Пропавшая нимфа — страница 39 из 70

Глава 1

– Вдохните!.. Кашляните!.. Дышите!.. Хорошо! Я хочу послушать сердце… Задержите дыхание… Гм… Не очень прекрасно… Одевайтесь.

Врач смотрел на Флавье, который надел рубашку и теперь отвернулся, чтобы застегнуть брюки.

– Женаты?

– Нет, холостяк… Я вернулся из Африки.

– Были в плену?

– Нет, я уехал в сороковом. В тридцать восьмом меня забраковали из-за плеврита.

– Собираетесь жить в Париже?

– Пока не знаю. Я открыл адвокатскую контору в Дакаре, но, может быть, вернусь и в свою парижскую.

– Адвокат?

– Да. Только мое помещение занято, а найти что-нибудь…

Доктор наблюдал за Флавье, поглаживая свое ухо, а тот от смущения никак не мог завязать галстук.

– Вы пьете, верно?

Флавье пожал плечами.

– Неужели так заметно?

– Это ваше дело, – сказал врач.

– Да, мне случается выпить, – признался Флавье, – жизнь не очень-то сладка.

Врач сделал неопределенный жест рукой. Потом сел за письменный стол и взял ручку.

– Ваше общее состояние не так уж плохо, – сказал он, – но вы нуждаетесь в отдыхе. На вашем месте я поехал бы жить на юг… Ницца… Канны. Что касается навязчивых идей… здесь следует показаться специалисту. Я напишу вам направление к одному моему коллеге, доктору Балларду.

– А по-вашему, – пробормотал Флавье, – это серьезно?

– Повидайте Балларда.

Перо заскрипело по бумаге. Флавье достал из бумажника деньги.

– Пойдете в отдел снабжения, – сказал врач, продолжая писать, – и по этому удостоверению получите дополнительно мясо и жиры. Но больше всего вам нужны тепло и отдых. Избегайте волнений. Никакой корреспйнденции. Никакого чтения. Итого триста франков. Спасибо.

Он уже шел впереди Флавье к двери, пока другой больной входил в комнату. Флавье с недовольным видом спустился по лестнице. Специалист! Психиатр, который выведает его секреты и заставит рассказать все, что он знал о смерти Мадлен. Невозможно!.. Он предпочитает жить со своими кошмарами, грезами, среди неясных образов… Просто это тамошняя жара и ослепляющее солнце изнурили его. А теперь он спасен.

Он поднял воротник пальто и направился к площади Терн. Он не узнавал Парижа, еще погруженного в зимний туман, эти пустынные улицы и проспекты, по которым ездили одни джипы. Он чувствовал небольшое смущение оттого, что был слишком хорошо одет, и поэтому шел быстро, вместе со всеми. Фланировать теперь стало роскошью. Все вокруг было проникнуто прошлым, все казалось серым. Не лучше ли было ему остаться там? Чего он ожидал от этого переезда? Он узнал других женщин, раны затянулись. Мадлен теперь не была даже тенью…

Он вошел к «Дюпону» и сел возле окна. Несколько офицеров потерялись в огромной ротонде. Никакого шума, кроме шуршания вентилятора. Официант рассматривал ткань его одежды, замшевые ботинки на каучуке.

– Коньяк, – пробормотал Флавье, – настоящий?

Он научился разговаривать в ресторанах и кафе тихо и быстро, приобретая тогда очень авторитетный вид, может быть, еще и благодаря напряженному выражению лица.

– Неплохо, – сказал он. – Еще один.

Он бросил перед, собой деньги. Еще одна привычка, приобретенная в Дакаре. Скрестив руки, он смотрел на жидкость, которая так хорошо воскрешала привидения. Нет, Мадлен не умерла. С той минуты, как он вышел с вокзала, волнение не покидало его. Существуют лица, которые забываются, время их стирает, как надписи на плитах тротуаров, но она осталась нетронутой в глубине его глаз. Полуденное солнце, как тогда, сверкало вокруг нее, словно нимб. Кровавое видение позади часовни стерлось, стало лишь воспоминанием, которое могло забыться, но остальное было свежим, новым, привлекательным. Флавье не шевелился, обхватив пальцами стакан. Он чувствовал майское тепло, видел круг машин у Триумфальной арки. Она шла, опустив на глаза вуалетку, с сумочкой под мышкой. Наклонялась с моста и роняла красный цветок… она рвала письмо на кусочки, и те разлетались вокруг. Флавье выпил, тяжело опираясь на стол. Теперь он был стар. Что стояло перед ним? Одиночество? Болезнь? Пока окружающие пытались вновь обрести свой очаг, найти друзей, создать будущее, он жил одними воспоминаниями. Тогда к чему отказываться!..

– То же самое!

На этом он остановится. Он не любил алкоголя и пытался только забыться. На улице он закашлялся от холодного воздуха. Но город больше не пугал – его. Он дошел до площади Этуаль, представил себе, будто ждет на краю тротуара. Февральская слякоть мелкой пылью стелилась по мокрым улицам. Она не придет. Возможно, Гевиньи тоже покинул Париж. Флавье отправился на авеню Клебер и нашел глазами старый дом. Ставни на втором этаже были закрыты. «Тальбо», вероятно, реквизировали военные. Но картины… молодая задумчивая женщина на каминной полке… райские птицы… что стало с ними? Он вошел туда. Консьержка подметала пол.

– Мне господина Гевиньи, пожалуйста!

– Месье Гевиньи?

Она смотрела на Флавье непонимающе.

– Бедный господин умер, – проговорила она наконец. – Уже давно умер.

– Поль умер! – пробормотал Флавье.

К чему теперь все? Вот единственное, что он встречал на каждом шагу. Смерть! Смерть!

– Войдите же, – сказала консьержка.

Она отряхнула швабру и открыла дверь в вестибюль.

– Я уехал в сороковом, – пояснил Флавье.

– Вот оно что.

Около окна старый человек в очках с металлической оправой задумчиво рассматривал ботинок, надетый на руку. Он поднял голову.

– Прошу вас, – сказал Флавье, – не беспокойтесь.

– Даже починить башмаки нету материала, – проворчал старик.

– Вы были другом месье Гевиньи? – продолжала консьержка.

– Другом детства. Он звонил, рассказывал о смерти своей жены. Но в тот день я должен был покинуть Париж.

– Несчастный! Он не решался возвращаться к себе один, и рядом с ним никого не было. Только я, та, которая помогла одеть эту бедную мадам, только я его провожала, вы же сами понимаете…

– Что вы надели на нее? – перебил ее Флавье. – Серый костюм?

– Садитесь, – сказала консьержка, – ведь у вас есть время.

– Я еще узнал, что его допрашивали.

– Допрашивали, да как!.. Скажите лучше, что он едва не был арестован!

– Поль… арестован… Но позвольте… я считал, его жена покончила с собой.

– Разумеется, покончила, но вы же знаете полицию! У него, у бедного, была масса неприятностей! Когда начинают копаться в жизни людей!.. Они приходили сюда даже не знаю сколько раз. Бесконечные расспросы о нем да о жене. Хорошо ли им жилось, был ли месье Гевиньи тут в день драмы, и то и се… Боже мой, ты помнишь, Шарль?

Старик кухонным ножом вырезал подошву на какой-то коробке.

– Да, сильная неразбериха… Примерно как теперь, – проворчал он.

– Но отчего месье Гевиньи умер? – спросил Флавье.

– Его убили на дороге, около Манта. Однажды утром мы увидели, как он спускается по лестнице с возбужденным видом. «Я сыт по горло, – с нами он не стеснялся. – Я уезжаю отсюда. Если они захотят меня увидеть, им придется последовать за мной». Потом положил чемоданы в свою машину и уехал… Мы узнали позже… Автомобиль был обстрелян, и бедный господин умер во время перевозки в госпиталь. Он не заслужил этого, нет!

«Если бы я был здесь, – подумал Флавье, – ему не пришлось бы уезжать и самолет обстрелял бы кого-нибудь другого. Я мог бы поговорить с ним теперь…» Он сжал руки. Ему не следовало возвращаться.

– Им обоим не повезло, – продолжала консьержка, – а ведь они отлично ладили между собой!

– А что, она не была немного… больна? – осторожно спросил Флавье.

– Нет… Она, конечно, невесело выглядела в своей темной одежде, но это было по ее характеру… И потом, она так радовалась, когда им случалось выходить вместе!

– Это бывало не часто, – сказал старик.

Она повернулась к нему спиной.

– Со своей работой, бедный господин совсем не имел свободного времени. Постоянно в путешествиях между нами и Гавром. Нужно понять его!

– Где их похоронили? – спросил Флавье.

– На кладбище Сент-Уэн. Но рок преследовал ее и там. Когда американцы бомбили Ла-Шапель, часть кладбища, примыкающая к дороге, была разрушена. Камни и кости тогда находили повсюду. Кажется, даже была специальная церемония.

– Значит, ее могила?.. – прошептал он.

– С той стороны больше нет могил. Говорят, привезли землю и засыпали ямы. А памятники будут восстанавливать позже.

– Ведь мертвые, – сказал старик, – не могут пожаловаться.

Флавье боролся с собой, чтобы не представлять ужасных образов, и чувствовал горечь невыплаканных слез. Теперь все действительно было кончено. Страница перевернулась. Мадлен превратилась в ничто. По обычаю древних ее пепел был развеян по ветру. Лицо, которое все еще вспоминалось ему, стало теперь ничем. И нужно было жить…

– А квартира? – спросил он.

– Сейчас заперта. Одним дальним родственником с ее стороны, наследующим мебель. Все это очень грустно.

– Да, – проговорил Флавье.

Он встал и застегнул плащ.

– Очень печально, – заметила консьержка, – узнавать о смерти друзей.

Старик зажал между ногами подошву, и молоток его застучал без перерыва. Флавье почти выбежал на улицу. Туман наложил на его лицо влажную маску, и он почувствовал, как снова им стала овладевать лихорадка. Он пересек улицу и вошел в небольшое кафе, где прежде иногда бывал, дожидаясь Мадлен.

– Что-нибудь покрепче, – попросил он.

– Хорошо, – ответил хозяин, – у вас неважный вид.

Он осмотрелся вокруг и понизил голос:

– Немного виски?

Флавье облокотился о прилавок. В груди у него потеплело, и горечь, как кусок льда, стала таять и исчезать, превращаясь в меланхолическое спокойствие. Врач был прав: перемена обстановки, солнце, покой для сердца – вот что имело значение. Не думать больше о Мадлен. Он хотел по приезде в Париж украсить ее могилу цветами. А теперь больше нет и могилы! Вот и прекрасно. Последняя нить порвалась. Путешествие закончилось в этом бистро, перед стаканом, до половины наполненным солнечным спиртным. Все, что было любимо, – женщина на портрете, нежная незнакомка, которую он за руку увлекал подальше от теней, где она могла потеряться, – все заканчивалось на этом стакане с виски. Все было только пьяным сном. Но нет, ведь у него осталась зажигалка. Он сунул в рот сигарету, достал ее и задержал в руке. Может, бросить ее, потерять? Позже, не теперь… Он опорожнил стакан и щедро расплатился. Ему нравилось видеть довольные лида.

– Смогу я получить такси?

Гм, это не так просто, – ответил хозяин. – Вам далеко?

– К Манту.

– Попытаться всегда можно.

Он позвонил в несколько мест, не переставая улыбаться Флавье, потом повесил трубку.

– Гюстав отвезет вас, – сказал он. – Может быть, это будет немного дороговато… Сами знаете, как трудно теперь достать горючее.

Такси подъехало быстро, старая «С-4». Прежде чем они тронулись, Флавье оплатил проезд и терпеливо объяснил Гюставу:

– Мы поедем на север Манта, к месту между Сели и Дрокуртом… Там есть небольшой городок с колокольней… Путь я покажу., Потом вернемся обратно. Я недолго там пробуду.

И они отправились. Зимние дороги рассказывали одну и ту же грустную историю, историю битв, обстрелов и бомбардировок… Заледенев в углу машины, Флавье сквозь иней, покрывший стекла, смотрел на проплывающие мимо темные поля, тщетно пытаясь воскресить в памяти зеленые деревья и луга, полные цветов. Мадлен теперь становилась все дальше, начинала по-настоящему умирать. Итак, еще одно усилие! Он начал пить, чтобы не думать, чтобы не чувствовать себя несчастным. Но когда напивался, появлялась Мадлен и говорила с ним о жизни, которая могла бы быть у них, и Флавье млел от блаженства. Другой Флавье просыпался утром с горечью в душе и сухостью в горле.

– Вот он, Сели! – закричал Гюстав.

Флавье кончиками пальцев протер стекло.

– Поверните направо, – сказал он. – Это должно быть в двух-трех километрах отсюда.

Такси двигалось по дороге, на которой валялись самые разные обломки. Вдалеке виднелись редкие дома с дымящими трубами.

– Я вижу высокую колокольню, – сказал Гюстав.

– Это она… Подождите меня около церкви.

