– Эльвире, – вырывается у меня.
– Диана, нашу дочь зовут Аннабель, и ты это знаешь.
Какая дурацкая ошибка! Я начинаю волноваться. Хочется спрятать лицо в ладонях. Но мы же все допускаем ошибки. С кем не бывает? Я чувствую, что Дуглас ждет моих слов.
– Конечно. Конечно. Так, кто… – Я замолкаю, не закончив фразу.
Его глаза ненадолго теплеют.
– Лучше, если я буду воспитывать ее один. Нестабильность твоего состояния только нервирует ребенка. Она не понимает, почему ты не заботишься о ней.
– Я забочусь, – возражаю я, чувствуя жар в веках.
– Конечно заботишься, но этого недостаточно. Мы с тобой уже говорили, что так продолжаться не может. Я предлагаю создать для тебя фонд, распорядительницей которого будет Симона. Я искренне убежден, что это наилучшее решение не только для Аннабель, но и для тебя.
Я смотрю в пол и кусаю губу. Я знаю, что это он хочет удалить меня отсюда.
– Жизнь вдали от Челтнема тебе поможет, – говорит Дуглас, и его слова перекликаются с моими мыслями. – Аннабель мы скажем, что ты уехала, но куда – я не знаю. Оставила прощальную записку, написав, что так будет лучше для всех нас. Потом, через несколько лет, когда она почти забудет тебя, я сообщу ей о… смерти ее матери.
– Это и есть условие? – вскрикиваю я.
Он кивает:
– Разрыв должен быть полным и окончательным. Мне хочется, чтобы она росла свободной… свободной от…
– От меня, – перебиваю я.
В его голосе появляется оттенок смирения.
– Я бы не стал говорить столь прямолинейно, но… да. Полагаю, это решит главное. Тебе не придется каждый день корить себя за невыполненные материнские обязанности, а она не будет терзаться мыслями, почему у нее такая мать. Лучше, если она забудет тебя. Разумеется, ты вернешь себе девичью фамилию.
Это не вопрос, а утверждение.
Я думаю о расставании с домом, в котором выросла. С моим домом. Теперь это его дом. Перед отъездом в Бирму мы прожили здесь несколько месяцев и были очень счастливы. Мне хочется рассказать Дугласу о своих чувствах. О том, что я чувствовала на протяжении лет. Я хочу рассказать ему о боли, которую причинил мне он и которую я сама себе причинила, однако я молчу. И вдруг, словно у меня не было выбора, с моих губ срывается вопрос:
– Когда ты перестал меня любить?
Его глаза настолько грустны, что я едва могу в них смотреть.
– Дело не в этом, – отвечает он и долго смотрит на меня. – Я не переставал тебя любить.
– Не переставал?
– Да, моя дорогая. Это ты перестала себя любить.
– И ты всерьез в это веришь?
Дуглас смотрит на меня так, будто знает, что я имею в виду его рангунскую измену. Изменил бы он мне, если бы продолжал любить? Через какое-то время он открывает рот. Я жду. Он молчит, зато его выдают глаза. В них я вижу стыд. Стыд, сражающийся с его гордостью.
После его ухода я шагаю по комнате, слушаю ритм барабанящего по крыше дождя. Эти удары совпадают с биением моего сердца. Решение Дугласа кажется невероятно жестоким, но спорить с фактами я не могу. Я была никудышной матерью для нашей дочери, но я хочу сделать ее жизнь лучше. Поможет ли этому мой отъезд?
Через час миссис Уилкс приносит мне поднос с яйцами всмятку и гренками. Она обращается со мной как с ребенком. Экономка жалостливо смотрит на меня. Может, она уже знает, что меня скоро выдворят отсюда? По крайней мере, не в Грейндж. По крайней мере. Но перспектива больше никогда не видеть дочь… Я не притрагиваюсь ни к яйцам, ни к гренкам. Вместо этого я ложусь, сворачиваюсь в клубок, с головой накрываюсь одеялом и, оказавшись в этом темном коконе, плачу, пока не проваливаюсь в сон.
Глава 25
Белл стояла на крыльце отеля и смотрела на входящих и выходящих. В голове проносились бессвязные мысли. Из отеля вышли два предпринимателя в полотняных костюмах. Кивнув ей, они сбежали по ступенькам. Вскоре на крыльцо поднялась разодетая дама средних лет, таща за руку упирающегося ребенка и норовя поскорее оказаться в прохладном холле. Солнце палило немилосердно. Белл сознавала, что и ей нужно зайти внутрь и сесть под вентилятором, но она до сих пор не очухалась после сведений о родителях, которые добыл Оливер. Более того, она ни на шаг не продвинулась в раскрытии тайны исчезнувшего младенца и не знала, как действовать дальше. Через несколько минут она поймала на себе любопытный взгляд швейцара-индийца и подошла к нему.
– Мисс Хэттон, могу ли я вам чем-нибудь помочь? – воспользовавшись паузой, спросил он.
Белл задумалась. Может ли он ей помочь? Постояльцы отеля порою забывали, что персонал – тоже люди, и говорили не таясь. Вдруг швейцар слышал что-то нужное ей?
– Наверное, – ответила она на вопрос индийца.
– Простите за откровенность, у вас встревоженный вид.
– Я плохо спала.
– Какая досада! Может, что-то тревожило ваш ум и мешало спать?
Белл смотрела на швейцара. Ветер дул со стороны порта, принося запах соли и нефти.
– Дело вот в чем… – начала Белл и после недолгих колебаний рассказала ему о своих родителях и младенце, исчезнувшем в далеком 1911 году.
Слушая ее, швейцар наморщил лоб.
