– Здравствуйте, Эдвард. Вам не трудно поплотнее задвинуть занавеску? А то солнце светит чересчур ярко.
– Вас хотела видеть Ребекка, но я немного злоупотребил своим авторитетом. Она сказала, что завтра снова придет.
Эдвард зашторил окно, пододвинул стул к самой кровати, сел и взял Белл за руку.
– Расскажите, как там малышка. Мне важно знать.
– Кажется, нам удалось найти ее бабушку. Когда мы убедимся, что эта женщина действительно ее бабушка, я непременно вам сообщу.
Белл кивнула:
– Эдвард, так чем было вызвано кровопролитие? Почему это произошло?
Он сострадательно улыбнулся:
– Причины неоднозначны, но я постараюсь изложить попроще. Попутно замечу, что вы вообще не должны были встревать в те события.
Белл надеялась, что он, подобно сестре, не станет называть ее глупой девчонкой. К счастью, Эдвард воздержался от нотаций. Белл сосредоточилась на его рассказе… Все началось в порту, где на погрузочно-разгрузочных работах трудились сотни индийцев. Они устроили забастовку, требуя повышения зарплаты. Чтобы не дать забастовке парализовать порт, власти заменили их бирманцами. Потом забастовка закончилась и бирманцы, нанятые временно, стали покидать порт. Эти люди приходили на работу издалека. Их сопровождали жены, неся в корзинах еду для своих мужей. И когда бирманцы уходили, индийцы допустили серьезную ошибку: они стали насмехаться над бирманцами, унижая тех в присутствии жен. Вспыхнула потасовка. Нескольких индийцев убили, а трупы бросили в реку. Затем распространился слух, будто какие-то индийцы надругались над бирманкой и затем отрезали ей груди. В результате тысячи разъяренных бирманцев отправились убивать индийцев. К сожалению, неприязнь между двумя народами существовала и раньше. Бирманцев злило, что индийцы стекались в Рангун из своих нищих деревень. К пришельцам они относились не лучше, чем к докучливым мухам.
– Мы получили хлопот полон рот, – продолжал Эдвард. – Сотни убитых и раненых. Теперь индийское население забаррикадировалось внутри своего квартала и отказывается его покидать. Большинство продуктовых магазинов в городе принадлежит индийцам. Рангуну угрожает нехватка продовольствия. И не только это. Индийцы занимались ночным вывозом мусора и нечистот. Еще немного, и мы погрязнем в зловонии.
– Что делают власти? – спросила Белл.
Эдвард глубоко вдохнул:
– Около семи тысяч индийцев нашли пристанище в бывшем приюте для умалишенных. Из-за беспорядков почти все они лишились крова.
– Беспорядков? То, что я видела, называется кровавым побоищем. Эти люди сильно напуганы.
– Конечно, – печально улыбнулся Эдвард. – За убийствами последовали грабежи. Чтобы все это, не дай бог, не привело к эпидемии, мы найдем, чем их занять.
– Надеюсь, они получат компенсацию за утраченное жилье и имущество.
– Очень сомневаюсь.
Признание Эдварда лишило ее последних иллюзий относительно намерений властей.
– Но ведь так нельзя! Это несправедливо.
– У нас нет средств на выплату компенсаций, – пожал плечами Эдвард.
– И желания тоже, – отрезала Белл.
Эдварда удивила резкость ее тона.
– Послушайте, Белл, я же говорил вам: все не так просто. Вы очень многого не понимаете.
– Тогда просветите меня.
– Между бирманцами и индийцами всегда существовали противоречия.
– А кто в этом виноват? Это мы, англичане, завезли сюда индийцев, а теперь не желаем их защищать.
– Их никто волоком в Бирму не тянул.
– Их заманивали обещаниями работы и денег. Так?
Эдвард покачал головой, но Белл была уверена в своей правоте. Она пристально смотрела на Эдварда и, чувствуя, что он вряд ли скажет еще что-то, сменила тему разговора:
– Почему бирманцы рисовали на груди какие-то странные знаки?
– Для обретения неуязвимости. Они верят, что знаки даруют им магическую защиту. Вы уже не раз убеждались, насколько они суеверны.
Она кивнула:
– Но они же буддисты. Я думала, религия делает их миролюбивыми.
– Их буддизм смешан с анимизмом и еще черт знает с чем. Но насилие существовало здесь всегда, – Эдвард тяжело вздохнул. – Теперь о поездке по реке. Я настоятельно рекомендую вам отправиться с Гарри, как только вы окрепнете. Это вам по силам? Скорее всего, беспорядки в Рангуне будут продолжаться еще какое-то время, а вы, милая девушка, и так достаточно настрадались.
Он был прав. Она хлебнула страданий. Шанс работать у Клейтона исчез вместе с австралийцем, и перспектива отправиться вверх по Иравади снова обрела привлекательность. После всего, через что она прошла в Рангуне, будет здорово уехать отсюда. Конечно, это не избавит ее от постоянного страха и не прекратит потока мучительных образов, но вдали от Рангуна ей станет легче. Белл вспомнила свой приезд в Бирму. Какой экзотичной и привлекательной казалась ей золотая мишура, покрывавшая жизнь местных англичан. Следом ей вспомнились слова Оливера, а в голове зазвучал его голос. Как же он был прав во многом! Под поверхностью этого сверкающего колониального мира лежали противоречия, становящиеся все более острыми. А справедливость и правосудие существовали только для англичан. Ей не хотелось думать о злоупотреблении властью, безудержной алчности и ужасающих расовых предрассудках. Она глубоко сочувствовала обездоленным индийцам. Может, у нее с Оливером больше общего, чем ей казалось?
