– Очень, – ответила Белл, не зная, относится ли ее ответ к красотам пагоды или к чувствам к Оливеру.
Она склонила голову ему на плечо и несколько минут наслаждалась умиротворенной обстановкой. Они двинулись в обратный путь. Оливер держал ее за руку.
Белл чувствовала, как его энергия наполнила все ее тело. Ей отчаянно хотелось, чтобы Оливер снова ее поцеловал. Первый раз это произошло по ее инициативе, но теперь она ждала, что он сам догадается. Остановившись, она коснулась его щеки. Когда Оливер обнял ее и их губы встретились, прикосновение подействовало на нее как разряд электричества. Они дразнили друг друга, едва касаясь губами. Белл ждала настоящего поцелуя. Ее охватил сильный любовный голод. Ей показалось, что она сейчас превратится в жидкость вроде воды или в подвижную субстанцию наподобие ртути. Это было настоящим чудом. Радостью. А потом – она не знала, в какой момент одно состояние сменилось другим, – когда она прильнула головой к его плечу, из ее горла вдруг вырвался смех. То было счастье, выраженное в громком смехе. Наверное, только так она могла совладать со своими перевозбужденными чувствами в присутствии множества посторонних людей. Оливер тоже засмеялся.
– Идем, – сказал он, взяв ее за обе руки. – Нам лучше отсюда уйти. Собравшихся здесь оскорбляет публичное проявление чувств.
– Чувств? – вновь засмеялась Белл. – Это так называется?
Но Оливер был прав. Оглядевшись, она заметила нескольких женщин, хмуро косящихся на них.
Эта прогулка с Оливером в столь романтический вечер по-настоящему встряхнула Белл. Вдобавок ее переполняли впечатления. Потом, когда эмоции улеглись и ей удалось взять себя в руки, она попросила Оливера рассказать о религии бирманцев.
– Они буддисты, но их буддизм смешан с верой в наты.
– Верой в наты? – переспросила Белл.
– Помнишь, я рассказывал о них?
– Ах да. Духи.
С наступлением вечера вокруг стало тише.
– А что ты знаешь о монахах? Я часто вижу их на улицах.
– Ранним утром они выходят из своих монастырей с чашами для пожертвований. Это их пища на день.
– И это все, что у них есть?
Оливер кивнул:
– С началом британского правления роль буддизма значительно изменилась. Прежде законы строились на основе буддистского учения. Монахи находились под государственной защитой. Сейчас, разумеется, связь между буддизмом и правительством утрачена.
– Во что они верят?
Оливер наморщил лоб, обдумывая ответ.
– Если совсем упрощенно, они верят в оказание почтения родителям и старшим. Бирманцы от природы очень любопытны и считают невежество грехом. Еще они подчеркивают необходимость прощения и заботы о семье и соседях.
– Мне такие принципы очень даже нравятся.
– Но в этом кроется странное противоречие, поскольку эту разновидность буддизма отличает крайний индивидуализм. Как бы ни подчеркивалась забота о тех, кто вокруг, каждый человек сам отвечает за свое спасение.
– Это должно вести к мирной жизни.
– Возможно, – засмеялся Оливер. – А теперь, мне думается, самое время вернуться на землю. Ты готова чего-нибудь выпить?
Глава 29
Все следующие месяцы Белл почти каждый вечер пела в «Стрэнде», а свободное время проводила с Оливером. Если же они не были вместе, Оливер заполнял практически все ее мысли. В один из вечеров они пили шампанское на берегу Королевских озер, любовались светлячками, смеялись над пустяками и постепенно пьянели. С тех пор как Белл пересмотрела свое отношение к спиртному, это был не первый такой вечер.
– Ты собираешься остаться в Бирме? – спросила она.
– Смотря по обстоятельствам. Рано или поздно Бирма достигнет независимости от англичан. Пока неизвестно, как сложатся дальнейшие события.
– Но тебе нравится жить здесь?
– Пока да.
– А почему ты сюда приехал?
– Кажется, я уже рассказывал тебе при первой встрече. Назревают перемены, а об этом всегда интересно писать.
– И что потом?
– Честное слово, Белл, не знаю. Из Германии приходят тревожные вести. Отмена гражданских свобод, устранение оппозиции. Вот такие дела. Я предвижу, что это лишь начало больших бед.
– Но до нас это явно не докатится.
– Может, и не докатится. А может, и до нас дойдет. На нынешней стадии трудно сказать что-то определенное.
Они надолго замолчали, затем Оливер осторожно развернул Белл к себе.
– Давай не будем о грустном, – сказал он и нежно провел пальцами по ее губам.
Радуясь каждой возможности побыть вместе, они посетили скачки, где проиграли деньги, откровенно завидуя Глории, получившей выигрыш. Эдвард угрюмо качал головой, когда лошадь, наполовину принадлежащая ему, пришла последней. Они лакомились деликатесами в «Силвер-грилле» и ходили гулять в парк, когда спадала дневная жара. Нередко прогулки заканчивались у Оливера дома, куда они заходили выпить кофе и вытянуть уставшие ноги. Между ними установилась негласная договоренность: что бы ни происходило, не торопить события. Белл радовалась, что у нее есть время получше его узнать. Понять его забавные высказывания и потом подразнить насчет уничтожения английского языка американцами. Оливер относился к этому спокойно, и у Белл никогда не возникало ощущения, будто он ее подгоняет к дальнейшему развитию их отношений.