Машина подъехала к указанному месту. Флавье вышел и поднял голову, чтобы посмотреть на галерею вокруг башни. Он совсем не растрогался, ему было просто холодно. Он направился к домам, которые видел, когда поднимался по лестнице и боролся с головокружением. Они действительно оказались там, бедные домишки с торчащими вокруг черными деревьями. Была и маленькая лавка с витриной. Флавье толкнул дверь. Внутри пахло керосином и свечами. Несколько открыток стояло на этажерке.

– Кто это там? – Из глубины магазинчика появилась старая женщина.

– У вас случайно нет яиц? – спросил Флавье. – Или немного мяса? Я болен, а в Париже купить невозможно.

У него был неубедительный тон. Он уже заранее знал, что она откажет. И с безразличным видом стал рассматривать открытки.

– Тем хуже, – пробормотал он, – тогда поищу в другом месте. Знаете, я все же куплю этот вид на церковь Сен-Никола… Это название мне что-то напоминает… Послушайте, в мае сорокового… газеты не писали о каком-то самоубийстве?

– Да, – ответила она. – Одна женщина упала с колокольни.

– Вот, вот… теперь вспоминаю. Жена парижского промышленника, не так ли?

– Да, мадам Гевиньи. Помню. Ведь это я обнаружила тело. Так много всего происходило, но бедную женщину я не забыла.

– Может быть, у вас есть немного водки. – спросил Флавье. – Я никак не могу согреться.

Она подняла на него глаза, которые видели все ужасы войны и теперь ничему не удивлялись.

– Может быть, – ответила она.

Флавье сунул открытку в карман и положил на прилавок несколько монет, потом она сходила за бутылкой и стаканом. Этикетка была сорвана, но спиртное оказалось крепким.

– Странная идея, – заметил он, – бросаться с колокольни.

Она медленно спрятала руки под передник. Возможно, ей такая идея не казалась странной.

– Женщина была уверена в результате. В колокольне более двадцати пяти метров. Она упала головой вниз.

– Понимаю, – проговорил Флавье.

Дыхание его участилось, но ощущения страдания не было. Он просто чувствовал, как Мадлен уходит все дальше. Каждое слово будто горсть земли на могилу.

– Я была одна в городе, – продолжала она. – Ни единого мужчины, всех мобилизовали, А женщины ушли в поле. В шесть часов я пошла в церковь помолиться за сына, который тоже был в армии…

Она ненадолго замолчала. Из-за черной одежды казалось, что ей еще больше лет, чем на самом деле.

– Вышла я через исповедальницу, в дверь, которая ведет на церковный двор. Там короче идти. Тогда-то ее и заметила… Потом понадобилось много времени, чтобы известить жандармерию.

От смотрела на кур, бродивших по полу. Видно, ей вспоминались страх, усталость того вечера, прибытие жандармов, хождение вокруг часовни, яркие фонари, освещающие землю, и, наконец, муж с платком у рта…

– Это ужасные моменты, – сказал Флавье.

Да. Особенно когда в течение недели у тебя толкутся жандармы. Они вообразили, что бедную женщину столкнули…

– Столкнули?.. Почему?

– Потому что днем около Сели люди видели машину с мужчиной и женщиной, которая направлялась сюда.

Флавье закурил сигарету. Так вот в чем было дело. Свидетели приняли его за мужа. И это подозрение привело Гевиньи к смерти.

К чему теперь протестовать? Объяснять этой старой женщине, что мужчиной был не Гевиньи и все это – страшная ошибка? Та история больше никого не интересовала. Он опорожнил стакан, поискал, чего бы еще купить, но ничего подходящего не нашел.

– Спасибо за вино, – сказал он.

– Не за что, – ответила она.

Он вышел и, закашлявшись от сигареты, выбросил ее. А вернувшись в церковь, заколебался. Нужно ли остановиться у алтаря и преклонить колени перед образом, на который она молилась? Ведь молитва ее оказалась напрасной.

– Прощай, Мадлен, – прошептал он, перекрестился и вернулся к машине.

– Возвращаемся, патрон? – спросил шофер.

– Да, обратно.

И когда такси тронулось в путь, он, глядя через заднее стекло на удаляющуюся колокольню, проникся чувством, что и прошлое уходит вот так же. Он закрыл глаза и продремал до Парижа.

Но днем все же не выдержал: отправился к доктору Балларду и рассказал ему свою историю как на духу. Избегал только упоминать Гевиньи и не говорил о дальнейших перипетиях, драмы. Он больше не мог. И почти плакал, когда объяснял все это. – сущности, – сказал психиатр, – вы ее по-прежнему ищете. И потом, вы отказываетесь признать, что она умерла.

– Это не совсем так, – запротестовал Флавье. – Умерла она безусловно, Я уверен в этом. Но думаю… да, это ненормально, согласен… я думаю о ее бабушке, Полин Лагерлак… Ведь вы понимаете, что я хочу сказать… они обе были одним человеком.

– Другими словами, эта молодая женщина, Мадлен, прежде уже умирала. Ведь так? Вы именно в это верите?

– Это не верование, доктор. Я знаю эго, я это утверждаю.

– Короче, вы считаете, что Мадлен снова может оказаться живой, поскольку однажды побеждала смерть.

– Если вы так это понимаете…

– Конечно, в вашем мозгу все не настолько четко. Вот вы и пытаетесь что-то прояснить, убедить себя где-то… Лягте, пожалуйста, на кушетку.

Врач долго проверял все его рефлексы, потом сделал гримасу.

– А вы раньше пили?

– Нет, только в Дакаре начал, понемногу.

– Никогда не употребляли наркотиков?

– Никогда.

– Мне необходимо знать: вы на самом деле хотите выздороветь?

– Разумеется, – пролепетал Флавье.

– Больше не пить… забыть эту женщину… повторять себе, что она умерла… что умирают лишь один раз и навсегда. Вы всеми силами хотите этого?

– Да.

– Тогда не надо колебаться. Я напишу вам записку к одному моему другу, который руководит оздоровительной клиникой около Ниццы.

– А Меня не запрут там?

– Конечно нет, вы не до такой степени больны. Я посылаю вас туда из-за климата. Такому человеку нужно много солнца. У вас есть деньги?

– Да.

– Должен предупредить, что лечение будет долгим.

– Я останусь там, сколько потребуется.

– Отлично.

Флавье сел с ватными ногами. Он больше не обращал внимания на слова врача, на его жесты. И только повторял себе: «Выздороветь… выздороветь». Он жалел о том, что любил Мадлен, как будто эта любовь была несчастьем. Да! Возродиться, начать жить сызнова, приближаться к другим женщинам, быть похожим на остальных. Боже мой!.. Врач писал рекомендации. Флавье принимал все. Да, он уедет сегодня же вечером. Да, он перестанет пить… Да, он будет отдыхать… да… да…

– Не вызвать ли вам такси? – предложил служащий.

– Я лучше немного пройдусь.

Он дошел до агентства путешествий. Объявление там гласило, что все железнодорожные билеты проданы на неделю вперед. Флавье достал бумажник и получил билет на этот же вечер. Ему оставалось только позвонить во Дворец и в свой банк. Решение было принято: он уедет из города, в котором стал чужим. Его поезд отходил в двадцать один час. Пообедает он в своем отеле. Оставалось как-то убить четыре часа. И он вошел в кинотеатр. Ему был безразличен фильм, хотелось только забыть визит к Балларду и его вопросы. Он никогда серьезно не беспокоился о том, что сможет стать сумасшедшим. А теперь ему было страшно, спина его вспотела, и желание выпить сушило горло. Он начинал ненавидеть себя и презирать.

Засветился экран, и появилась надпись: «Визит генерала де Голля в Марсель». Множество людей в униформе, ликование толпы, не поместившейся на тротуарах. Рты были раскрыты в неслышных приветствиях. Толстый мужчина размахивал шляпой. И тут одна женщина стала медленно поворачиваться к камере: уже видны были ее очень светлые глаза и тонкое лицо, напоминающее портреты Лоуренса. Какой-то человек встал перед ней, но Флавье успел ее узнать. Наполовину выпрямившись, он с ужасом смотрел на экран.

– Сядьте! – закричал чей-то голос. – Сядьте!

Качая головой, он дернул себя за ворот, в груди его замер раздирающий крик. Ничего не понимая, он смотрел на полицейских, на салют, на общее оживление. Грубая рука заставила его опуститься.

Глава 2

Нет, то была не она… Флавье остался на второй сеанс, принудив себя смотреть на экран спокойно. Он ждал появления этого лица, страшно напрягая внимание, чтобы сохранить в памяти образ. И когда тот промелькнул в долю секунды, часть его еще раз снова застонала, но другая часть не дрогнула. Невозможно было понять: молодой женщине на экране лет тридцать, она кажется довольно полной… что еще? Рот, другой рисунок губ… И все же сходство было потрясающим… Особенно глаза. Флавье пытался сравнить черты обоих лиц. Вернулся он вечером. Тем хуже, придется ехать на следующий день… И вечером же он сделал открытие: человек, который заслонил ее потом, был, очевидно, с ней. Муж или любовник. Он сопровождал ее: держал под руку, чтобы не потерять в такой толпе. Другая деталь, ускользнувшая сначала от Флавье: мужчина был хорошо одет, имел крупную жемчужину в галстуке и пальто на меху… Флавье заметил еще одну вещь, но не мог сообразить, какую… Он вышел сразу после журнала. Улицы были плохо освещены, дождь продолжался, и Флавье из-за ветра покрепче нахлобучил шляпу. Этот жест напомнил ему сцену в Марселе: мужчина с непокрытой головой и позади него отель, на фасаде которого видны три большие буквы, расположенные вертикально: РИЯ. Вероятно, название, которое должно зажигаться по вечерам. Что-нибудь вроде «Астория». Хорошо, а потом? Потом ничего. Флавье начал фантазировать. Очень возможно, что мужчина и женщина вышли посмотреть на кортеж из отеля. Относительно сходства… Да, эта женщина действительно похожа на Мадлен. А потом? Было ли это основанием для того, чтобы все бросить? В Марселе находились просто счастливые люди, а дальше? Флавье остановился в баре отеля. Конечно, он обещал врачу… но ему необходим стакан или два, чтобы забыть путешественников из «Астории».

– Виски!

Он выпил три. Это не имело никакого значения, раз он собирался серьезно лечиться, да и виски было для него менее вредно, чем коньяк. Оно уничтожало сожаления, беспокойство. Флавье лег спать. Он был дураком, что затянул свой отъезд.

На следующий день он сунул контролеру несколько банкнотов и устроился в первом классе. Это могущество денег пришло к нему слишком поздно. Если бы перед войной он был богат… если бы мог предложить Мадлен… ну, опять эта старая история! Еще недоставало зажигалку сохранить! Теперь ничто не мешало опустить стекло и выбросить ее наружу. Существуют предметы, которые медленно, но верно отравляют жизнь. Например, бриллианты. Тогда почему не зажигалки? Нет, от нее он не сможет отделаться. Она была доказательством того, что он мог бы стать счастливым. Ему бы хотелось, чтобы эту вещь положили с ним, когда он умрет. Пойти под землю с зажигалкой, вот еще бредовая идея! Он стал вспоминать свое детство, свои мечты. Прижавшись ртом к занавеске, Флавье смотрел на мелькавшие за окном дома, людей… Может быть, в Ницце он купит себе виллу и станет разгуливать, ни о чем не думая, особенно по ночам! Ах! Не думать ни о чем! Понемногу он задремал.

Когда скорый остановился в Марселе, Флавье вышел. Конечно, он не станет задерживаться в этом городе. К нему подошел служащий.

– Ваш билет дает вам право остановки на восемь дней.

Итак, бесполезно плутовать. Все равно потом придется уехать. Да и спешка ни к чему не приведет. Он поднял руку, подзывая такси.

– В «Асторию».

– «Вальдорф Астория»?

– Естественно, – ответил Флавье.

В холле огромного отеля он осторожно осмотрелся. Он хорошо знал, что это было игрой, и играл, пугая самого себя.

– Вам на несколько дней?

– Э… да… может быть, на восемь.

– У нас есть только очень большой номер первого класса с уютным салоном.

– Мне безразлично.

Это ему даже нравилось. Он нуждался в роскоши, чтобы верить в комедию, которую сам затеял. В лифте он спросил у служащего:

– Когда генерал де Голль приезжал в Марсель?

– Восемь дней назад, в воскресенье.

Флавье стал рассчитывать. Двенадцать дней – это много.

– Вы случайно не замечали здесь невысокого мужчину средних лет, очень элегантного, у него еще жемчужина в галстуке?

Он ждал ответа с волнением, хотя и знал, что это ни к чему не приведет.

– Нет, не замечал, – сказал лифтер, – здесь бывает столько – народу!

Что ж, это следовало предвидеть. Флавье закрыл дверь на ключ. Старая привычка, у него всегда была причуда запираться. Он побрился и переоделся. Это составляло часть игры. Его руки дрожали, а глаза, которые он увидел в зеркале ванной, блестели, как у актера. Он небрежно спустился по широкой лестнице и направился к бару, засунув одну руку в карман. Его взгляд рыскал вправо и влево, останавливаясь на каждой женщине. Он поискал табурет.

– Виски!

