— Да… мы однояйцевые. — Отлично, Шейна. Я щелкаю мизинцем. — Похоже, вы были очень близки с Анжелой. Я почти совсем ничего не знаю о ее жизни в Париже.
— Это было просто безумие какое-то. Сначала стрельба, потом Анжела пропала… Вы знаете, что погибли двое студентов?
В памяти моего внутреннего компьютера открывается папка.
— Кажется, я читала об этом. Вы их знали?
Она поднимает голову, на ее лице слезы.
— Какое это имеет значение? Здесь это большая редкость. Не как в Штатах, где каждый месяц в какой-нибудь школе стреляют. Во Франции почти невозможно достать оружие, если ты не военный. Разве что на черном рынке.
Я открываю рот, чтобы оправдаться за свою страну, но искренняя боль в ее голосе останавливает меня. Да, я вспомнила, что читала об убитых студентах, но выбросила эту информацию из головы, когда поняла, что это не связано с пропажей Анжелы. Газетные заголовки об убийствах больше не трогают меня. Видимо, мозг отфильтровывает подобную информацию. Наверное, это черствость. Мне становится стыдно за себя, и я смотрю на календарь на стене, лишь бы не встретиться с взглядом Нур. Страницы покрывают разноцветные надписи, стрелки и обведенные кружками даты. Совсем как в ежедневнике Анжелы.
— Конечно, вы правы, — шепчу я.
— Она скучала по вам. Все время говорила о вас. Называла пропавшей сестрой. Сестрой, пропавшей из ее жизни. Жалела об этом. Постоянно представляла, что вы сказали бы о том-то или о том-то… Говорила о местах, которые хотела бы показать вам в Париже. И вот теперь я говорю с ее близнецом о ней… Putain, c’est bizarre[25].
Нур отходит от стены и облокачивается на диван рядом с сидящим на нем Хьюго.
Интересно, Анжела говорила ей, что бросила меня после смерти родителей?
Что еще она рассказывала ей? Что я ни разу не навестила ее?
Мне так не хватало Анжелы, а она тем временем ела сыр, пила французские вина и тусовалась с Нур. Меня вновь охватывает чувство ревности.
— Чем она занималась в последние несколько месяцев? — Я делаю еще одну попытку наладить беседу. — Наверное, была вся в учебе?
Нур вытирает ресницы пальцами с оранжевыми ногтями.
— Анжела — хорошая подруга, но она… как бы это сказать? Слишком амбициозна. Она всегда знала, чего хочет. Я же говорю, что мы не так часто виделись. В последний раз мы тусовались с ней в мой гребаный день рождения в августе прошлого года. Да и о ее исчезновении я узнала только от общих друзей.
Я чувствую гордость за Анжелу. Моя взбалмошная сестра, оказывается, была амбициозна.
— Как вы думаете, Себ знает кого-нибудь из них? У вас есть их телефоны? Я бы с удовольствием с ними поговорила.
Нур удивленно смотрит на меня.
— Кто такой Себ?
— Бойфренд Анжелы. Они встречались около года до того расстрела. Анжела ничего не рассказывала?
Она отрицательно качает головой.
— Нет, не думаю. Говорите, год? Мой день рождения был почти год назад, и после этого мы с ней не встречались. Даже в университете. Я учусь на другом факультете. Изучаю дизайн одежды.
— Ну а как насчет тех общих друзей? Как вы думаете, могу я задать им несколько вопросов?
— Это вряд ли, дорогуша. Большинство сейчас на летних каникулах. Кто-то уехал домой, а кто-то путешествует по Европе.
Замечательно. Неудивительно, что полиция почти не продвинулась в раскрытии дела Анжелы.
— У вас есть какие-нибудь предположения о том, кто мог бы желать зла Анжеле?
Лицо Нур застывает, но отвечает она молниеносно:
— Ману. Я не знаю, способна ли она похитить Анжелу или организовать против нее что-то серьезное, но уверена, что ваша сестра ей не нравилась. Сначала они были подругами, потом у них произошел какой-то конфликт. А пол года назад Ману даже украла у Анжелы велосипед.
— А Анжела сообщала об этом в полицию?
Нур качает головой.
— Насколько мне известно, нет. Ману ее постоянно доставала по-всякому. Например, однажды Анжела отлучилась в туалет, и Ману вытащила у нее из сумочки проездной, а потом предложила отвезти ее домой на своей машине.
— Откуда вы все это знаете, если не видели Анжелу целый год?
Нур пожимает плечами.
— Да об этом все знали. Я как-то раз столкнулась с Анжелой в университетском магазине, и вид у нее был измученный. Я спросила, что случилось, и она кивнула в сторону. А там за столиком сидела Ману и смотрела на нас.
Я киваю, представляя себе эту сцену. Как же трудно было Анжеле справляться с подобными ситуациями одной в чужом городе. Наверняка она искала у кого-нибудь помощи.
Хьюго начинает играть с волосами Нур, но она никак на это не реагирует. Она наклоняется вперед, как будто хочет поделиться секретом.
— Ходят слухи, что Ману связана с несколькими… как бы это сказать… бандами? А ведь она… как это? Рома.
Хьюго возмущенно вскидывает руки и долго и очень быстро говорит что-то по-французски. Нур орет на него, заставляя замолчать, потом поворачивается ко мне.
— А что такое «рома»? Итальянка? — предполагаю я.
