я стану хорошим отцом, не таким, как он!
— Конечно хорошим, иначе и быть не может.
Джейсон кладет руку на живот Шелби.
— Для своего ребенка я все сделаю.
— Не сомневаюсь.
— Можно вам что-то сказать?
— Разумеется.
— Мне кажется, Шелби меня бросит. Возьмет ребенка и уйдет.
— Господи, почему? — спрашиваю я и сразу жалею. Вот зачем спросила? Это ведь не мое дело, не надо лезть в их отношения…
— Она мне изменяет, — говорит Джейсон. — Я точно знаю.
Я тоже это знаю. Наверное. Когда я приходила, у них в доме был другой мужчина — стоял наверху лестницы и звал Шелби, и та старалась от меня избавиться. Выходит, вовсе не для того, чтобы Джейсон не увидел и не рассердился, а для того, чтобы поскорей вернуться к тому мужчине… Внезапно Шелби представляется мне совершенно в другом свете. Видимо, их брак неидеален не только из-за одного Джейсона. Пожалуй, они оба небезгрешны. Слова и поступки Шелби заставили меня думать, что он ее бьет, но бывало ли такое на самом деле? Или же она просто готовила почву для развода? Если судья решит, что Джейсон проявлял агрессию, то получить опеку и алименты будет гораздо легче — обвинение в домашнем насилии определенно склонит чашу весов в пользу Шелби.
И все же это лишь предположения… Тут я, опять не удержавшись, спрашиваю:
— Знаете-то откуда? Она сама призналась?
— Ей и признаваться не надо. Просто знаю, и всё.
— А вы об этом разговаривали?
Джейсон качает головой и, подняв на меня глаза, одновременно печальные и озлобленные, угрюмо отвечает:
— Знаю я, как все будет. Ребенка при разводе всегда оставляют с матерью, но я не позволю Шелби отнять у меня ребенка.
— Вы ведь с ним по-прежнему будете видеться, — говорю я. Тут он, конечно, прав — дети и правда чаще остаются с матерью.
— Воскресным папой я быть не хочу.
— Не забегайте вперед, Джейсон, сначала поговорите. Вдруг вы ошиблись? Беременным приходится ой как нелегко! Может, вы всё не так поняли и Шелби от вас отдалилась из-за бушующих гормонов, а вовсе не потому, что у нее кто-то есть…
— Разве я похож на идиота?!
Я нервно сглатываю. Его вспыльчивость меня пугает, и я отодвигаюсь — хотя дальше словесных нападок при мне не заходило.
— Я совсем не это имела в виду…
— Изменяет, и точка, — резко отрезает Джейсон. — И если — или когда — она вдруг решит уйти, то ребенка ни за что не получит.
Шелби просыпается, приходит с осмотром медсестра. Раскрытие почти не изменилось, и шейка матки еще незрелая. Мы продолжаем ждать.
Когда становится ясно, что продвижения нет, доктор назначает для стимуляции питоцин. Вскоре Шелби начинает мучиться от боли, и Джейсон не находит себе места.
— Какого черта не работает обезболивание? Она же не должна ничего чувствовать!
— Даже с анестезией схватки, нарастая со временем, могут становиться болезненными.
— Позовите врача! Пусть сделает что-нибудь, — не унимается Джейсон.
— Сейчас Шелби как раз должна чувствовать схватки, чтобы потом у нее получилось тужиться, — объясняю я и отворачиваюсь. Моя задача поддерживать Шелби, а не отвлекаться на успокаивание Джейсона. Я снова пытаюсь учить ее правильному дыханию, но ей так плохо, что все мои слова проходят мимо.
Когда раскрытие достигает десяти сантиметров, медсестра велит Шелби немного полежать, перед тем как тужиться, в надежде на то, что сами схватки возьмут на себя часть работы. Однако они настолько мучительные, что ожидание для Шелби невыносимо.
Когда наконец приходит время для потуг, я подсказываю Шелби, как лучше дышать, тужиться, но та кричит, что у нее ничего не получается.
— Еще как получается, Шелби! Именно это ты сейчас и делаешь, — с улыбкой подбадриваю я.
Через некоторое время Джейсону становится дурно, и я советую ему выйти в коридор, прийти в себя. Тот не спорит. Однако пару минут спустя возвращается.
Во время каждой потуги я кормлю Шелби ледяной стружкой, чтобы она немного охладилась. Времени прошло немало; впрочем, тем, кто рожает в первый раз, притом с анестезией, тужиться приходится по меньшей мере часа три, а то и больше. Это нормально, если не наблюдается дистресс плода, а мать не устала настолько, что у нее попросту не осталось сил. Шелби же к приходу доктора Файнголда измучена страшно.
Пациенткам доктора Файнголда нравится то, что он работает в одиночку, а не в составе группы врачей. Так спокойнее, потому что при наступлении родов не возникает сюрпризов. В группах порой состоит до десяти врачей-акушеров, и когда у тебя начинаются роды, иногда их принимает врач, который тебе приятен, а иногда — нет. А иногда вообще приходит кто-то, кого ты видишь впервые. Многих женщин такая перспектива пугает, и потому они вынуждены связываться с холодным и жестким доктором Файнголдом.
Тот с ходу заявляет Шелби:
— Чем сильнее будешь тужиться, тем быстрее родишь.
Это не совсем правда, да еще и довольно надменно произнес… В том, что ребенок не продвигается, Шелби не виновата.
— Я не могу! — кричит она. Пот стекает у нее по лбу, по щекам.
Джейсон позади меня весь извелся.
Я отвожу доктора Файнголда в сторону и говорю, что Шелби вымотана и сама не справится. Несмотря на желание родить естественным путем, она была согласна на кесарево, если потребуется. Как по мне, учитывая, что она крайне измучена, что роды затянулись, что нет никакого прогресса, — можно делать кесарево. Вернее, даже нужно.
Моими словами доктор Файнголд пренебрегает.
— Врач здесь не вы, а я! — во всеуслышание ставит он меня на место, сверкая глазами. — Я практикую больше тридцати лет; предоставьте-ка мне решать, что и как делать. Если, конечно, у вас не припрятан где-то диплом о медицинском образовании.
На этом доктор Файнголд возвращается к Шелби.
— К тому же, — говорит он ей, словно разговор только что шел между ними, — после кесарева останется безобразный шрам. А кому такое надо?
Здоровый ребенок — единственное желание Шелби, которое она озвучила во время нашего обсуждения.
Вместо кесарева сечения доктор Файнголд выбирает щипцы. Сегодня очень немногие врачи их используют, в основном такие же консервативные, как сам доктор Файнголд. Щипцы влекут за собой риски, однако ни Шелби, ни Джейсону он их не озвучивает и говорит лишь то, что хочет слышать Шелби: сейчас он достанет из нее ребенка.
Но и это еще не всё. Доктор Файнголд, не ставя Шелби в известность, берет ножницы и рассекает ей промежность еще до появления разрыва, который, возможно, и не появился бы. В наши дни эпизиотомия должна быть скорее исключением, нежели правилом, а самое главное, перед тем как ее провести, нужно объяснить женщине возможные последствия, коих немало — от боли во время интимной близости до недержания стула. Я в ужасе от действий доктора Файнголда.