– Понимаете, для меня это не просто младенец, а моя старшая сестра, – добавила Белл. – Я пытаюсь узнать, что тогда на самом деле произошло.
Он кивал. Белл подумала, что этим все и закончится, но он заговорил:
– Прежде мой отец работал здесь ночным сторожем. Он часто рассказывал про младенца, который исходил на крик. Кричал не умолкая. Я так думаю, мой отец задремал, а крики ребенка его разбудили. Поначалу он решил, что ему приснился кошмарный сон. Однако крики продолжались. Отец не сразу понял, где этот младенец. Стал прислушиваться. Оказалось, где-то со стороны черного хода. Отец пошел туда, но увидел лишь черный автомобиль, который на полной скорости удалялся от отеля. Он часто говорил о той ночи. Говорил, что кричащий младенец до сих пор не дает ему покоя.
Белл смотрела на швейцара. Вдруг это была Эльвира? А если нет? Разве в отеле не могли останавливаться семьи с младенцами?
– Гостей с новорожденными детьми тогда в отеле не было, – сказал швейцар, упредив вопрос Белл.
– А это было точно в одиннадцатом году?
– Да, – закивал он. – Я отчетливо помню.
– Утром ваш отец обратился в полицию? Или спросил у тех, кто работал в ночную смену?
– Спросить-то спросил, но никто ничего не знал, а если и знал, то помалкивал. Отец слышал о пропавшем младенце – про это печатали в газетах. Он хотел пойти в полицию, но моя мать отговорила. Беспокоилась, что его могут прогнать с работы.
– Ваш отец и сейчас жив?
– Да, но он неважно себя чувствует. Сомневаюсь, что он скажет вам больше, чем я сказал. Он эту историю повторял очень часто. Доказательств у него не было, но чутье ему подсказывало: что-то здесь не так. Этот дорогой автомобиль, умчавшийся прочь. Эти пронзительные крики. Глухая ночь, когда все произошло. Все намекало на какую-то тайну.
Белл поблагодарила швейцара за рассказ. Ее мысли вновь пришли в беспорядок. Что, если Эльвиру действительно похитил кто-то богатый? Возможно, она осталась жива и выросла, хотя Белл не представляла, где и как искать сестру.
Она уже собиралась пройти внутрь, как на крыльцо выскочил помощник управляющего Фаулер. Он пыхтел, распираемый чувством собственной значимости.
– Мисс Хэттон, невзирая на ваших высокопоставленных друзей, мы не поощряем разговоры персонала у гостей на виду.
– Пока мы говорили, никто не входил и не выходил.
Фаулер наклонил голову:
– А теперь не маячьте здесь. С минуту на минуту мы ждем прибытия важных гостей.
Белл подмигнула швейцару, затем повернулась к Фаулеру:
– Не вините его. Это целиком моя вина.
– Не сомневаюсь, – ответил помощник управляющего, наградив ее раздраженным взглядом.
В этот момент на крыльцо поднялся кто-то из вновь прибывших гостей, и Фаулер, позабыв про Белл, расплылся в лицемерной улыбке.
Белл подошла к стойке администратора узнать, нет ли писем. Старший администратор, толковый мужчина средних лет, уроженец Глазго, подал ей конверт авиапочты со штемпелем Оксфорда. Наконец-то ей ответила Симона, давняя подруга матери. Обуреваемая надеждами, Белл поспешила к себе в комнату. При всех симпатиях к Ребекке ей сейчас требовалось уединение. К счастью, соседки в комнате не было. Белл вскрыла конверт и торопливо прочла письмо, написанное убористым почерком. Затем еще раз, вчитываясь в каждое слово.
Дорогая Аннабель!
Ваше письмо явилось для меня большой неожиданностью и доставило громадное удовольствие. Как удивительно, что Вы оказались в Рангуне. Не правда ли, зигзаги жизни бывают такими странными? Впрочем, что я пишу? Вы же еще молодая девушка, и, хотя какие-то периоды Вашего детства были нелегкими, на Вашу долю пока еще выпало мало зигзагов. Благодарю, что известили меня о смерти дорогого Дугласа. Он был прекрасным человеком, как, впрочем, и мой дорогой Роджер.
Перехожу к главной теме Вашего письма. Да, я хорошо помню день, когда малышка Эльвира исчезла. Можно ли такое забыть? Это было тяжелым временем для всех нас, но самые тяжкие страдания выпали на долю Вашей матери, натерпевшейся от полиции. Нас с мужем возмутило, что такую женщину, как Ваша мать, могли обвинить подобным образом. Разумеется, мы оба делали все, что в наших силах. Роджер пытался действовать через официальные каналы, а я изо всех сил старалась утешить Диану.
Ее беременность протекала тяжело, она плохо себя чувствовала в течение всего срока. Рождение ребенка только все усугубило. Казалось, будто роды высосали из Дианы жизнь. Меня это тревожило. Она почти не ела, страдала бессонницей и постоянно плакала. Плакал и младенец. По словам Дианы, малышка кричала не переставая. Роджер давал Диане снотворное, однако она была ужасно подавлена. Из ее глаз исчез свет, и она видела лишь тьму. Дуглас и раньше был непростым человеком, упрямцем. Полагаю, с годами его характер не стал легче. Подобно многим мужчинам, он не умел справляться с чужими эмоциями и всегда считал себя правым, поэтому спорить с ним было невозможно. Простите, что я говорю такое о Вашем отце. У него было доброе сердце, и он делал все, что в его силах, однако не понимал, как рождение долгожданного ребенка могло столь ужасающим образом изменить его жену. В равной степени он не понимал и своей роли в происходящем.