Вокруг небольшой танцевальной площадки в громадных креслах болтали люди. Многие стояли с сигаретами, всюду слышались говор, смех, приятная музыка. Жизнь была как в сказке. Флавье быстро выпил. Почувствовал жар и был уже готов. Готов к чему?..

– Еще!

К тому, чтобы вынести их присутствие без дрожи. Один раз увидеть и уйти. Он не просил большего. Может быть… в ресторане? Он направился к гигантскому обеденному залу. Гарсон тут же проводил его к столику.

– Месье один?

– Да, – равнодушно ответил Флавье.

Немного ошеломленный светом и блеском, он присел на стул, не смея пока рассматривать обедающих. Потом почти наугад выбрал несколько блюд и стал медленно поворачивать голову. Много офицеров, мало женщин, никто не обращал на него внимания. Один в своем углу, не интересующий никого, он внезапно понял, что зря теряет время: вероятнее всего, пара, увиденная в кино, никогда не останавливалась в этом отеле. Камера случайно захватила их. А тогда? Неужели обыскивать весь город? И для чего? Чтобы найти женщину, которая смутно напоминала Мадлен. Нет, ему не следовало приезжать сюда, теперь оставалось только вернуться в Дакар и заняться своими скучными обязанностями. Там тоже найдутся клиники, если он действительно хочет выздороветь.

– Кофе? Ликеры.

– Да, марибель.

Время шло. Он курил, глаза его помутнели, вспотела голова. Одни люди вставали, другие приходили. Бесполезно оставаться здесь на восемь дней. Завтра же надо уехать в Ниццу и немного отдохнуть, прежде чем сказать Франции: «Прощай». Он встал и с трудом выпрямился. Зала опустела. В зеркалах отразилась его худая фигура, неуверенно пробирающаяся между столиками. Он как можно медленнее поднимался по лестнице, чтобы испытать последний шанс, но встретился только с двумя американцами, которые спускались бегом. В своей комнате он сбросил с себя одежду и лег. Но заснул с трудом и во сне все еще искал что-то ускользающее от него.

Проснувшись утром, он ощутил будто вкус крови во рту и почувствовал себя разбитым. Ему с трудом удалось встать. Вот до чего он дошел. Если бы он забыл эту женщину в сороковом, если бы не томился но ней, ему не пришлось бы лечиться… А теперь он, может быть, уже приговорен… Он оделся, торопясь получить необходимые справки.

Собравшись, вышел и зашагал по коридору, устланному пушистым ковром. Голова у него по-прежнему болела. Он спустился по лестнице, немного отдышался и направился к администратору. В маленьком салоне напротив кассы торопливо завтракали путешественники. Флавье заметил там полного мужчину… не сон ли это?.. Мужчина, который, боже мой!.. Это был он: элегантный, лет сорока, резавший хлебец и беседующий с молодой женщиной. Та сидела спиной к Флавье. У нее были каштановые, очень длинные волосы, наполовину спрятанные под меховым манто, которое она набросила на себя. Чтобы увидеть ее лицо, ему нужно было войти в салон… сейчас, да, он войдет… позднее. Теперь он слишком возбужден. Машинально достав сигарету из портсигара, он тут же положил ее обратно. Никаких неосторожных действий, к тому же эти мужчина с женщиной его совершенно не интересовали. Он облокотился о стол и тихо спросил у служащего:

– Тот господин, там… немного плешивый… вот видите… тог, который разговаривает с молодой женщиной в меховом манто… напомните мне его имя.

– Альмариан.

– Альмариан! И чем он занимается?

Служащий подмигнул.

– Всем понемногу… Сейчас можно заработать деньги… и он зарабатывает!

– Это его жена?

– Конечно нет. Знаете, он никогда их долго не держит.

– А я могу получить справочник?

– Разумеется, месье.

Флавье уселся в холле и сделал вид, что перелистывает книгу, потом поднял глаза. С этого места ему лучше было видно молодую женщину, и уверенность разорвалась в нем, как бомба… Мадлен! Это была она. Как он мог колебаться?.. Она изменилась, постарела, пополнело лицо… Это была другая Мадлен, но, тем не менее, – та самая. Та самая!

Он тихонько откинулся, опустив голову, на спинку кресла. У него не хватило сил, чтобы поднять руку и вытереть нот с лица. Он может потерять сознание, если сделает хоть малейший жест. Он больше не шевелился, но образ Мадлен уже не покидал его. «Я умру, если это она», – подумал он. Справочник выпал из его рук на паркет.

Медленно, недоверчиво Флавье стал осматриваться. Ведь нельзя же терять голову от того, что увидел двойника Мадлен! Он открыл глаза шире. Нет, то был не двойник. Кто может сказать, откуда приходит уверенность в чем-либо? Теперь он знал, что Мадлен была тут, рядом с толстым Альмарианом, знал так же хорошо, как то, что он Флавье и что не грезит. Теперь он страдал от своей прежней уверенности в смерти Мадлен.

Альмариан встал и предложил молодой женщине руку. Флавье поднял справочник и сидел согнувшись, пока пара не вышла в холл и не проследовала мимо. Поднявшись, он увидел их сквозь решетки лифта, которые, будто вуалетка, бросали тени на лицо Мадлен. Ему снова вспомнилась та Мадлен. Сделав несколько шагов, он бросил справочник на стол служащего, так и не узнав, заметила ли она его.

– Месье сохраняет свою комнату? – спросил служащий.

– Безусловно, – ответил Флавье.

Все утро Флавье бродил около порта, стараясь потеряться в толпе. Никогда ему не хватит людей, чтобы защититься от страха. Он же видел труп. И Гевиньи его тоже видел, и старая женщина, которая одевала Мадлен в последний раз… и полицейские, занимавшиеся этой бессмысленной историей. Значит, не Мадлен сопровождала Альмариана. Он выпил в баре спиртного, только одну порцию. Но легкое опьянение все же поднялось в нем. Потом прикурил сигарету от зажигалки, той зажигалки, которая не лгала, которая была тут, в его руке… Мадлен умерла, скончалась у подножия колокольни, а раньше нее Полин… И между тем… он вернулся к виски, ибо мысль, которая возникла в его мозгу, была такой странной, что ему пришлось напрячь все силы, обдумывая ее. Ему было нетрудно вспомнить их разговор в Лувре. «Я уже ходила здесь под руку с мужчиной, – сказала Мадлен. – Он напоминал вас, но имел бакенбарды».

Как все неожиданно становилось ясно! Тогда он не мог целиком понять ее, слишком переполненный жизнью, слишком слепой, он еще не был несчастлив, болен… Теперь ему все открылось… Боже мой, если бы только быть уверенным, совершенно уверенным. Тогда почему он боится? Чего опасается? Проснуться? Не верить больше в призрак? Но сможет ли он вынести взгляд ее глаз? Услышать без дрожи звук ее голоса?

Он встал, пошатываясь, вернулся в номер и переоделся к обеду в черный костюм, считая себя еще в трауре. И сразу, войдя в дверь бара, заметил ее в обеденном зале. Казалось, она мечтала, положив подбородок на скрещенные руки. Пока Альмариан говорил с метрдотелем. Флавье сел, поманил гарсона, и тот, уже зная его, принес стакан со спиртным. На танцевальной площадке крутились пары, а через широко раскрытые двери обеденного зала видны были его посетители. Она казалась грустной, и эта грусть потрясла Флавье… Как тогда. А ведь Гевиньи так заботился о ней! Странно было думать, что другие заполучили ее, что она обеднела и вынуждена теперь жить около этого Альмариана, который походил на калифа, набитого деньгами. У нее были серьги дурного вкуса в ушах и выкрашенные ногти. Другая Мадлен была настолько более рафинированной! Флавье показалось, что он смотрит плохо дублированный фильм с незначительной актрисой в роли звезды. Она мало ела и время от времени мочила губы в вине. Когда Альмариан поднялся, казалось, ей стало легче. Они подошли к бару, разыскивая свободный столик. Флавье покачнулся на своем табурете, услышав за спиной, как Альмариан заказывает два бокала. Наступил ли подходящий момент? Или у него никогда не хватит смелости… Он протянул гарсону деньги и соскользнул на пол. Ему еще предстояло повернуться и сделать три шага. Тогда четыре горьких года перестанут висеть над ним и настоящее утвердится. Мадлен будет здесь, как будто он покинул ее накануне. И может быть, забудет о своем исчезновении…

Неожиданно для себя он сделал эти три шага, церемонно наклонился к молодой женщине и пригласил ее танцевать. Несколько секунд он видел Альмариана совсем близко: его желтоватые щеки, влажные, темные глаза и лицо, поднятое к Мадлен с выражением скуки. Она безразлично согласилась. Неужели не узнала его? Они покачивались на танцевальной площадке. У Флавье сжималось горло.

– Меня зовут Флавье, – пробормотал он. – Это имя вам ничего не говорит?

Она сделала вид, что пытается вспомнить.

– Нет, простите… в самом деле ничего.

– А вас как зовут?

– Рене Суранж.

Он должен был протестовать, но понимание того, что она полностью переменила образ жизни, остановило его. Он исподтишка изучал ее. Лоб, голубизна глаз, линия носа, немного выступающие скулы, каждая деталь этого лица, любимого и сотни раз воспроизводимого, была такой же, как и прежде. Если бы он закрыл глаза, то почувствовал бы себя в Лувре, где в первый и единственный раз держал Мадлен в своих объятиях. Но прическа новой Мадлен была не хороша, и губы ее немного увяли. Она его не пугала, ведь он осмелился приблизиться к ней и чувствовал ее не менее живой, чем гам. Он боялся встретить тень и нашел женщину.

– Очевидно, вы жили в Париже до оккупации?

– Нет, в Лондоне.

– Что вы: А вы не занимаетесь живописью?

– Нет, совсем нет. Правда, я могу что-то набросать, не больше.

– Вы никогда не ездили в Рим?

– Нет.

– Почему вы пытаетесь обмануть меня?

Она посмотрела на него своими светлыми, немного пустыми и незабываемыми глазами.

– Я не обманываю, уверяю вас.

– Сегодня утром вы меня видели в холле и узнали, а теперь делаете вид…

Она попыталась высвободиться, но Флавье крепче прижал ее к себе, благословляя оркестр, который играл нескончаемый блюз.

– Простите меня, – продолжал он.

Долгие годы Мадден не знала, что она Полин, поэтому ничего удивительного: Рене еще не знает, что она Мадлен. «Я просто совершенно пьян», – подумал Флавье и спросил, указывая на Альмариана:

– А он ревнив?

– О, нет! – грустно ответила она.

– Черный рынок, не так ли?

– Возможно. А вы?

– А я – нет, я адвокат. Он очень занятой?

– Да, уходит часто.

– Значит, вас можно будет повидать в течение дня?

Она ничего не ответила. Он немного сильнее обнял Мадлен за талию.

– Если я вам понадоблюсь, – прошептал он, – семнадцатый номер… Вы не забудете?

– Нет… Теперь мне нужно вернуться к нему.

Альмариан курил сигару и читал газету.

– Мне кажется, он прекрасно обходится без вас, – сказал Флавье. – До завтра!

Он поклонился и пересек холл, позабыв, что еще не ужинал. Потом спросил у лифтера:

– Альмариан… Это какая комната?

– Апартаменты одиннадцать, месье.

– А даму, которая с ним, как зовут?

– Рене Суранж.

– Это ее настоящее имя?

– То, что записано в ее удостоверении личности.

Он, который никогда не делал подарков, готов был отдать очень многое, лишь бы выяснить… Лишь бы выяснить! Перед сном он выпил несколько стаканов воды, но туман в его голове не рассеивался. Хотя и пьяный, он полностью отдавал себе отчет в том, что она должна была его узнать. Или у нее потеря памяти. Или она играла комедию. Или это – не Мадлен!

Проснувшись на следующее утро, он обдумал свою проблему и решил, усмехаясь, что ему действительно пора повидать врача в Ницце. К тому же, делать в Марселе было нечего. Главное – здоровье! И к дьяволу эту женщину, которая так похожа на Мадлен.

Тем не менее, он подкараулил уход Альмариана и тотчас же решительно постучался в одиннадцатый номер, как хороший знакомый.

– Кто там?

– Флавье.

Она открыла дверь. Неодетая, с красными глазами под распухшими веками.

– Итак, Рене, что все это означает?

Она снова заплакала. Он закрыл дверь и задвинул засов.

– Ну, малышка… объясните мне.

– Это все он, – всхлипывала она, – хочет меня бросить.

Флавье без церемоний рассматривал ее. Это была Мадлен, вне всякого сомнения, Мадлен, которая изменила ему с Альмарианом, а может, и с другими. Он сжал кулаки в карманах и судорожно улыбнулся.

– Вот ведь какая драма! – насмешливо проговорил он. – Да пусть уходит! Разве я не здесь, чтобы заменить его?

Слезы у Рене полились сильней.

– Нет! – закричала она. – Нет… Только не вы!

– А почему это? – спросил он, наклоняясь к ее лицу.

Глава 3

«Господин директор!