— Цыганка. — Нур искоса смотрит на Хьюго вопросительно, и тот с раздражением поднимает руки. — Они часто переезжают.
— И где же она сейчас?
— После этой стрельбы ее никто не видел.
— То есть она тоже пропала? А кто-нибудь еще может рассказать мне о ней поподробнее? Кто-нибудь, кто знал их обеих, и Анжелу, и Ману. И кто сейчас не на каникулах.
— Вам надо повидать Дельфину Руссо, у которой Анжела писала диссертацию. Я думаю, она преподает в летней школе. Она, конечно, больше меня знает о работе Анжелы. И у нее можно узнать, осталась ли Ману в Сорбонне на следующий семестр или забрала документы и смоталась в Бельгию. — Кудряшки Нур падают набок, подчеркивая последние слова. — Да, настоящее имя Ману — Эммануэль Вуд.
Голова идет кругом. Ничего удивительного, что Нур никогда не слышала о Себе, ведь они толком не виделись почти год, хоть и были близкими подругами целых два года до этого. Значит, у Анжелы были не только друзья, и это нервирует. Какие еще неизвестные в этом уравнении? Я рассчитывала, что Нур прольет больше света, но услышанное только заставляет меня волноваться сильнее. Кажется, теперь я знаю еще меньше, чем раньше.
— Спасибо. И спасибо за воду.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Нур сама подходит ко мне.
— Жаль, что не могу поводить вас по городу, но на этой неделе у меня дедлайн с костюмами для Парижской оперы. Надеюсь, вы найдете того, кого ищете. И будьте, пожалуйста, осторожнее. Франция сейчас не очень дружелюбна к иностранцам. Зато нам, мусульманам, в Париже теперь лафа, — она громко смеется. — Дайте знать, если понадобится помощь. Удачи, дорогуша.
Нур целует меня в обе щеки, Хьюго делает то же самое. Несмотря на холодноватое начало нашего знакомства, закрыв за собой дверь, я чувствую себя чуть менее одинокой.
Перед входом в отделение полиции я расплачиваюсь с таксистом, находясь в каком-то трансе, затем выхожу на тротуар. Кое-как собравшись с мыслями, захожу в участок, проплываю через металлоискатель и останавливаюсь перед той же дежурной, что и в воскресенье.
— Можно увидеть инспектора Валентина? — говорю по-французски.
Раздраженный вздох сотрясает щеки женщины, когда она отрывает взгляд от своего телефона, на экране которого светится какая-то тупая игра типа кроссворда. Глядя на мое измученное лицо, она поворачивается к компьютеру и делает несколько кликов мышью. Густые напудренные локоны защищают ее голову, как шлем.
— Инспектора нет на месте.
Черт!
— И когда он вернется?
— Понятия не имею, мисс. Не хотите оставить ему сообщение? Он перезвонит вам завтра.
Она начинает перекладывать с места на место какие-то бумаги.
По спине пробегает холодок. Завтра. Мой самолет в Сан-Диего вылетает сегодня в девять вечера. И чего я добилась? Целовалась с парнем Анжелы, тем самым лишившись единственного своего гида по Парижу. Встретилась с Нур и Хьюго и узнала, что Анжелу могли преследовать. Даже если Анжела жива, она почему-то не хочет, чтобы об этом знали. Добилась ли я чего-нибудь? Скорее, только сделала хуже.
Тело в морге с биркой на пальце ноги, на которой написано имя моей сестры, — это не моя сестра.
Тогда чья это сестра?
— Ты американка?
Я подпрыгиваю от неожиданности. Мужчина с жесткими седыми волосами, который спал на одной из скамеек у стены, стоит, качаясь, в двух дюймах от моего лица и на корявом английском шепчет мне в ухо:
— Ты не должна так гордиться тем, что ты американка.
Его футболка измазана чем-то коричневым и вонючим. От него разит перегаром. Глубокие морщины на лбу залиты потом.
— Простите, что?
Он криво усмехается.
— Ваша страна считает, что может делать все, что захочет и когда захочет.
Его злобный английский переходит в злобный французский. Он хватает меня за плечи:
— Вы все прокляты! Американцы, вы прокляты самим Богом!
— Olivier, au secours! Monsieur, arretez![26] — Дежурная отчаянно машет охраннику.
Какой-то парень бросается к нам и отрывает пьяницу от меня, прижимая его к земле. Французские ругательства сыплются изо рта поверженного. Охранник надевает на моего обидчика наручники и, схватив его за грязный воротник, тащит прочь. Я поправляю рубашку и массирую кожу в тех местах, за которые он хватался. Дежурная спрашивает, все ли со мной в порядке. Я киваю. Она успокаивающе улыбается и возвращается к кроссворду. Я оглядываю вестибюль. Все возобновляют разговоры, как будто ничего не произошло. Действительно, что тут такого?
Обыкновенный эпизод в жизни полицейского участка.
Как быстро забываются подобные эпизоды, убитые и пропавшие без вести? Страшно подумать, что будет с делом Анжелы через неделю или через месяц. Будет ли ее досье все еще пылиться в кабинете Валентина или он его сдаст в какой-нибудь архив? Мысль о том, что я собираюсь уехать, зная, что тело моей сестры находится не на металлическом подносе в холодильнике, а лежит — мертвое или живое — где-то еще, заставляет меня содрогнуться. Надпись на нашем тайном языке на доске у нее в квартире — это, конечно же, предупреждение мне.