Все это разительно отличалось от ее прежнего романа с Николасом Торнбери – первых и единственных серьезных отношений с мужчиной. Он был режиссером и обещал ей златые горы, но стремился поскорее направить их отношения в известное русло. Она пыталась соответствовать его требованиям, пыталась быть ему серьезной спутницей, но ощущала нереальность происходящего. Того, чего хотелось Николасу, у них бы все равно не получилось. Наверное, ей следовало сказать ему это в лицо, а не оставлять письмо. Белл сожалела о своей трусости. Николас был умным и побуждал ее к развитию. Ей нравилась его осведомленность обо всем; он всегда был в курсе самых волнующих событий и поддерживал знакомства с интересными людьми. Но, по правде говоря, она купилась на внешнее великолепие, на преувеличенный восторг по поводу его интереса к ней и потому старалась подлаживаться под него. Только потом Белл осознала, что причины ее сближения с Николасом были ложными, отчего задним числом ее грызла совесть.
Другие мужчины, встречавшиеся ей, порой рассуждали так: раз она певица, ее моральные устои не отличаются крепостью и она готова на все. Но Белл не относилась к числу легкодоступных певичек. Многие и не подозревали, что под привлекательной внешностью скрывается цельная натура. Оливер был другим: внимательным и чутким. Белл все больше проникалась доверием к нему. Ей нравилось бывать у него в квартире. У нее возникало ощущение, что она приходит домой.
Белл вторично написала Симоне, горячо поблагодарив за подробное письмо. По сути, ответ Симоны положил конец ее тревогам о возможной виновности матери. Белл поняла: события 1911 года подействовали на психику Дианы. Впервые Белл захотелось как-то наверстать упущенное. Но как наверстаешь, если матери уже нет в живых? Говорят, печаль не убивает. Нет, убивает. Белл была убеждена: именно печаль и погубила ее мать. В письме Симоны ее зацепила одна фраза, касавшаяся отца: «В равной степени он не понимал своей роли в происходящем». То есть не понимал своей роли в болезни матери? Что же такого мог совершить отец?
Не понимала Белл и того, почему ее рождение не восстановило равновесие в семье или хотя бы не уменьшило боль от потери Эльвиры. Мать продолжала страдать. Белл не говорила на эту тему с Оливером, но чувствовала, как он улавливает ее подавленность.
Наконец ей выдали ключи от дома в Золотой Долине. Белл хотела позвать с собой Оливера, но затем решила, что на этот раз отправится туда одна. Дом теперь принадлежал ей. Ее снедала странная тоска по чему-то необъяснимому. Ей требовалось уединение, чтобы прикоснуться к дому, ощутить под руками его стены и, быть может, почувствовать еще сохранившиеся следы прошлого. О будущем дома она подумает потом. При всей симпатии к Эдварду ей не хотелось продавать ему этот дом.
Она снова поехала на трамвае, а затем прошлась пешком. Роскошные особняки в колониальном стиле выглядели так же, как и в прошлые разы. Зато ее дом… мысль о «ее доме» вызвала дрожь во всем теле… выглядел по-иному. Узнав о скором получении ключей, она наняла садовника, поручив ему расчистить заросли. И теперь, открыв ворота, Белл сразу увидела перемену. Сад перед домом преобразился, отчего сам дом казался больше и светлее. Она взглянула в сверкающее небо, и на нее волной накатило счастье.
Белл повернула ключ в замке входной двери. Дверь заклинило, и она не спешила открываться. Но Белл была полна решимости войти в дом так, как когда-то входили родители, а не проникать украдкой через заднюю дверь. Она надавила на дверь плечом и продолжала давить, пока не услышала скрип и стон дверных петель – свидетельство неминуемой победы над упрямицей. Дверь открылась неожиданно. Белл буквально влетела в холл, и ей пришлось схватиться за стену, чтобы устоять на ногах. «Прости, старина», – прошептала она. Конечно, она не самым изящным образом вошла в свой новый дом. Белл остановилась, охваченная чередой мыслей. Станет ли этот дом ее домом?
Она оставила входную дверь распахнутой настежь. Дом нуждался в свежем воздухе. Пусть ветер сметет паутину. Теперь, когда света хватало, Белл рассмотрела черные и белые мраморные плиты пола, уложенные в шахматном порядке. Мрамор сохранился почти целиком. Вновь обходя комнаты первого этажа, Белл смотрела на них новыми глазами. Казалось, дух дома ждал, когда его наконец пробудят к жизни. Но если она собиралась изгнать отсюда призраков прошлого, в комнатах придется сделать основательный ремонт. Белл открыла все окна, которые поддались ее усилиям, затем поднялась на второй этаж и прошла туда, где, по ее представлениям, находилась родительская спальня. С веранды открывался вид на сад. Нанятый садовник потрудился и в этой его части. Прежние джунгли исчезли. Белл смотрела на обновленный сад и чувствовала, с какой любовью к нему когда-то относилась мать.