Имею честь вас уведомить, что указанная сумма была переведена на ваш счет в Марселе. Этот перевод не слишком сильно отразился на казначействе, тем не менее считаю своим долгом обратить ваше внимание на неправильность этой операции, которая не сможет быть произведена в обратном порядке без последствий для фирмы. Надеюсь, здоровье перестало доставлять вам заботы и мы вскоре будем иметь удовольствие приветствовать ваше возвращение. Здесь все нормально. Дела идут удовлетворительно.

Прошу вас, господин директор, быть уверенным в моих самых лучших чувствах к вам.

И. Трабуйе».

Флавье со злостью порвал письмо. Любой ничтожный пустяк выводил его из себя. Особенно теперь.

– Плохая новость? – спросила Рене.

– Нет. Просто наш идиот Трабуйе.

– Кто это?

– Мой вице-директор… Если его послушать, завтра наступит конец света. А Баллард советовал мне покой… Покой! Пошли! – резко проговорил он. – Подышим воздухом.

Он сожалел о роскошных апартаментах «Астории»: комнаты в «Отель де Франс» были маленькими, убогими и страшно дорогими. Но здесь отсутствовал риск встречи с Альмарианом. Он достал из портсигара сигарету и чиркнул спичкой. Зажигалкой он не смел больше пользоваться с тех пор, как… Она стояла у зеркала и поправляла волосы.

– Я не люблю эту прическу, – проворчал он, – ты не могла бы немного изменить ее?

– Как?

– Да не знаю я, как. Например, сделать узел на затылке.

Он ляпнул это, не подумав, и сразу пожалел о сказанном. К чему было возобновлять спор, который продолжался целыми днями, то разгораясь с новой силой, то переходя в почти спокойный разговор.

– Я подожду тебя внизу.

Он спустился прямо в бар и злобно посмотрел на улыбающегося гарсона. Все они походили друга на друга, эти стоящие за прилавками, подмигивающие заговорщики, которые шепотом предлагали всякие вещи. Флавье выпил. Теперь он имел право пить, потому что был уверен! Она могла сколько угодно это отрицать, но уверен он был! Полнейшей уверенностью, глубокой, возникшей из плоти и крови. Как будто она была его ребенком, а не любовницей. И к тому же такой любовницей. Он так мало полы зовался ею. И даже был немного шокирован тем, что Мадлен могла получать от этого удовольствие. Прежде он любил в ней… Он не мог сформулировать… Наверное, ее нереальность. Теперь, наоборот, она стала совсем земной, похожей на других женщин. Изо всех сил ей хотелось быть Рене, она буквально цеплялась за эту персону. А между тем… Если бы она доверила ему свой секрет, как бы восхитительно потекла их жизнь!

Она спускалась по лестнице. Он смотрел на нее с блуждающей улыбкой на губах. Это платье отвратительного цвета вдобавок было плохо сшито. Туфли имели недостаточно высокий каблук… и потом, все лицо следовало изменить. Уменьшить скулы, растянуть брови. Только глаза были прекрасны, только они выдавали Мадлен. Флавье расплатился и пошел навстречу. Он хотел бы раскрыть ей объятия, чтобы поцеловать или задушить.

– Я торопилась, – сказала она.

Ему осталось только пожать плечами. Она никогда не умела найти слов, которых он ждал. Даже та манера, с которой она просовывала под его руку свою, не нравилась ему. Слишком покорная, слишком пугливая, она боялась его. Ничего не могло быть неприятнее. Они молча шли рядом.

«Если бы мне предложили это месяц назад, – подумал он, – счастье убило бы меня». Вместе с тем, он никогда не был так несчастлив.

Перед витринами магазина она замедлила шаг и тяжело оперлась о руку Флавье, который, считая такую манеру вульгарной, стал нетерпеливо ждать.

– Тебе, наверное, многого не хватало во время войны, – сказал он.

– Многого, – прошептала она.

Такое признание в бедности растрогало его.

– Тебя Альмариан одел?

Он заранее знал, что это имя ранит ее, но не смог удержаться. Она слегка стиснула пальцами его рукав.

– Я была очень довольна, что встретила его.

Теперь наступила его очередь огорчаться. Но это была игра. И он еще не получил удовлетворения.

– Послушай!.. – сердито начал он.

Но к чему было продолжать? Он потащил ее в центр.

– Не иди так быстро, – сказала она, – мы же гуляем. Он не ответил. Теперь он сам рассматривал магазины.

И в конце концов нашел то, что искал.

– Пошли!.. Вопросы будешь задавать потом. Служащий встретил их поклоном.

– Отделение платьев? – резко спросил Флавье.

– Первый этаж, лифт в глубине.

На этот раз он решился. И нужно заставить Трабуйе заплатить. Его сжигал интерес. Она признается!.. Ей придется признаться! Служащий закрыл решетку, и лифт стал подниматься.

– Дорогой, – прошептала Рене.

– Замолчи.

Он зашагал впереди продавщицы.

– Покажите нам платья. Самые что ни на есть у вас элегантные.

– Хорошо, месье.

Флавье присел. Он немного задыхался, как после бега. Продавщица стала раскладывать на длинном столе модели разных фасонов, приглядываясь к лицу Рене, но он почти сразу вмешался, показав пальцем:

– Вот это.

– Черное? – удивилась продавщица.

– Да, черное.

Он повернулся к Рене.

– Не примеришь ли его… чтобы доставить мне удовольствие.

Заколебавшись и покраснев под взглядом молодой женщины, она все же вошла вместе с продавщицей а кабинку. Флавье поднялся и принялся вышагивать взад и вперед: ему снова привиделся оттенок красного дерева, а в глубине кармана он крепко сжимал зажигалку. Потом, поскольку время шло медленно и руки его стали дрожать и вспотели, он, чтобы Амного отвлечься, принялся искать костюмы среди одежды на столе. Ему хотелось серый. Но не нашлось ни одного нужного для него оттенка. Дверь кабинки раскрылась, он быстро повернулся и испытал такой же удар, как в «Астории». Это была восстановленная Мадлен. Мадлен, которая остановилась, будто узнавая его. Мадлен, которая приближалась теперь, немного побледневшая, с прежним выражением грусти в глазах. Он протянул к ней похудевшую руку, но сразу же уронил ее. Нет, образ Мадден еще не был совершенен. Как можно не заметить эти кричащие золотые серьги?

– Сними-ка их! – тихим голосом приказал он.

И поскольку она не поняла его, то снял украшение сам, слишком прижав своими пальцами эти побрякушки. Затем, отступив на шаг, понял безнадежность затеи полностью восстановить образ.

– Хорошо, – сказал он продавщице, – мадам возьмет платье, которое на ней.,. А этот костюм того же размера, не так ли? Заверните и его. И укажите нам отдел обуви.

Рене не протестовала. Может быть, она понимала, почему Флавье так долго рассматривал каждую пару, как бы рассуждая сам с собой. Наконец он выбрал одни изящные блестящие туфли.

– Посмотрим!.. Пройдись!

На высоких каблуках она казалась тоньше, воздушнее. Затянутые в черный шелк, ее бедра слегка покачивались.

– Довольно! – закричал Флавье.

И так как продавщица удивленно подняла голову, то быстро проговорил:

– Это подойдет, мы берем их… Свои она положит в эту же коробку.

Он взял свою спутницу за руку и подвел к зеркалу.

– Посмотри на себя, – прошептал он. – Посмотри на себя, Мадлен.

– Я прошу тебя! – взмолилась она.

– Ну, еще маленькое усилие… Эта женщина в черном… Ты же видишь, что это больше не Рене… Вспомни!

Она явно страдала. Ужас искажал, превращал ее лицо в другое, напрягались губы. Он увлек Мадлен к лифту. С волосами будет видно позднее. Если что-то особенно торопило, так это духи, призрак прошлого. Теперь нужно было идти до конца, и ждать становилось все тяжелее.

Но таких духов больше не существовало. Флавье тщетно пытался описать их.

– Нет… не понимаю, – говорила продавщица.

– Ну, послушайте… Как это вам объяснить? Духи, которые пахнут свежей землей, вялыми цветами…

– Может, «Шанель» № 3?

– Может быть.

– Их больше не выпускают, месье. Поищите в маленьких магазинах, а здесь – не пытайтесь.

Молодая женщина тянула его за рукав. Он стал перебирать флаконы. Без этих духов превращение не будет полным. Ко чил он тем, что сдался, но перед уходом купил Мадлен шляпу. И пока платил, краем глаза все время смотрел на знакомый силуэт рядом с ним. Потом взял Мадлен под руку.

– К чему все эти сумасшествия? – спросила она.

– К чему?.. К тому, что я хочу твоего появления. Мне нужна правда.

Она была напугана. Он чувствовал, как она напряжена, как чуждается его, но крепко прижимал ее к себе. Она от него не ускользнет и в конце концов сдастся.

– Ты должна стать самой красивой, – продолжал он. – Альмариан исчез, его никогда не существовало.

Несколько минут они шли, прижимаясь друг к другу, потом он не выдержал.

– Ты не можешь быть Рене, – сказал Он. – Видишь, я не сержусь… Говорю спокойно.

Она вздохнула, и он тотчас же взорвался:

– Да, я знаю. Ты – Рене, жила в Лондоне со своим дедушкой Чарли по отцовской линии. Родилась в Дамбремонте, маленьком городке у реки… Все это я слышал, но такое невозможно, ты ошибаешься.

– Не будем начинать снова, – взмолилась она.

– Я ничего не начинаю. Просто утверждаю, что в твоих воспоминаниях есть нечто, не соответствующее действительности. Возможно, ты когда-то была больна, серьезно больна.

– Уверяю тебя…

– Бывают болезни, которые оставляют странные последствия.

– Но я же все помню. У меня была скарлатина в десять лет. Больше ничего.

– Нет, не ничего.

– Ты измучишь меня!

Он уговаривал себя быть терпеливым, ведь Мадлен могла оказаться очень чувствительной, и тогда ее нельзя было слишком тревожить.

– Ты почти ничего не рассказала о своем детстве, – продолжал он, – а мне бы очень хотелось узнать о нем.

И так как они проходили мимо музея Гробет-Лабади, то прибавил:

– Давай войдем! Там будет удобнее поговорить.

Но лишь только они вошли в вестибюль, как он понял, что его переживания будут здесь еще более тяжелыми. Звук их шагов, молчание предметов вокруг, картин, портреты – все напоминало ему Лувр. Молодая женщина понизила голос, чтобы не нарушать тишину пустынных залов, и неожиданно оказалось, что у нее тот же выговор и го же глубокое контральто Мадлен, так знакомые Флавье. Он больше слушал звук ее голоса, чем слова. Она рассказывала про свою молодость, по странному капризу судьбы очень похожую на молодость Мадлен. И под руку Флавье держал тот же человек, которого ему так хотелось заключить в объятия. Он остановился перед картиной, изображающей Старый порт, и спросил глухим голосом:

– Тебе нравятся такие картины?

– Нет… Не знаю. Я слишком плохо разбираюсь в них, понимаешь?

Он вздохнул и увлек ее дальше.

– Что ты хочешь услышать?

– Все! Все, чем занималась и о чем думала.

– О! Я была просто маленькой девочкой, такой же, как другие… может, менее избалованной… Читать очень любила. Больше всего легенды.

– И ты тоже!

– Как все дети. Бродила по холмам вокруг дома. Рассказывала себе разные истории и жизнь представляла как сказку… Все это оказалось напрасно!

Они вошли в зал со скульптурами. Эти изваяния консулов напомнили ему Гевиньи и его слова: «Я хотел бы, чтобы ты понаблюдал за моей женой… Она меня беспокоит…» Теперь они мертвы оба, но их голоса… А Мадлен, как раньше, шла рядом.

– Ты никогда не была в Париже? – спросил он.

– Нет. Только проездом, когда направлялась в Англию.

Вот и все.

– Твой дядя когда умер?

– В прошлом году, в мае… Тогда я потеряла средства к жизни. Поэтому и вернулась.

«Боже мой! – подумал Флавье. – Я допрашиваю ее так, будто она сделала что-нибудь плохое».

– Ты меня не слушаешь, – сказала она. – Что с тобой?

– Ничего… Устал немного» Здесь задыхаешься»

Они пересекли несколько залов. И Флавье счастлив был снова увидеть солнце, услышать шум улицы. Он хотел остаться один, пойти выпить.

– Я оставлю тебя здесь, – сказал он. – Я еще не пил сегодня. И потом, мне нужно пройти в отдел снабжения. Погуляй немного… Купи, что тебе нравится. Вот!

Он вытащил несколько скомканных купюр и сразу же пожалел об этом жесте милостыни. Зачем он сделал ее своей любовницей? Он создал себе нечто вроде монстра: ни Мадлен, ни Рене.

– Не запаздывай очень! – бросила она.

Но когда расстояние между ними увеличилось сперва на несколько шагов, а потом на двадцать, на тридцать метров, он уже готов был броситься вслед за ней, такими чудесными казались ему ее походка, движения плеч. Она приближалась к перекрестку. Боже мой! Он потеряет ее, сам же и выпустив… Вот идиот, да не убежит она, как раз в этом нет опасности!.. Не настолько она глупа. Будет прилежно ждать тебя в отеле.

Он вошел в первое же кафе. Не мог больше терпеть.

– Пастис!

