Торговля людьми в «городе влюбленных»! Париж снова дает мне отрезвляющую пощечину.
Я перевожу разговор на другую тему:
— Этот дом принадлежит вам, мадам?
Она наливает мне чашку чая.
— Чан. Зови меня Чан. Теперь — да. После смерти мужа. — Она показывает на фотографию в рамке, где она, в красном платье ципао, стоит рядом с щеголеватым молодым мужчиной с усами, едва доставая головой до его плеча. Глядя на нее, можно подумать, что снимок сделан лет десять назад, но он так выцвел и пожелтел, что, скорее всего, это восьмидесятые.
— Максим де ла Шапель был хорошим бизнесменом, — бери печенье, ешь, ешь! — Вспоминаю его каждый день. Это он подражает Сержу Генс-буру — задумчивый взгляд, коньяк и сигареты.
— Я смотрела какой-то фильм про него.
Чан наклоняется вперед и обхватывает руками колени.
— О да. Серж здесь — звезда номер один, до сих пор. Остальной мир оказался не готов к его взглядам — помнишь этот скандальный дуэт с дочерью?[44] — но только не Франция. Его песни эпатировали, но они расширяли сексуальные права женщин. — Она вздыхает, и плечи ее опускаются. — Максим его просто обожал.
Согласно киваю, набив рот печеньем. Только сейчас поняла, что голодна.
— Это, должно быть, тяжело… потерять мужа.
— Да. Невыносимо тяжело. Какое-то время. Как будто… Тяжелая потеря.
Она поправляет очки и сильнее укутывается в вязаную шаль.
— Иногда трудно управляться с недвижимостью, которую он мне оставил. А еще хуже, что все думают, будто мы не были женаты, потому что я не меняла фамилию. Сплошная бюрократия и головная боль.
С одной стороны, немного странно: зачем она мне все это рассказывает, тем более мне нужно идти. С другой — хочется так и сидеть тут весь день. Ярко-красный китайский лунный календарь висит рядом с полкой, уставленной французскими кулинарными книгами. Ниже лежит армейский рюкзак, в котором мадам Чан копалась во время нашей первой встречи, из-под клапана торчат абордажный крюк и вязальные спицы.
— А почему вы не взяли фамилию мужа? Это ведь сильно облегчило бы жизнь. Сейчас многие не меняют фамилии, но ведь в ваше время было принято по-другому.
Я отпиваю из чашки, расписанной золотыми цветами, наслаждаясь горячим питьем.
Чай с хризантемой, любимый с детства напиток на семейных праздниках. Тепло разливается по всему телу. Здесь, в уютном мирке, отгороженном от царящего снаружи хаоса, можно наконец отогреться душой.
Чан улыбается.
— Ты права. С его фамилией было бы легче. Но я не хотела менять себя лишь потому, что переехала из Сингапура во Францию и вышла замуж за француза. Хотела оставаться собой и старалась не позволить миру изменить меня.
Откусываю еще печенья.
— Да, понимаю. Похоже, вы прожили интересную жизнь.
Чан показывает рукой на стену с фотографиями.
— О да. Всякое бывало. Но у меня уже сто лет не было настоящих приключений.
В ее голосе звучит сожаление.
На гранитной кухонной столешнице лежат костяшки маджонга. Благодарю за чай с печеньем и говорю, что мне пора. Перед уходом бросаю быстрый взгляд на фотографии, обрамляющие свадебный снимок. Вот Чан где-то в джунглях, вот они с Максимом, оба в рваных джинсах, показывают пальцами знак мира, вот они в лодке на фоне океана. Бросается в глаза одна фотография: Чан стоит на сцене, а сотня зрителей аплодирует ей. Под фото, на музыкальном центре, лежат изрядно потертые боксерские перчатки, а на них — ломик.
Хочется как следует расспросить ее, но внутренние часы торопят меня. Чан сует мне в руку два миндальных печенья и, слегка наклонив голову, закрывает за мной дверь.
Такое ощущение, что чаепитие зарядило меня энергией. История мадам Чан ободряет: она наплевала на устоявшиеся мнения и общепринятые нормы поведения. Хотя бы один человек в Париже не осудит меня за то, что я собираюсь сделать сегодня вечером.
Глава 19
Парижанки с багетами в руках торопятся домой, постукивая шпильками по тротуару. Знакомый бродяга все сидит на том же месте, но уже в другой одежде, равнодушно мигая воспаленными глазами, когда я прохожу мимо. В телефонную лавку тянется очередь. Складной знак на тротуаре рекламирует последнюю версию смартфона. Дерьмо.
Встаю за высоким мужчиной с растрепанным пучком волос, стянутым резинкой. Придется подождать. Лучше быть с телефоном, чем без него.
Мужчина в форменной синей рубашке выходит из магазина и начинает что-то вещать толпе. Он машет руками, а потом поднимает над головой табличку с какой-то надписью. Раздается коллективный стон, и все смиренно расходятся. Блин, блин, блин! Только не это! Я подхожу к витрине. Мужчина отрицательно качает головой за стеклянной дверью. Он закрывает дверь на замок, указывая на табличку с часами работы магазина. Закрыто.