Глава 33
Я проснулась рано, зная, что случится что-то важное, но точно не помня, что именно. И вдруг меня обдало жаркой волной. Я даже вспотела, разом вспомнив. Оглядываю комнату, проверяя, все ли собрано, и мысленно репетирую слова прощания. Как оно пройдет? Я сдержанно поблагодарю и не пророню ни слезинки, уезжая отсюда навсегда? Или уеду, полная печали и сожаления? Меня снедает беспокойство, но я выбираю первый вариант. Насколько я знаю, внешние приличия по-прежнему в цене. Мой чемодан уже уехал. Осталось лишь то немногое, что я повезу в машине Симоны: туалетные принадлежности, зеркало с серебряной ручкой, доставшееся мне от матери, таблетки, паркеровская авторучка и дневник. Записей там мало, но, как только смогу, я обязательно начну писать снова. Похоже, и доктор считает, что ведение дневника мне поможет.
Отныне я буду называться своей девичьей фамилией Райли. Мисс Диана Огаста Райли. Мне это нравится. Прощай, одиночество. Я пока не видела своего коттеджа, но Симона и Дуглас его обустроили. Конечно же, мне любопытно увидеть, как он выглядит. Мысли о грандиозной перемене в моей жизни вызывают у меня трепет. Я подхожу к окну и вцепляюсь в подоконник, надеясь в последний раз взглянуть на Аннабель. Они не хотят, чтобы дочь видела мой отъезд, поэтому мы сообща решили: пусть миссис Уилкс куда-нибудь уведет ее на целый день. Вчера вечером я сидела на постели дочери и пела глупую песенку, которая ей нравится. Вскоре она стала мне подпевать. Мы обе смеялись и не могли остановиться. Не знаю почему, но это был счастливый смех. Она позволила мне расчесать ей волосы до блеска. Затем я пожелала дочке спокойной ночи и поцеловала в бархатные щеки. Она как-то странно посмотрела на меня и наморщила лоб. Может, каким-то образом догадалась, что я уезжаю? Но морщинки на ее лбу тут же разгладились.
– Спокойной ночи, мамочка, – сказала она, и я едва удержалась от слез.
– Спокойной ночи, дорогая, – ответила я и пошла к двери. – Спи крепко.
Я торопливо покинула ее комнату, чтобы она не слышала моих рыданий.
Как я сживусь с потерей дочери?
Пока я не в состоянии ответить на этот вопрос. Честно говоря, не знаю. Даже не знаю, правильно ли поступаю. Эта мысль кружится в голове, угрожая меня доконать. Я приказываю себе подумать о чем-то другом. Как говорит Симона, я закрываю дверь в себя прежнюю и открываю дверь к новой Диане. Надо сосредоточиваться на этом. Я должна это сделать независимо от приносимой жертвы и своих чувств. И надо помнить: я это делаю ради Аннабель.
Симона говорит, что теперь мне не надо будет притворяться перед дочерью. Одно это облегчает мне разум.
Я прижимаюсь щекой к оконному стеклу, чувствуя приятную прохладу. На дворе июнь. День солнечный и теплый. Стоило ли так утепляться, надевать два свитера и плотную юбку? Я тереблю жемчужное ожерелье на шее и вдруг вижу их. Две фигуры: Аннабель и миссис Уилкс. Они выходят через фасадные ворота. Аннабель припрыгивает вокруг экономки, совершенно не предчувствуя моего отъезда. Миссис Уилкс идет быстро, словно торопится отойти подальше от дома. Я поднимаю руку, чтобы помахать дочери, и вдруг меня захлестывает неимоверная душевная боль. Действительно ли я правильно поступаю? Я вспоминаю доводы Дугласа. А вдруг голос заставит меня причинить вред собственному ребенку? Верит ли муж, что в Бирме случилось именно это? Не потому ли он так непреклонно настаивает на моем отъезде? Вслух я никогда не слышала от него обвинений, но если он так считает, это объясняет очень многое. Я слежу за Аннабель, пока она не скрывается из виду. Я не плачу. То, что делается, – к лучшему. В таком состоянии, как сейчас, я для Аннабель только обуза. Если я останусь, меня погубит неутихающее чувство вины. С Дугласом ей будет лучше.
Слышится стук в дверь. Входит Симона в цветастом летнем платье, поверх которого накинут легкий кремовый дождевик.
– Сегодня будет дождь? – спрашиваю я.
– Возможно, – пожимает плечами она. – Ты готова?
Я киваю и в последний раз окидываю взглядом комнату. «Прощай, комната, – думаю я. – Прощай, парк». В этот момент мне кажется, что у меня отнимают все.
– Дашь мне еще минутку?
– Хорошо. Я поставила машину за воротами. Идти совсем недалеко. Ты приняла лекарство?
Надеюсь, моя улыбка не выглядит жалкой. Симона уходит. Я держусь, насколько это возможно.
Глава 34
Пароход, который принадлежал компании «Иравадская флотилия» и капитаном которого был шотландец, оказался меньше, чем Белл думала, но каюта первого класса порадовала уютом и комфортом. Вчера Эдвард сообщил ей, что та женщина действительно является бабушкой спасенной малышки. Радуясь, что ребенок не попал в чужие руки, Белл быстро собралась и вечером поднялась на борт парохода. Эдвард даже назвал ей имя малышки: Мадху, что в переводе означало «мед». Бабушка жила в деревне близ Рангуна, девочка будет расти в безопасной обстановке. Хотелось надеяться, что страшные события навсегда изгладятся из детской памяти. Но многое ли видела эта крошка? Возможно, она и не видела, как убивают ее мать, но слышала отчаянные крики взрослых… Усилием воли Белл погасила вспыхнувшую картину. Главное, о Мадху будут заботиться и девочка вырастет здоровой. А вот когда сама Белл вернет себе душевное равновесие и оправится ли до конца, этого она не знала.