Свежий ликер не принес ему облегчения. Он без конца возвращался к своей проблеме. Рене не была Мадлен, а Мадлен не была в точности Рене. И никакой доктор Баллард не сможет распутать этот клубок. Или же он, Флавье, с самого начала ошибался, и память сыграла с ним недобрую шутку. Он так мало знал настоящую Мадлен тогда. Но разве она не виделась ему все время? Он бы узнал Мадлен с закрытыми глазами, лишь только почувствовав ее рядом. Нет, это была Мадлен, отличавшаяся от других женщин и лишь немного потерявшая сходство с Полин и приблизившаяся к Рене, чтобы стать ею окончательно… Никогда! Никогда он не согласится с этим. Потому что Рене была стареющей женщиной… потому что у нее не было шарма Мадлен… потому что она отреклась от Мадлен, наконец, потому что она не признавала его доказательств.

Он принялся за следующий аперитив. Доказательства! Разве можно доказать необъяснимые вещи? Он просто был уверен, что она Мадлен, и больше ничего. Чтобы убедить ее согласиться, что она скрывает свою личность под личиной Рене, нужны были более материальные доводы.

Алкоголь начал разливаться по его жилам. И он вспомнил о чем-то похожем на доказательства. Ему несколько раз приходилось видеть в сумочке Рене удостоверение ее личности: «Суранж, Рене Катрин, рожд. 24 октября 1916 в Дамбремонте, в Вогезах». Итак?

Он расплатился и еще немного подумал. Его идея была совершенно верна. Он вышел и сел в трамвай, который шел к порту. Теперь ему не хотелось больше думать. Рассматривая лица людей в вагоне, он пожелал стать просто одним из этих пассажиров. Ему было бы менее страшно.

На почте он пристроился в очередь. Если линии не будут слишком перегружены и получить справку не будет очень трудно, он все узнает.

– Могу я позвонить в Дамбремонт?

– Какой департамент?

– Вогезы.

– Дамбремонт? – сказал служащий. – Это, должно быть, через Жерарме. В таком случае…

Он обратился к коллеге:

– Ты должен это знать… Дамбремонт… Вогезы. Месье хочет позвонить по телефону.

Тот поднял голову.

– Дамбремонт?.. Стерт с лица земли бошами… По какому случаю?

– Выяснить место рождения, – ответил Флавье.

– Там нет больше мэрии, там ничего нет… Поле камней.

– Тогда что же делать?

Человек пожал плечами и вернулся к своим обязанностям. Флавье покинул почту. Никаких архивов, никаких документов. Ничего, кроме удостоверения личности, год рождения 1916… А что такое удостоверение личности? Доказательство, единственное доказательство, что Рене жила уже, когда Мадлен… Он грустно сошел по ступеням. Нет, это тоже не доказательство. Никогда никто не сможет доказать, что они жили в одно и то же время, что их было двое. А если не двое…

Флавье шел сам не зная куда. Он не должен был пить. Не должен был ходить на почту! Ему спокойнее было раньше. Почему он не довольствовался тем, что просто любит эту женщину, ничего не спрашивая? Нужно ли отправиться в Дамбремонт? Пошарить в развалинах? А если она, устав от его вопросов, убежит в один прекрасный день?..

От этой мысли у него подкосились ноги. Он на секунду остановился на углу какой-то улицы и прижал руку к сердцу. Потом медленно побрел дальше. Бедная Мадден! Как он любил мучить ее! Но почему же она молчала? А если бы заговорила, если бы сказала: «Да, я умерла… Я вернулась оттуда…» – глядя такими ясными глазами, разве бы он не упал, как сраженный молнией?

«На этот раз, – подумал он, – я действительно сошел с ума». И чуть позже: «Может быть, логические размышления и называют сумасшествием?» Перед отелем он заколебался, потом увидел цветочный ларек и купил в нем несколько веточек мимозы. Букет оживит комнату, и Рене не будет больше считать себя узницей. Распахнув дверь, Флавье увидел, как Рене растянулась на кровати. Флавье бросил цветы на стол.

– И что же? – спросил он.

Что? Она плакала. Он приблизился к ней, сжимая кулаки.

– Что с тобой?.. Отвечай! Что с тобой случилось?

Потом взял ее за голову и повернул к свету.

– Моя бедная малышка! – сказал он.

Он никогда не видел плачущей Мадлен, но не забыл ее высокие скулы, по которым стекала вода, и то мокрое лицо, в Сене. Он закрыл глаза и выпрямился.

– Прошу тебя, – прошептал он, – сейчас же перестань плакать… Ты не можешь знать…

Его охватил ничем не оправданный гнев. Он топнул ногой.

– Перестань! Перестань!

Она села и притянула его к себе. Они долго не шевелились, будто оба ожидали чего-то. Наконец Флавье обнял Рене за плечи.

– Прости меня… Я совершенно не владею собой… Но я люблю тебя.

День медленно угасал. Снизу доносился шум от трамваев и троллейбуса. Мимоза пахла сырой землей. Флавье прижимался к Рене. Зачем искать, всегда искать? Ему было хорошо около этой женщины. Конечно, он бы предпочел, чтобы она была той Мадлен…

– Нам пора спуститься, – сказала она тихим голосом.

– Нет, я не голоден… Останемся.

Это был восхитительный отдых. Она будет принадлежать ему, пока продолжается ночь, пока это лицо на его плече не станет белым пятном… Мадлен! Нет, их было не двое… впрочем, бесполезно объяснять… Он больше не боялся.

– Мне больше не страшно, – пробормотал он.

Она гладила его лоб, и он чувствовал ес дыхание на своей щеке. Запах мимозы усилился, заполнил комнату. Он тихонько оттолкнул это теплое, прижатое к нему тело, поискал руку, которая прикасалась к его лицу.

– Иди!

Кровать прогнулась под ним. Он не выпустил этой руки, осторожно щупая ее, будто хотел пересчитать пальцы. Теперь он узнавал и худую ладонь, и короткий мизинец, и выпуклые ногти. Как же он мог забыть? Боже, до чего хотелось спать. Он погрузился в забытье, потом открыл глаза. Она неподвижно лежала рядом. Секунду он прислушивался к ее дыханию, потом, опершись на локоть, нагнулся над лицом и прижал губы к опущенным ресницам.

– Если бы ты только сказала мне, кто ты? – прошептал он.

Слезы омочили теплые веки. Он почувствовал их соленый вкус, поискал носовой платок под подушкой и не нашел.

– Я сейчас вернусь.

Он бесшумно проследовал в ванную. Сумочка Рене лежала на туалетном столике, среди флаконов. Он открыл ее, пошарил внутри, но носового платка и там не оказалось. И вдруг пальцы его наткнулись на что-то интересное… Какие-то зерна… бусы… да, ожерелье… Он подошел к окну и поднял его к бледному свету, который просачивался сквозь стекла, как из аквариума. Золотистый отблеск пробежал по янтарным бусам. Руки его задрожали. Всякая ошибка исключалась. Это было колье Полин Лагерлак.

Глава 4

– Ты слишком много пьешь, – сказала Рене и сразу же взглянула на соседний столик, испугавшись, что слишком громко произнесла это.

Она сознавала, что Флавье вот уже несколько дней специально привлекал к себе внимание. Бравируя, он залпом осушил стакан. За это время у него впали щеки и выступили скулы.

– Это же не то фальшивое бургундское, которое бросается в голову, – заметил он.

– И все-таки… Тебе это вредно!

– Да, вредно… Я вообще веду такую жизнь, которая мне вредна. Но ты никогда не поймешь…

Он беспричинно сердился. Она стала просматривать меню, лишь бы не видеть этих жестких глаз, в которых застыло отчаяние и которые так терзали ее. Рядом остановился гарсон.

– Что на десерт? – спросил он.

– Тарталетку, – сказала Рене.

– Мне тоже, – сказал Флавье и, как только гарсон удалился, нагнулся к ней. – Ты ничего не ешь… А раньше у тебя был хороший аппетит.

Он тихонько засмеялся, но губы его вздрагивали.

– Ты запросто проглатывала три-четыре бриоши, – продолжал он.

– Но я…

– Ну конечно… Вспомни… Галерея Лафайет.

– Опять эта история.

– Да. История того времени, когда я был счастлив.

Вздохнув, Флавье принялся шарить в карманах, а потом в сумочке Рене, разыскивая сигареты и спички. И при этом не спускал глаз с нее.

– Ты не должен курить, – слабо проговорила она.

– Знаю. Курить я тоже не должен, но мне нравится быть больным. И если я лопну… – он закурил сигарету и помахал спичкой перед глазами Рене, – это тоже не будет иметь значения. Ведь ты же сказала однажды: «Смерть не причиняет боли».

Она пожала плечами с безнадежным видом.

– Ну да, – продолжал он. – Я даже могу уточнить, где это было. В Курбевуа, на берегу Сены. Видишь, у меня хорошая память. О, да!

Положив локти на стол, он смеялся, закрывая от дыма один глаз. Гарсон принес тарталетки.

– Итак, ешь! – сказал Флавье. – Обе, я больше не голоден.

– На нас смотрят, – взмолилась Рене.

– Ну и пусть! Я имею право заявить, что больше не голоден. Это прекрасная реклама для заведения.

– Не понимаю, что с тобой творится сегодня вечером.

– Да ничего, дорогая, ничего. Я просто весел… Почему же ты не ешь ее ложкой? Раньше ты их именно ложкой ела.

Она оттолкнула тарелку, взяла сумочку и встала.

– Ты отвратителен.

Он тоже поднялся. Точно! В их сторону поворачивали головы, провожали взглядами, но он не испытывал ни малейшего стыда, чувствуя себя выше этих людей, он догнал Рене около лифта, и служащий принялся бесцеремонно их разглядывать. Она высморкалась и, спрятав лицо за сумочку, сделала вид, будто пудрится. Она становилась краше на этой грани слез, и он радовался ее страданиям. Они молча прошли по длинному коридору. Войдя в комнату, она бросила сумочку на кровать.

– Так не может больше продолжаться, – сказала она. – Эти постоянные намеки неизвестно на что… эта жизнь, которую ты заставляешь меня вести… нет… я предпочитаю расстаться… Иначе в конце концов сойду с ума.

Она не плакала, но что-то в ее глазах придавало им особенный, необычный блеск. Флавье грустно улыбнулся.

– Вспоминаешь, – начал он, – церковь Сен-Никола… ты молилась… ты была бледна, как теперь.

Она медленно опустилась на край кровати, будто какая-то невидимая рука давила ей на плечо. Ее губы слегка дрожали.

– Церковь Сен-Никола?

– Да… заброшенная церковь в одной деревне около Манта… Ты готова была умереть.

– Я?! Я была готова умереть?

Она плашмя бросилась на живот, спрятав-лицо в руках. Рыдания сотрясали ее плечи. Флавье встал рядом на колени, чтобы погладить ее по голове, но она резко отстранилась.

– Не трогай меня! – закричала она.

– Я пугаю тебя? – спросил Флавье.

– Да.

– Ты думаешь, я пьян?

– Нет.

– Тогда, значит, считаешь меня сумасшедшим?

– Да.

Он встал и некоторое время смотрел на нее, потом провел рукой по лбу.

– В принципе, возможно, это и правда! Но ведь существует колье… Нет, дай мне договорить, хорошо? Почему ты его не носишь?

– Потому что не люблю. Я уже говорила.

– А может, боялась, как бы я его не узнал. Это вернее, не правда ли?

Она немного повернула голову и посмотрела на него сквозь спутанные волосы.

– Нет, – ответила она.

– Клянешься?

– Конечно.

Он задумался, выписывая ногой узор на полу.

– Итак, по твоим словам, тебе его дал Альмариан?

Она оперлась на локоть и, поджав под себя ноги так, что совсем съежилась, с неприязнью смотрела на него.

– Альмариан сказал, что купил его в Париже у одного антиквара.

– Сколько времени прошло с тех пор?

– Но ведь об этом я тебе тоже говорила. Ты заставляешь меня все повторять снова.

– Ну что ж, повтори. Сколько времени прошло с тех пор?

– Шесть месяцев.

Конечно, могло и такое быть… Но нет, подобных совпадений не существует!

– Ты лжешь! – закричал он.

– Зачем же мне лгать?

– Зачем? Ну! Признайся же! Ведь ты Мадлен Гевиньи?

– Нет!.. Прошу, не начинай терзать себя. Если ты по-прежнему влюблен в эту женщину, давай расстанемся… Будет лучше, если я уйду… С меня достаточно такой жизни.

– Эта женщина умерла.

Он колебался. Ему до такой степени хотелось выпить, что приходилось откашливаться, лишь бы немного облегчить горло.

– Скорее даже, – уточнил он, – она оставалась мертвой какое-то время… Только вот… разве можно умирать на время?

– Нет, – простонала она. – Замолчи!

Снова ужас наложил на ее лицо белую маску, маску бледности. Флавье отступил на шаг.

– Ничего не бойся… Ты сама видишь, что я не могу причинить тебе зла… Просто задаю иногда странные вопросы, но тут не моя вина. Кстати, ты уже видела это?

Он пошарил в кармане и бросил на кресло золотую зажигалку. Рене закричала и отшатнулась к стене.