Ловлю такси. Показываю водителю адрес полицейского участка, и мы едем вниз с холма, на другой берег реки. Убеждаю себя, что все будет хорошо. Чем ближе мы к цели нашего путешествия, тем яростнее я вгрызаюсь в ноготь большого пальца, вспоминая тонкие губы и стяжки-наручники. Что, если похититель снова появится, а у меня нет даже телефона, чтобы позвонить в полицию? Разворачиваю печенье, надеясь вернуть ощущение покоя, которое испытывала у мадам Чан. Как же нервирует этот какофонический город с его темными закоулками и толпами народа.
Все в порядке. Все в полном порядке. Если переговорю с Валентином, то время потрачено не зря.
Он расследует дело Анжелы и другие, возможно связанные с ним, дела, но не знает всего, что знаю я, не понимает всех нюансов. Зато у него больше информации и есть люди, которым можно поручить поиски Анжелы и Ману. Возможно, что, если рассказать ему об утренних приключениях, не всех, конечно, он тоже чем-то поделится.
Такси подкатывает к остановке возле мрачного каменного здания. Прежде чем выйти из машины, вглядываюсь в бездомных, болтающихся у входа в полицейский участок: некоторые разговаривают с воображаемыми собеседниками, но антиамерикански настроенного бомжа не видно. Вздыхаю с облегчением и прошу водителя подождать, не выключая мотор, в зоне, где запрещена парковка. Выскакиваю из машины и через пару шагов оказываюсь внутри. Вестибюль пуст. Молодой человек в форме, положив голову на ладонь, дремлет за стойкой дежурного. Я стучу по стойке, он просыпается и смотрит на меня.
— Можно увидеть инспектора Валентина? — спрашиваю по-французски.
Парень отрицательно качает головой.
— Извините, мисс. Он на задании.
Мое сердце обрывается в пропасть. Без телефона найти Валентина невозможно. Без особой надежды спрашиваю дежурного, где сейчас находится инспектор Валентин, но тот только вежливо улыбается в ответ.
Когда я возвращаюсь, таксист поворачивается ко мне, облокачиваясь татуированной рукой на пластиковую перегородку. У него грубая загорелая кожа, словно он провел несколько десятков лет за штурвалом рыбацкой лодки, прежде чем переехать в Париж. Светло-карие глаза вопросительно смотрят на меня в зеркало заднего вида.
— Alors? Что дальше?
Я не знаю, что дальше. Дальше должен был быть разговор с Валентином.
Внезапно воздух разрывает сирена, и из ворот участка выезжает полицейская машина. Решение приходит неожиданно.
— Давайте за ней! — говорю я по-французски. Водитель криво усмехается, давая понять, что он не такой идиот, чтобы гоняться за полицейскими. Тогда я бросаю на переднее сиденье через квадратное окошко в перегородке банкноту в сто евро.
Он жмет на газ. Мы резко сворачиваем направо на узкую улицу с односторонним движением в направлении Сены. По обе стороны стоят припаркованные машины, и я вжимаюсь в кресло, надеясь, что на дорогу не выскочит собака или не выйдет женщина с коляской. Сирена становится громче, мы мчимся с полицейской машиной по параллельным улицам, но вдруг водитель резко ударяет по тормозам, в последнюю секунду заметив знак «Стоп». Он громко и долго ругается, как самый настоящий моряк, и вертит головой, ища просвет в движении. Наконец, мы трогаемся с места, но тут же снова тормозим, и мимо с воем проносится не одна, а две полицейские машины.
Мне даже не приходится снова коверкать слова «за ними». Водитель понимает все без слов. Мы присоединяемся к веренице машин на автостраде и ныряем в туннель вдоль реки. Гул машин и шум воды отдаются эхом от стен, заглушая звук мини-телевизора, встроенного в пассажирское сиденье, но ползущая в низу экрана строка сообщает последние новости: найден труп. В туннеле клубятся выхлопные газы, проникая в салон сквозь приоткрытое окно, начинает кружиться голова. Похоже, это самый длинный туннель в моей жизни. От полицейских машин нас отделяет десятка полтора автомобилей, и водитель отчаянно перестраивается из ряда в ряд, сокращая расстояние между нами. Пока я пристегиваю ремень безопасности, оно уменьшается до трех машин.
Что дальше? Ведь это же полное безумие!
А вдруг они едут вообще не туда? Мало ли преступлений совершается за день в Париже?!
Разум пытается взывать к здравому смыслу, но я гоню его прочь. Мы сворачиваем с автострады и проезжаем мимо парка с развалинами. На вывеске мелькает надпись «Бастилия», и я судорожно пытаюсь припомнить сюжет «Отверженных». От полицейских машин нас теперь отделяет лишь крошечный «Пежо». Но вот они поворачивают налево и внезапно останавливаются возле жилого дома с коваными железными балконами шириной в два фута вдоль каждого окна. Сирены стихают. Таксист паркуется в квартале от них.
— Вас подождать?
Он оборачивается ко мне, заставляя полинезийскую птицу, вытатуированную у него на шее, хлопать крыльями. Ни намека на флирт, корысть или даже возбуждение от погони, в складках вокруг рта читается озабоченность. Я отказываюсь, благодарю и даю гораздо больше чаевых, чем следовало. Захлопываю дверцу машины и иду в сторону мигающих красных и синих огней. Я сама по себе в этом чужом городе, что наполняет мою кровь адреналином.