– Но прежде чем закрыть его, я хочу спросить об одной вещи. Давайте выясним, соответствует ли адрес вашего брюссельского пациента тому, какой записан у нас?
– Проспект Луизы, 35.
– А зовут его Ван Воорен?
– Да, Эмиль Ван Воорен.
– Так вот, адрес неверный. В Брюсселе живет несколько Ван Вооренов, но все ’по другим адресам. Мои бельгийские коллеги проверили каждого. Никто из них не вызывал врача из Парижа, больных среди них нет… – Он помолчал, вздохнул и продолжил: – Сознаюсь, ваше дело привело меня в недоумение. Я собрал о вас сведения: они все превосходные. До самого ареста в вашей жизни не было ни единого пятнышка. Я тщательнейшим образом провел расследование, чтобы хорошенько во всем разобраться. Теперь решать суду. До свидания, мистер Спенсер.
Как ни странно, я чувствовал к нему уважение. Он был вполне объективен, и я не мог его ни в чем упрекнуть.
Суд состоялся тринадцатого декабря.
Никаких вещественных доказательств того, что я причастен к ограблению лаборатории Блондинга, не было, и мое дело слушалось как уголовное. Сам Эдуард Блондинг вышел к барьеру и горячо ратовал за меня, но его речи не имели значения.
Председатель суда спросил, чем я могу объяснить обнаружение в моем кабинете при обыске нескольких коробок ампул производных опия, и я ответил:
– Многие мои пациенты страдали неврозами и опухолями суставов. Лечение в таких случаях всегда начинается с наркотических препаратов, а заканчивается, как правило, операцией. Врач часто вынужден прибегать к обезболивающим средствам и поэтому всегда имеет их под рукой. Вам это подтвердит любой специалист моего профиля.
Но все это были только цветочки, в качестве ягодок фигурировали те самые два килограмма морфия из моей машины.
Я смог повторить лишь то, о чем говорил раньше: мне совершенно ничего не известно о происхождении этого морфия. Эмиль Ван Воорен дважды приходил ко мне на прием и записывался В регистрационном журнале, поэтому приглашение приехать к нему на дом никаких сомнений у меня не вызвало.
Генеральный прокурор начал свое уничтожающее обвинение, которое ни у кого не породило даже мысли об ошибке.
– Было похищено шестьсот килограмм морфия-сырца, достаточных для получения четырехсот килограмм героина…
Далее последовали подробные рецепты приготовления героина и вычисления его стоимости. Послушать, так я присвоил полтора миллиарда франков. И это был лишь материальный ущерб, что касается морального…
Запрыгали трескучие фразы.
Затем прокурор перешел к описанию пагубных последствий торговли наркотиками, крушению нравственных устоев, росту проституции среди молодежи до шестнадцати лет и преждевременным смертям.
При других обстоятельствах я бы вполне мог одобрить его слова.
Ответная речь Лемера была блистательна, но судьба моя уже предрешилась. Разошедшийся прокурор потребовал для меня пятилетнего тюремного заключениями его единогласно поддержали.
Я подал прошение на апелляцию, но безо всякого результата. Вернувшись вечером в камеру, я нашел в ней письмо от Мари-Клод. Она извещала, что возбудила дело о разводе. Без сомнения, ее просьбу должны были удовлетворить.
Помню, я разрыдался и не мог успокоиться до утра.
И было отчего!
Потерять все: лицензию на врачебную практику, честь, имя порядочного человека. Я чувствовал себя одиноким, никому не нужным и униженным, а впереди меня ждало жалкое существование, полное ежедневных оскорблений.
Бывают минуты, когда и мужчинам не стыдно плакать.
Благодаря ходатайству врача в Сайте, меня перевели в Лианкур, где режим несколько слабее, чем в других местах. Начальник тюрьмы, некий Калесто, хотя и казался внешне суровым, в действительности был отзывчивым человеком, понимающим своих подопечных. Мне он назначил вроде бы жестокий режим изоляции, а на самом деле последний позволил избежать кошмара общей камеры.
В своей одиночке я провел все долгие пять лет заключения, по соседству с мошенниками, ворами и фальшивомонетчиками.
Там я воочию убедился, что те, кто на воле запугивал людей, угрожая им бритвами и револьверами, дрожали словно дети под взглядами надзирателей и были готовы на любую низость ради сигареты. Будучи врачом, я считал, что досконально изучил людские слабости, порожденные болезнями и страданиями. Но теперь познал самое ужасное: потерю чувства собственного достоинства, от которого один шаг до трусости и подлости.
Когда в коридоре раздались шаги, солнце уже взошло и наступило утро.
Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы пройти в контору и получить там документы, часы и несколько тысяч франков, изъятых при аресте.
Наконец охранник раскрыл последнюю тяжелую дверь…
– Желаю удачи, старина!
С чемоданчиком в руке я сделал первые шаги по городу снова свободным гражданином.
Глава 4
Дорога, которая тянется вдоль каменной ограды с проволочной сеткой, обсажена деревьями. С верхней площадки наблюдательной вышки часовой сделал мне дружеский жест, и я ему ответил. Поворот – и здание тюрьмы исчезло из виду. Я даже не обернулся взглянуть на него еще раз, ибо не сомневался, что память сохранит каждую подробность тюрьмы до самого последнего моего вздоха.