– Что это? – пролепетала она.

– Возьми!.. Посмотри!.. Это зажигалка… Ну, дотронься же до нее. Зажги! Заверяю тебя, это действительно всего лишь зажигалка… Не обожжет она… Ну! Вспоминаешь что-нибудь?

– Нет!

– И даже музей Лувра?

– Нет.

– Я подобрал ее возле твоего тела… Правда, ты не могла запомнить этого моего движения…

У него вырвался тихий смешок, и Рене не смогла удержать слез.

– Уйди! – сказала она. – Уйди.

– Возьми ее, – сказал Флавье, – она твоя.

Зажигалка блестела между ними, и этот блеск: разделял их. Та, которую видел Флавье, была Рене, Рене, страдающая зря. Зря! Кровь пульсировала в его висках. Неверными шагами он подошел к умывальнику и выпил немного тепловатой воды, пахнущей хлоркой. У него была еще масса вопросов к ней, которые копошились в нем, как черви, но он ждал… Сейчас он напугал Мадлен своим гневом и неудачными выяснениями. Но понемногу снова осторожно начнет расспрашивать о ее жизни. Он избавит ее от субстанции Рене, и настанет время, когда она, наконец, вспомнит. Он запер дверь на ключ.

– Я здесь не останусь, – сказала Рене.

– Куда же ты пойдешь?

– Не знаю, но здесь не останусь.

– Обещаю не приближаться к тебе. И не вспоминать больше о твоем прошлом.

Он слышал ее частое дыхание и знал, что она следит за каждым его жестом.

– Убери эту зажигалку, – сказала она.

Так же она говорила бы, если бы смотрела сейчас на какую-нибудь рептилию. Флавье подобрал безделушку и подбросил ее на руке.

– В самом деле?.. И ты не хочешь ее сохранить?

– Нет. Я только хочу, чтобы ты оставил меня в покое… Мне было достаточно несчастий во время войны. Если нужно, чтобы и теперь…

Из глаз ее покатились слезы, и она стала искать носовой платок. Флавье швырнул ей свой. Она сделала вид, что не видит его.

– Почему ты рассердилась? – спросил он. – Я не хотел быть неприятным, уверяю тебя. Ну, будем друзьями.

Он подобрал свой платок, сел на кровать и вытер ей лицо. Внезапная нежность делала его движения неловкими. По Щекам Рене продолжали литься слезы, как кровь из раскрытой раны.

– Послушай, у тебя нет для этого никаких причин, – умолял Флавье. – Ну разве это горе?

Он положил голову Рене к себе на плечо и стал тихо баюкать ее.

– Да, – признался он едва слышно, – бывают моменты, когда я себя не узнаю… Меня терзают воспоминания… Ах!.. Ты не сумеешь этого понять… Если бы она умерла в своей постели, мирно… я бы, конечно, страдал, но со временем, наверное, забыл… тогда как… в сущности, я могу тебе это сказать… Она убила себя… Бросилась в пустоту… Чтобы избегнуть, но чего?.. Вот уже пять лет, как я задаю себе этот вопрос каждый день.

Глухие рыдания снова сотрясли грудь молодой женщины, прислонившейся к нему.

– Там, – бормотал он, – все кончилось… Видишь, я рассказал тебе об этом. Ты нужна мне, детка. Ты не можешь покинуть меня, потому что на этот раз я умру. Да, я по-прежнему люблю ее. Тебя я тоже люблю. Такой же любовью, такой любовью, какой ни один мужчина не знал… Она была бы восхитительной, если бы ты сделала небольшое усилие… если бы захотела вспомнить то, что произошло… около колокольни…

Ее голова задвигалась, и он сжал руки сильнее.

– Позволь мне договорить… Я должен доверить тебе кое-что… нечто, понятое мною только сегодня…

Он нашарил кнопку и нажал на нее, чтобы выключить электричество. Тело ее давило на его плечо, но он не измелил положения. Так они и сидели в темноте, в которой были видны неясные очертания предметов, и где блуждали их мысли?

– Я всегда боялся смерти, – продолжал Флавье, и его голос казался лишь вздохом. – Смерть других всегда волновала меня, потому что предвещала мою собственную… нет, я не в состоянии объяснить это. Я должен был верить в христианского бога… Этот труп, зарытый в глубине ямы, камень сверху. А потом третий день… Как же я думал мальчиком об этом третьем дне. Однажды тайком пробрался к карьеру, и мой крик долго звучал под землей, но не разбудил никого… Было еще слишком рано… А теперь я верю, что он был услышан. Мне так хотелось этого! Если это правда, если бы ты пожелала… ты… тогда бы я больше не боялся… Забыл бы, что сказали врачи. Ты бы научила меня…

Он взглянул на лицо, прислоненное к его плечу: глазницы казались пустыми. Только лоб, щеки и подбородок слегка различались. Сердце Флавье было полно любви: он смотрел на нее и ждал слов. Рене открыла глаза, и те полыхнули зеленым. Флавье отодвинулся.

– Закрой глаза, – прошептал он, – не смотри на меня так.

Он не чувствовал больше своей одеревенелой руки. Эта часть его будто умерла. Он вспомнил, как, вытаскивая из воды отяжелевшее тело Мадлен, должен был бороться и за собственную жизнь. А ведь она знала секрет… Но его уже одолевал сон: он еще пытался говорить, обещать ей что-то, а сам незаметно погружался в дрему. Потом ему смутно показалось, будто она зашевелилась, вероятно, раздеваясь, и будто он сказал: «Мадлен… Останься со мной…» Он спал тяжелым сном и не знал, что при свете зари она долго смотрела на него мокрыми от слез глазами.

Проснулся он совсем разбитым, с больной головой. Услышал из ванной шум воды и пришел в себя окончательно. Потом встал. Дьявол! Он с трудом сделал несколько шагов.

– Я буду готова через минуту, – закричала Рене.

Бездумно и безрадостно Флавье смотрел на голубое небо над крышами. Итак, жизнь продолжалась, та же идиотская жизнь. Он медленно оделся, чувствуя себя вялым, как каждое утро. Его снедало желание выпить. Первый же, хотя бы маленький, стакан прояснит мозги, и он совсем очухается. Она появилась в великолепном халате, купленном накануне.

– Место свободно, – сказала она.

– Торопиться некуда. Добрый день… Ты хорошо спала? А я просто не в своей тарелке. Ты не слышала, я не кричал ночью?

– Нет.

– Иногда я кричу во сне. Кошмары мерещатся. О! Это у меня с детства, ничего серьезного.

Он зевнул и посмотрел на нее. Ее вид тоже нельзя было назвать блестящим, но беспокоило его скорее то, что она стала худеть. Она начала причесываться, и снова Флавье не смог удержаться от грубого импульса.

– Дай!

Он взял гребенку и подвинул стул.

– Садись перед зеркалом. Сейчас покажу… Такие волосы на плечах – это старая уловка.

Он старался быть спокойным, но от нетерпения кончики его пальцев дрожали.

– Прежде всего, – продолжал он, – я хочу, чтобы ты красилась хной… Видишь, у тебя есть и светлые и темные пряди… И нельзя понять, какие из них настоящие.

Теплые волосы трещали под гребенкой в руках Флавье. Он затаил дыхание. Рене, слегка закусив губы, предоставила ему действовать. Но Флавье было трудно уложить волосы, которые поддерживались слишком большим количеством шпилек, и пучок получался неправильной формы. Ему только хотелось сделать эту массу волос такой, как на портрете Мадлен. Открытые уши теперь не скрывали своей красивой формы. Он всунул последнюю шпильку и выпрямился, всматриваясь в новый образ, отразившийся в зеркале перед ним. Ах!

Это лицо! Наконец он увидел его таким, как описывал Гевиньи. Лицо бледное и таинственное, то, что представлялось ему в мечтах, смотрело из зеркала.

– Мадлен!

Он произнес ее имя, и она не услышала. Не было ли это просто видением? Он бесшумно обошел вокруг стула и понял, что ошибся. Его медленные движения, расчесывание волос – все это погрузило молодую женщину в полудрему. Но та почувствовала, что на нее смотрят, вздохнула и сделала усилие, чтобы повернуть голову и улыбнуться.

– Еще немного, – прошептала она, – и я бы заснула. Мне и теперь еще хочется спать.

Потом бросила равнодушный взгляд на свою прическу.

– Неплохо, – согласилась она. – Да, так лучше, чем раньше, но не очень-то солидно это сделано.

Она покачала головой, и шпильки выпали. Потом покачала сильней, и шиньон рассыпался, а волосы потоком разлились по ее плечам. Она расхохоталась, а за ней и Флавье, хотя ему и было немного страшно.

– Бедняжка, дорогой! – сказала она.

Он еще смеялся, прижимая пальцы к вискам, но чувствовал, что больше не может оставаться в этой комнате. Он задыхался. Он нуждался в солнце, в трамваях, в шуме, в толпе. Он должен был забыть это видение. Будто алхимик, который добыл золото. Он быстро оделся и начал торопливо мыться, натыкаясь на предметы.

– Я спущусь вперед? – предложила она.

– Нет, подожди меня. Ты же можешь подождать!

Его голос так внезапно изменился, что она подошла к ванной комнате.

– Что с тобой?

– Со мной? Ничего! А чего бы ты хотела?

Он заметил, что она причесалась по-прежнему, и не знал, сердиться ему или нет, но был доволен. Он завязал галстук, надел пиджак и уцепился за руку Рене.

– Я не потеряюсь, – пошутила она.

Но ему больше не хотелось смеяться. Они вышли из отеля и превратились в обычных скучающих прохожих.

Флавье уже чувствовал себя усталым, его мучила мигрень. Он вынужден был сесть в парке.

– Прости меня, – сказал он, – кажется, придется вернуться. Мне нехорошо.

Она сжала губы, избегая смотреть на него, но все же помогла добраться до отеля. Сколько времени он собирается сидеть в этой постылой комнате? Он не имел права задерживать ее и догадывался, что она убеждена не полностью. В полдень он попытался встать, но сильная головная боль и головокружение опрокинули его обратно на кровать.

– Хочешь я положу тебе компресс на лоб? – предложила она.

– Нет… нет… Это пройдет… Иди завтракать.

– Тебе станет лучше?

– Да, заверяю тебя.

Тем не менее, когда дверь за ней закрылась, гримаса исказила его лицо. Это было глупо, потому что все вещи Рене лежали в шкафу. Она не убежит, не исчезнет. «Она может умереть», – – подумал он и прижал руки ко лбу, чтобы прогнать безумную мысль. Время шло. Обслуживали везде медленно, он это знал. Но она могла воспользоваться случаем… Уже час, как ее нет… Похоже, она умирала от голода. Прошел час с четвертью. Беспокойство прибавляло головной боли и вызывало бессильные слезы. Когда она вернулась, он посмотрел на нее с отвращением.

– Один час и двадцать пять минут, чтобы проглотить несчастный бифштекс!

Она засмеялась, села на кровать и взяла его за руку.

– Были эскалопы, и у них такое обслуживание бесконечное… А ты как?

– О!.. Я!

– Ну! Не будь ребенком.

Он держал эту свежую руку, и спокойствие понемногу возвращалось к нему. Так он и задремал, обхватив ее пальцами. А к вечеру почувствовал себя лучше.

– Мы не пойдем далеко, а завтра я обращусь к врачу.

Они спустились вниз. На тротуаре Флавье сказал, что забыл кое о чем.

– Пожалуйста, подожди меня здесь. Мне нужно только позвонить по телефону.

Он вернулся назад и вошел в бар.

– Одно виски!.. Побыстрее!

Он дрожал от нетерпения. Она была способна за это время уйти, повернуть за угол… Он махом выпил живительную влагу. И тут глаза его упали на меню.

– Это меню завтрака?

– Да, месье.

– Я не вижу в нем эскалопов.

– Эскалопов сегодня не было.

Флавье прикончил свой стакан и вытер губы салфеткой.

– На мой счет, – сказал он и побежал к ней.

Он был любезен, много говорил, он мог быть даже блестящим, если хотел добиться этого. Потом повел ее обедать в один шикарный ресторан около Старого порта. Заметила ли она пристальность его взглядов? Ведь все было так просто в их существовании, и Флавье всегда казался таким странным человеком!

Вернулись они поздно, легли спать и долго не просыпались. В полдень Флавье опять пожаловался на голову.

– Вот видишь, – сказала она, – как только мы немного отступаем от обычного режима…

– Я особенно огорчен, что тебе опять придется завтракать одной.

– Это быстро.

– О, не торопись.

Флавье переждал удаляющиеся шаги, тихонько открыл дверь и прыгнул в лифт. Взгляд в холл, в обеденный зал. Ее там не было. Он вышел и, заметив ее в конце улицы, прибавил шагу. «Так и есть, – подумал он, – все повторяется». На ней был надет серый костюм, шла она быстро и немного наклоняла голову. Как обычно, вокруг толклось множество офицеров. Она завернула в маленькую улочку, и Флавье подошел ближе. Улица была узкая, с лавками, антикварными магазинами… Где он уже видел такую? Она была похожа на улицу Сен-Пере. Рене перешла ее и юркнула в маленький отель. Флавье не посмел идти дальше, какой-то страх удержал его перед домом.