Пока я шагал по безлюдной улице, меня нагнал автомобиль, замедлил ход и остановился рядом. Из окошка выглянула женщина.
– Не хотите ли сесть в машину, доктор? Или предпочитаете идти пешком?
Я удивленно посмотрел на даму за рулем и узнал Анну Жербо. Она была моей секретаршей вплоть до моего ареста. Тогда ей исполнилось всего двадцать лет, но я высоко ценил ее разумную, спокойную манеру обращения с пациентами, работоспособность, мягкий негромкий голос, деликатность и сдержанность. А однажды поймал себя на том, что неравнодушен к ней. Видимо, она отвечала мне взаимностью, но мы никогда не заговаривали о наших чувствах и отношения сохраняли чисто деловые, хотя и не расставались целыми днями.
На протяжении всех этих пяти лет я регулярно получал от Анны письма, но сам ответить не мог, потому что переписка заключенным разрешалась только с близкими родственниками.
Ее прекрасные глаза улыбались мне, знакомое лицо, как и прежде, оттеняли длинные черные волосы.
Я подошел к машине и открыл дверцу.
– Добрый день, Анна, вот уж не ожидал встретить здесь вас.
– А мне подумалось, что вы обрадуетесь, если кто-то будет ждать вас при выходе… или я ошиблась?
Я бросил чемоданчик на заднее сиденье «дофины» и, уселся рядом с Анной.
– Нет, не ошиблись… Но откуда вы узнали, что я выхожу на свободу сегодня?
– Но, доктор, я же умею считать до пяти, здесь нет ничего сложного. А для большей уверенности попросила одного моего приятеля – адвоката позвонить в тюремную канцелярию.
Мы молча разглядывали друг друга.
– Мне не хочется, чтобы вы обвинили меня в черствости, доктор, но должна сказать, выглядите вы отлично, почти не изменились.
Я усмехнулся.
– А кого же вы ждали? Сморщенного старичка с седыми волосами и запавшим, беззубым ртом? Мне ведь всего сорок пять. Да, я постарел, но только внутренне, а не внешне.
Она завела мотор, и мы поехали. Ее глаза были устремлены на дорогу.
– У вас есть какие-нибудь планы, доктор? Меня интересуют ближайшие.
– Послушайте, малышка, начнем с того, что вы станете звать меня просто Тэдом, как и раньше. Забудьте раз и навсегда, что я был врачом. Корпорация медиков вычеркнула меня из своих рядов более четырех лет назад.
Она потрясла головой как ребенок, застигнутый на месте преступления.
– Как хотите, Тэд.
– Что касается моих планов, то сейчас они состоят в покупке пачки «Американки» и чашки шоколада с рогаликами – этой роскоши свободного человека, о которой я мечтал месяцами.
Она притормозила, когда мы проезжали через деревню Лианкур, и остановилась возле табачной лавочки, открытой, несмотря на столь ранний час.
– Здесь?
Я пожал плечами.
– А почему бы и нет?.
Мы уселись на террасе.
Когда официант ушел, поставив перед нами дымящиеся чашки с шоколадом, Анна вынула из сумочки конверт и подала его мне.
Заметив мое недоумение, она пояснила:
– Это все ваше. Там оставалось множество невыплаченных по счетам гонораров. К счастью, все денежные вопросы, включая и банковские, разбирала я. Целых три месяца объезжала ваших клиентов. Естественно, кое-кто отказался платить, ссылаясь на все эти судебные дела, но таких были единицы. Из собранного я смогла не только рассчитаться с кредиторами, но и переводить ежемесячно в тюрьму немного. В итоге на вашем счете осталось еще несколько тысяч франков. Мой отчет лежит в конверте.
Действительно, в начале – каждого месяца я получал переводы на разрешенную заключенным сумму и мог кое-что покупать в тюремной лавочке. Поскольку они были анонимными, я считал, что деньги посылала Мари-Клод.
Очевидно, Анна угадала мои мысли, ибо торопливо добавила:
– Очень жаль вас разочаровывать, но деньги посылала я.
Я покачал головой, смущенно улыбнулся и убрал конверт в карман.
– С периодом разочарований давно покончено. Огромное спасибо, что вы, так поступали. Это меня сильно поддерживало. А оставшиеся деньги мне очень пригодятся.
– Не сомневаюсь. Но какие же все-таки у вас намерения?
– Поговорим об этом позже, а пока мне хочется уже уехать отсюда, тем более, вы наверняка спешите на работу… Конечно, если не получили огромного наследства, которое позволяет жить на ренту!
– Нет, я медицинская патронажная сестра при одной крупной лаборатории. Относительно свободна и прилично зарабатываю.
Лианкур находится в восьмидесяти километрах от Парижа. По дороге мы поболтали.
– Почему же вы не вышли замуж, Анна? Такая молодая-, красивая и умная… Или вам по вкусу одиночество?
Она пожала плечами, глядя на дорогу.
– Нет, конечно. Я самая обыкновен