«Центральный отель» – извещала металлическая дощечка, приклеенная к мраморной плите над входом, Флавье на ватных ногах все же приблизился к двери. Он увидел небольшой холл, стенд с ключами и за кассой – мужчину, который читал газету.

– Что вам угодно? – спросил тот.

– Даму… – ответил Флавье, – даму в сером. Кто она?

– Та, которая только что вошла?

– Да. Как ее зовут?

– Полин Лагерлак, – ответил мужчина с ужасным марсельским акцентом.

Глава 5

Когда Рене вернулась, Флавье лежал на кровати.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Немного лучше. Я сейчас встану.

– Почему ты так смотришь на меня?

– Я!

Он откинул покрывало и попытался улыбнуться.

– У тебя очень странный вид, – настаивала она.

– Да нет, что ты.

Он причесался, почистил пиджак. В этой узкой комнате каждое движение сближало их, заставляло без конца задевать друг друга. Флавье не – смел ни молчать, ни говорить. Ему хотелось сидеть одному, обхватив голову руками и заткнув пальцами уши, одному со своей ужасной задачей.

– Мне еще надо сделать несколько покупок, – сказала Рене. – Я просто зашла посмотреть, как ты себя чувствуешь.

– Покупки?.. Какие покупки?

– Кроме того, мне необходимо пойти к парикмахеру. И потом, я хотела купить шампунь и пару чулок…

Шампунь, пара чулок – все это выглядело очень реально. Очень убедительно, ведь у нее сейчас было такое ясное, неспособное солгать лицо.

– Могу я уйти? – спросила она.

Он хотел сделать ласковый жест, но рука его заколебалась, как у слепого.

– Ты здесь не узница, – пробормотал он, – и хорошо знаешь, что пленник – это я.

Снова наступило молчание. Она оправлялась перед зеркалом. Флавье наблюдал за ней, стоя сзади.

Потом тихонько дотронулся пальцем до плеча женщины. Кожа там была гладкой, теплой, и он быстро отдернул руку.

– Но что же в конце концов с тобой? – спросила она, наклоняясь, чтобы подкрасить губы.

Он вздохнул. Рене… Мадлен… Полин… К чему опять задавать ей вопросы?

– Иди! – сказал он. – Торопись.

Он протянул ей перчатки и сумочку.

– Я подожду тебя. Ты вернешься?

Она повернулась.

– Что ты! Что за мысль!

Он пытался улыбнуться, но был очень несчастлив.

Все говорило в нем об этом, и он почувствовал, как она внезапно пожалела его, как заколебалась, стоит ли ей уходить, будто стыдилась покидать больного.

Она любила его. Что-то очень чистое, очень нежное читалось в ее лице. Она сделала шаг, другой, бросилась к нему и поцеловала в губы. Было ли это прощанием?.. Было ли?.. Он ласково погладил ее по щеке.

– Прости меня… маленькая Эвридика!

Кажется, она побледнела под своей косметикой.

Ее веки задрожали.

– Будь благоразумен, мой дорогой. Отдыхай… Не нужно, чтобы эта голова все время работала!

Она открыла дверь, еще раз посмотрела на Флавье и помахала ему. Дверь затворилась. Ручка замерла неподвижно. Стоя посредине комнаты, Флавье все смотрел на ее медь. Она вернется… Но когда? Нужно было выбежать в коридор и закричать изо всех сил: «Мадлен!» Но только сейчас прозвучала чистая правда: это он был пленником. На что он надеялся? Держать ее у себя в комнате? Следить за ней днем и ночью? Даже если все время наблюдать за ней, он никогда не узнает, что скрывается в глубине ее души. Их любовь была ужасной. Он посвятил себя мертвой… Мертвой!

Флавье отшвырнул ногой стул перед туалетным столиком. Так что же! А отель, где она сняла комнату, и все эти покупки, как только ей удавалось уйти? Разве это не подготовка к бегству? Ничего таинственного здесь не было. После Гевиньи был Альмариан, после Флавье будет кто-нибудь другой…

«Ревность… Ревность к Мадлен! – усмехнулся он. – Разве это не бессмысленно?» Он прикурил сигарету от золотой зажигалки и спустился в бар. Он не был голоден. Ему даже Не хотелось спиртного. Он заказал коньяк, просто чтобы иметь право устроиться в кресле. Над батареей бутылок горела лишь одна лампочка. Гарсон читал газету. Флавье, взяв стакан в руку, откинул назад голову и смог наконец закрыть глаза. Ему представился Гевиньи. Тогда он насмехался над ним, а теперь сам оказался в подобной ситуации. Если бы у него был друг, он пошел бы молить его последить за Рене.

– Гарсон… еще одну!

Гевиньи, к счастью, никогда не подозревал правды, а если бы знал… что бы сделал? Ведь он тоже пил и, наверное, стал бы пить еще больше. Или пустил бы себе пулю в лоб. Потому что существует правда, которую человек не в состоянии вынести. И нужно же было, чтобы из всех людей он именно ему захотел доверить свой секрет… Позже Гевиньи плакал над трупом своей жены. Консьержка помогла одеть ее. Инспекторы полиции внимательно ее осматривали. Здесь он был спокоен. Голова начинала кружиться, когда он думал о Полин Лагерлак, которая покончила с собой. Когда вспоминал сцену в церкви и ужасный полет Мадлен… Жизнь стала ей в тягость… и она исчезла. Но разве существование Рене было легче? Нет… Тогда… Голова Флавье закружилась.

– Гарсон!

На этот раз Флавье уже хотел выпить. Он с грустью оглядывался вокруг. А сам он еще живой? Да. У него вспотел лоб и горели руки. Он отдавал себе отчет в абсурдности ситуации. Он не только больше не сможет обнять Рене, но не сможет и говорить с ней. Она была слишком «другой». Что-то появилось между ними после того, как он обнаружил маленький отель, что-то, уничтожающее дружбу. Ома безусловно уйдет к другому мужчине.

Флавье выпустил из пальцев свой почти полный стакан, и напиток пролился ему на колени. Он вытер их платком, потом поднял стакан и смущенно взглянул на гарсона, который по-прежнему продолжал читать. Теперь, по всей вероятности, она убежит… Наверное, она уже сложила свои вещи там, в маленьком отеле… И, возможно, сейчас брала билет в Африку… или Америку… Это будет хуже чем смерть.

Он встал, пошатнулся и ухватился за кресло.

– Что такое? Месье болен?

Поддерживая, его осторожно довели до бара.

– Нет!.. Оставьте меня!

Он уцепился за цинковую стойку и глупо уставился в белую куртку и пластрон наклонившегося к нему человека.

– Мне… мне лучше, спасибо.

– Небольшое укрепляющее? – предложил человек.

– Да… да, виски!

Он поднес спиртное к губам, презирая себя за свою слабость, но виски немного взбодрило его. Он найдет способ помешать Мадлен уйти. Ведь он сам виноват в этом ее стремлении. Как объяснить ей, что теперь все изменится? Как убедить, что все еще может стать у них хорошо? Неужели уже слишком поздно!

Он поискал взглядом часы. Половина пятого.

– На мой счет!

Его руки выпустили металлическую стойку. Он сделал несколько неуверенных шагов, потом ноги его окрепли. Он прошел через холл и подозвал швейцара.

– Есть тут поблизости дамская парикмахерская? – спросил он. – Конечно, шикарная?

– «У Мариз», – ответил швейцар, – ближе всех.

– Это далеко?

– Нет, максимум в десяти минутах ходьбы. Пойдете вдоль бульвара и свернете на третью улицу слева. Она находится между цветочным магазином и кафе. Ошибиться невозможно.

– Благодарю.

Флавье вышел на улицу. Напрасно он не позавтракал. Сильно пекло солнце, и Флавье старался держаться рядом с домами. Время от времени он опирался о теплый камень какой-нибудь стены. Он легко отыскал салон и подошел к витрине, как бедняк, вымаливающий милостыню. Она была там! Действительно она! Он проследовал мимо и вошел в кафе.

– Сандвич и полпорции.

Отныне он будет избегать неосторожностей, станет лечиться, восстановит силы. Ему нужно быть очень сильным, чтобы помешать ей… Но как вернуть ее доверие?

Он вздохнул и покончил, с сандвичем. Пиво было ему противно, а табак сушил рот. Он поудобнее устроился на своей банкетке. И оттуда стал наблюдать за тротуаром перед салоном. Она не могла от него ускользнуть. Вероятно, она вернется в отель. Как же вынести долгий вечер, который последует за этим? Просить у нее прощения? Умолять забыть их ссоры?

Время шло медленно. Хозяин кафе издалека удивленно смотрел на посетителя, который громко разговаривал, сам с собой и не спускал глаз с улицы. Флавье продолжал терзаться и не находил выхода. Удерживать Мадлен бесполезно. При малейшей оказии все будет кончено. Он не сможет больше отговариваться мигренью, чтобы оставаться в постели. Даже теперь могло быть поздно. Тогда ему останется только умереть.

Неожиданно появилась Мадлен. С непокрытой головой, с узлом на затылке и красиво выкрашенная хной.

Флавье устремился за ней. Она шла не торопясь, держа под мышкой черную сумочку. На ней был серый костюм, который купил он. И выглядела она именно так, как ему представлялось в грезах. Он приблизился к ней, как в тот раз, и почувствовал запах ее духов. Положив руку на грудь, открыв рот, Флавье шел, как завороженный. Это было уже слишком. Она шагала все дальше. Как правильно он начал следить за ней! Она не собиралась возвращаться в отель и безразлично проходила мимо лавок. Ее тень падала на ноги Флавье. Гуляла ли она? Было ли у нее свидание? Мадлен прошла по набережной и остановилась на углу. На воде кипела жизнь. Это был Марсель и вместе с тем Курбевуа. Прошлое вернулось, и Флавье почувствовал себя вне времени. Мадлен двинулась дальше, глядя на залитую мазутом воду. Потом подошла к чему-то похожему на кафе и села за столик. Флавье стал искать, где бы ему спрятаться, и, как в прошлый раз, укрылся за бочками. А там, за столиком, Мадлен писала, и ветер трепал край бумаги. Ее рука очень быстро двигалась. Это ему предназначалось письмо, закончив которое, она теперь сложила и сунула в конверт. Уходя, она оставила несколько монет на столе.

Флавье обошел бочки. Ужасное подозрение овладело им. Что, если… Она была еще довольно далеко от воды, но шла быстро. Видно, искала более пустынное место. Вот она нагнулась, чтобы пройти под низкими ветвями, и приблизилась к берегу. Флавье наблюдал из тени. Вокруг никого не было. Флавье на цыпочках подошел к ней, обнял за плечи и оттащил назад. Она закричала, отбиваясь.

– Стой, – сказал он. – Дай мне это письмо.

Они стали бороться, и сумочка раскрылась. Письмо выскользнуло оттуда и упало на землю. Флавье хотел поставить на него ногу, но промахнулся, и порыв вeтpa унес конверт. Флавье продолжал крепко прижимать к себе Мадлен.

– Вот видишь, что ты наделал! Оставь меня!

Он положил сумочку в карман и увлек молодую женщину в сторону.

– Я следил за тобой от самой «У Мариз». Почему ты пришла сюда, а? Отвечай! Что ты мне говорила в этом письме?.. Прощалась?

– Да.

Он тряхнул ее.

– А потом?.. Что ты потом собиралась делать?

– Уйти… Может быть, завтра… Сделать что угодно! Я так больше не могу.

– А я?

Он чувствовал себя совершенно опустошенным. Страшная усталость придавила его плечи.

– Идем!.. Пошли!..

Они углубились в узкие улицы, где мелькали подозрительные тени, но Флавье не опасался бродяг. Он даже не подумал о них. Его пальцы крепко держали локоть спутницы. Он толкал ее перед собой, и ему казалось, что они прибыли из такой дали, может быть, даже из страны мертвых.

– Теперь, – продолжал он, – я имею право знать… Ты – Мадлен?.. Ну, говори!

– Нет.

– Тогда кто же?

– Рене Суранж.

– Это неправда.

– Правда.

Он поднял голову, чтобы увидеть узкую полоску неба между высокими слепыми домами. Ему хотелось ударить ее, ударить до смерти.

– Ты – это Мадлен, – яростно повторил он. – Доказательство тому то, что ты назвалась Полин Лагерлак хозяину отеля.

– Только для того, чтобы ввести тебя в заблуждение.

– Ввести в заблуждение?

– Да… ведь тебе непременно хочется видеть меня еще и этой Полин… Я не сомневалась, что ты непременно займешься расследованием и оно фатально приведет тебя туда. Мне хотелось, чтобы ты сохранил воспоминание только о другой женщине, а Рене Суранж забыл.

– Тогда… эта прическа, эта хна?

– Я ведь уже сказала: чтобы уничтожить Рене Суранж… Чтобы в твоей жизни никогда больше никого не было, кроме этой Мадлен.

– Нет!.. Это тебя я хочу сохранить.

Он с отчаянием сжал ее руку. В темноте она полностью узнавалась им, с ее походкой, с ее духами и тысячью жестов, в которых нельзя было ошибиться. Приглушенная музыка проникала сквозь стены домов, вдалеке моргал какой-то фонарь, а сзади них пели на воде сирены.

– Почему ты хочешь ускользнуть от меня? – спросил Флавье. – Ты со мной несчастлива?

– Да.

– Из-за моих вопросов?

– Из-за этого… и всего остального.

– А если я пообещаю больше не задавать вопросов?.. Никогда!

– Мой бедный друг… Ты не сможешь.

– Послушай… Ведь то, о чем я прошу, так нетрудно. Признайся, что ты Мадлен, и мы больше никогда не будем говорить об этом… Покинем Марсель… Будем путешествовать, и ты увидишь, как прекрасна жизнь.

– Я не Мадлен.

– О! Невероятное упрямство! Ты настолько Мадлен, что даже усвоила ее манеру смотреть в пустоту, исчезать из реальности.

– У меня свои заботы, и на моем месте никто бы не выдержал такого.

Он почувствовал, что она плачет. Они направлялись к освещенному бульвару, прижимаясь друг к другу. Сейчас они вернутся к живым людям. Флавье достал платок.

– Поверни лицо.

Он нежно вытер ее щеки, потом поцеловал в глаза и взял за руку.

– Пошли!.. Не бойся ничего!

Они повернули на бульвар и смешались с толпой. В кафе играли оркестры. Мимо проносились джипы, набитые людьми в белых касках. Когда Флавье заговаривал с ней, Мадлен поворачивала голову. Горькая складка обозначилась у ее губ, но сам Флавье был слишком несчастен, чтобы жалеть еще кого-то.

– Отпусти меня, – сказала она, – мне нужно купить аспирин. Голова очень разболелась.

– Признайся сперва, что ты Мадлен.

Она пожала плечами, и они пошли дальше, прижимаясь друг к другу, будто двое влюбленных, но это он держал ее, как полицейский, который боится выпустить свою добычу.

Вернувшись в отель, они сразу прошли в обеденный зал. Флавье не спускал с Мадлен глаз. Под люстрой, с волосами, зачесанными к затулку, она предстала перед ним такой, как в первый раз в театре Мариньи. Он протянул руку и сжал ее пальцы.

– Ты ничего не хочешь сказать? – спросил он.

Она наклонила голову, бледная, умирающая. Метрдотель принял заказ.

– Что будете пить?

– Мулен-а-вен.

Он был не в себе, будто присутствие Мадлен лишало его чувства реальности, осязаемости существования. Он смотрел – на нее и думал: «Это невозможно!» Или еще: «Я сплю». Она мало ела, а он спокойно, почти механически опорожнил бутылку. Мадлен присутствовала между ними, как холодная стена.

– Ну, – сказал он. – Теперь ты уже дошла до точки. Говори же, Мадлен.

Она резко встала.

– Я сейчас присоединюсь к тебе.

Пока она получала ключ от комнаты, он быстро выпил виски в баре и побежал к лифту. Служащий задвинул за ним решетку. Лифт стал медленно подниматься. Флавье обнял плечи Мадлен и нагнулся к ее уху, как будто хотел поцеловать.

– Признайся, дорогая.

Она медленно прижалась к перегородке из красного дерева.

– Да, – ответила она. – Я действительно Мадлен.

Глава 6

Он машинально повернул ключ в замке. Наполовину оглушенный признанием, которого ждал так долго, он находился в чем-то вроде тумана. Да и было ли это признанием? Говорила она как-то неубедительно. Может быть, просто захотела доставить ему удовольствие своими словами. Он прислонился к двери.

– И ты хочешь, чтобы я поверил? – спросил он. – Это слишком просто.

– Тебе нужны доказательства?

– Нет, но…

Он больше ничего не знал. Боже, как он утомлен.

– Погаси свет, – попросила она умоляюще.

Свет с улицы отбрасывал на потолок затейливые тени. Флавье дал себе упасть на край кровати.

– Почему ты сразу не сказала всю правду? Чего боялась?

Он больше не видел Мадлен, но слышал, как она двигалась около ванной.

– Ответь мне, чего ты боялась?

Она по-прежнему молчала, и он продолжил:

– Ты сразу меня узнала в «Астории»?

– Да, с первого дня.

– Но тогда нужно было довериться мне немедленно. Это же было необходимо. Почему ты действовала так глупо?

Он бил кулаком по подушке, и пружины кровати слабо позвякивали.

– Вся эта комедия!.. Разве она достойна нас?.. И это письмо… Вместо того, чтобы все мне честно рассказать…

Она присела рядом и в темноте поискала его руку.

– Совершенно точно, – пробормотала она. – Я хотела, чтобы ты не узнал… никогда, ничего…

– Но я всегда знал!

– Послушай… Позволь объяснить… Это так трудно!

Ее рука была страшно горячей. Флавье больше не шевелился, ошеломленный и переполненный горечью. Сейчас откроется секрет…

– Та женщина, в Париже, – сказала Мадлен, – которую ты видел в театре, в компании с твоим другом Гевиньи, за которой следил и которую вытащил из воды, та женщина… никогда не умирала. Я никогда не умирала, понимаешь?

Флавье улыбнулся.

– Ну да, – Сказал он, – ты никогда не умирала… Ты просто превратилась в Рене, я отлично понимаю.

– Нет, мой дорогой, нет… Это было бы слишком хорошо… Я не превращалась в Рене, я все время была Рене. Я на самом деле Рене Суранж. Это меня, Рене Суранж, ты всегда любил.

– Как это?

– Ты некогда не знал Мадлен Гевиньи. Это я выдавала себя за нее… Я была соучастницей Гевиньи… Прости… Если бы ты знал, что мне пришлось пережить…

Флавье сжал руку женщины.

– Ты хочешь убедить меня, что тело там, у подножья башни…

– Да, это было тело Мадлен Гевиньи, которую убил ее муж… Мадлен Гевиньи умерла, а я всегда была живой… Вот… Это настоящая правда.

– Это ложь, – сказал Флавье. – Гевиньи уже нет, он не может протестовать, и ты пользуешься этим. Бедный Гевиньи… Значит, ты хочешь сказать, что была его любовницей? И вы оба придумали эту историю, чтобы уничтожить законную жену… Но зачем же, зачем?

– Она имела состояние… Потом мы должны были отправиться в провинцию.

– Восхитительно! А почему Гевиньи просил меня последить за ней?

– Успокойся, мой дорогой.

– Я спокоен, клянусь, я никогда не был так спокоен. Ну, отвечай!

– Никто не должен был подозревать его, а у жены не было никаких оснований кончать с собой. Следовательно, ему был нужен свидетель, который бы смог заявить, что мадам Гевиньи вынашивала в себе эту идею, что она была уверена, будто уже жила, а смерть казалась ей простой вещью, почти игрой… Причем такой свидетель, показания которого не стали бы оспаривать, заяви он, что видел самоубийство… Ты адвокат, и потом, он знал тебя с детства. Знал, что ты сразу же доверишь этой истории.

– В сущности, он считал меня идиотом, сумасшедшим немного, не так ли? Отлично придумано… Значит, это ты была в театре Мариньи, ты – на кладбище в Паси, и на фотографии, которая украшала письменный стол Гевиньи, когда я навещал его, – тоже была ты…

– Да.

– И естественно, по твоему мнению, Полин Лагерлак никогда не существовала?

– Существовала.

– А! Вот видишь… Ты не осмеливаешься отрицать все.

– Да пойми же наконец… – простонала она.

– Я понимаю, – закричал он со злостью, – я все понимаю! Но особенно я понимаю то, что Полин Лагерлак тебя смущает, а? Не так-то просто разрушить весь роман.

– Если бы это только могло стать романом, – прошептала она. – Полин Лагерлак действительно была прабабкой Мадлен Гевиньи. На этом даже замысливалась вся махинация: неотвязная, немного странная идея, путешествия к могиле, дом на улице Сен-Пере, где жила Полин. Фальшивое самоубийство в Курбевуа, потому что Полин тоже утонула…

– Фальшивое самоубийство?

– Да, чтобы подготовить… другое. Не прыгни ты в воду, я бы отлично выбралась сама. Я умею плавать.

Флавье сунул руки в карманы, чтобы не ударить ее.

– Да, действительно, силен был этот Гевиньи, – усмехнулся он. – И ведь предусмотрел все. Даже предлагая прийти к нему после трагедии, он уже заранее знал, что я откажусь.

– И потом, было нетрудно держать все в тайне, ведь я даже запретила тебе звонить мне на авеню Клебер по телефону.

– Замолчи! Предположим… Но колокольня!.. Разве он мог знать, что мы поедем туда? Да, сейчас ты скажешь, что сама вела машину… и вы все давно продумали: нашли тот затерянный городок и установили нужное время, потом ему было нетрудно уговорить жену отправиться вместе с ним, причем было известно, какой она наденет костюм. Так вот, нет, я тебе не верю, слышишь, я тебе не верю… Гевиньи не был преступником.

– Был, – сказала она. – О! У него имелись смягчающие обстоятельства. Он неудачно женился… Мадлен действительно прихварывала. Он даже водил ее к докторам, но те ничего не обнаружили.

– Ну, разумеется! Когда постараешься, всегда найдется объяснение… Например, колокольня? Легче легкого… Гевиньи уже там. Он убивает свою жену и ждет тебя. Ему известно, что я не смогу последовать за тобой! Головокружение… Ты присоединяешься к нему… испускаешь эти вопли… и он сталкивает тело. И вы оба сверху следите за мной, пока я стою возле женщины, упавшей… лицом к земле… женщины, волосы у которой забраны в пучок и отливают хной… Я тоже способен дать объяснение… И как только я удаляюсь, удираете в одну из дверей…

Флавье тяжело дышал… Эта история давила его, тысячи деталей складывались теперь в общее целое. Он заговорил совсем тихо:

– Я должен был поднять тревогу, вызвать жандармов… Гевиньи не сомневался, что я дам нужные показания. Ведь несколькими днями раньше в Курбевуа… Только вот я тревогу не поднял… Не решился еще раз признаться в своей подлости, а этого Гевиньи не мог предвидеть… Он все предусмотрел, за исключением моего молчания… молчания типа, который однажды уже дал умереть своему товарищу…

Все, что он говорил, было правдой. Он вспомнил свой визит на авеню Клебер, ужас Гевиньи, который тоже был вынужден молчать, его телефонный звонок на следующее утро, в том страшном состоянии: «Ее обнаружили… жандармерия начала следствие…» И его ложь: «Нет, она почти не изуродована!» Черт возьми! И все потому, что он не посмел, он, Флавье, не посмел взглянуть на раздавленное лицо, побоявшись увидеть ее… А потом, по ошибке свидетеля, полиция развила свои поиски и сунула нос в личные дела Гевиньи… Выяснилась возможная причина, определенный интерес… У Гевиньи не могло быть алиби, ведь он находился там, в городке… Крестьяне заявили, что заметили пару в какой-то машине: без сомнения, «тальбо»… И наконец, Гевиньи умирает.

Рене тихо плакала, уткнувшись головой в подушку, и Флавье понял, что теперь не сможет выдержать, что должен теперь жить с открытыми глазами в кошмаре… Значит, женщина, которая рядом с ним, это Рене. Наверное, она жила в одном доме с Гевиньи. Может быть, они там и познакомились… Из-за слабости она согласилась на комедию и через несколько лет, после фатальной встречи с адвокатом, поведала ему свою тайну. Нет… нет… Она выдумала все это, чтобы избавиться от него, потому что не любила… не любила его, ни тогда, ни теперь…

– Мадлен! – позвал он.

Она вытерла глаза, откинула волосы.

– Я не Мадлен, – возразила она.

Тогда, стиснув зубы, он схватил ее за шею, опрокинул на спину и прижал с силой.

– Ты лжешь, – простонал он. – Ты не переставала лгать… Но ты же видишь, что я люблю тебя… с самого начала!.. Из-за Полин, из-за кладбища, из-за твоих печальных глаз… Любовью, которая похожа на восхитительное сновидение. Ничего другого я не хочу знать… Когда я держал тебя в своих объятиях, я чувствовал, что ты будешь единственной женщиной в моей жизни… Мадлен… Это было там… А наши прогулки, ты помнишь?.. Деревня, полная цветов… Лувр… затерянный край… Мадлен… Я прошу тебя… Скажи мне правду.

Она не шевелилась. Флавье с большим трудом удалось разжать свои пальцы, дрожа всем телом, нашарить розетку л включить свет. А потом он издал такой ужасный крик, что в коридор выбежали испуганные люди.

* * *

Флавье больше не плакал. Он смотрел на кровать. Даже если бы на его руках, не было наручников, он все равно прижимал бы их друг к другу. Инспектор дочитывал письмо профессора Балларда своему коллеге в Ницце.

– Уведите его, – сказала он.

Комната была полна народа, но никто не издавал ни звука.

– А я могу ее поцеловать? – спросил Флавье.

Инспектор пожал плечами, Флавье приблизился к кровати. Умершая казалась худенькой там, лицо ее хранило выражение полного покоя. Флавье нагнулся и прижал губы к бледному лбу.

– Я жду тебя, – пролепетал он.

Эрл Стэнли Гарднер