е чего развернул коня и поскакал докладывать хозяину о результатах переговоров. Вскоре нам дали понять, что соглашение вступает в действие, и мы отправились в противоположную сторону, к северу. Армены не двинулись с места, а позже разведчики донесли, что они следуют за нами на расстоянии примерно десяти стадиев. Очевидно, что нам не доверяли.
Так мы шли несколько дней, все время поднимаясь вверх, и армены не отставали. Однажды утром я проснулась на рассвете и увидела картину, своей красотой поразившую мое воображение. Впереди насколько хватало взгляда, простирались горы, а над вершинами и бесконечными хребтами возвышалось несколько пиков, белоснежных на фоне ярко-голубого неба. На протяжении какого-то времени солнце освещало только их — они сверкали, точно драгоценные камни над громадой горы, все еще погруженной во мрак.
Пики источали розоватое сияние, сильное и чистое, словно состояли из эфира, — сокровища, сотворенные руками богов. Я заметила, что несколько юных воинов тоже любуются этим зрелищем, с таким же точно восхищением и удивлением. А Ксен спал, утомившись от ежедневных трудов. Одинокие и прекрасные пики земли арменов не войдут в его рассказ, не займут своего места среди тесных рядов четких букв, которыми он заполнял свиток, становившийся все более объемным. Когда мой летописец проснулся, я указала ему на горы, но волшебство уже пропало.
— Это просто горы, покрытые льдом, в Греции такие тоже есть: Олимп, Парнас, Пелий и Осса, — но они, конечно, не такие высокие. Лед отражает свет подобно драгоценным камням. Скоро сама увидишь.
Он произнес это без какого-либо воодушевления.
Однажды вечером мы добрались до нескольких расположенных близ друг друга деревень, группировавшихся вокруг большого дворца. Каждая деревня стояла на холме, дома были каменные, с соломенными крышами, из груб в холодный воздух поднимались струйки белого плотного дыма. Лучи закатного солнца подкрашивали столбики дыма, зажигая их словно фонари. Тысячи таких строений расположились на десятке холмов, рассыпанных по плоскогорью. А вот во дворце никаких признаков жизни не наблюдалось.
Воины разошлись, устраиваясь на отдых в домах, и нашли там в изобилии всяческие припасы: пшеницу, ячмень, миндаль, сухие фрукты, изюм, выдержанное вино, сладкое и крепкое, соленую и копченую баранину, говядину и козлятину. Обильный край.
Мы с Ксеном и слугами заняли массивное строение, высившееся у края первого холма. Это оказался то ли склад, то ли коптильня, но вполне пригодная для жилья, и Ксен предпочел остаться в ней, потому что там тоже был очаг и при этом нам не пришлось делить помещение с другими людьми.
Я разожгла огонь и стала готовить; никогда не забуду то ощущение покоя, уюта и расслабленности, что возникло у меня во время тихого ужина с любимым мужчиной — в чудесной земле, в волшебном месте, о существовании которого даже не подозревала. А потом…
Снег!
Я прежде никогда не видела его, хотя и знала, что это такое. Торговцы, следовавшие через Тавр зимой, рассказывали о нем нам, детям, и мы внимательно слушали, но описание не шло ни в какое сравнение с тем, что разворачивалось теперь на моих глазах. Я открыла дверь и глядела на улицу, от удивления потеряв дар речи: отблески огня проникали наружу, освещая картину потрясающей красоты, доказательство величия природы и богов, обитающих в ней и принимающих различные формы в зависимости от времени года и места.
Бесчисленные белые хлопья, танцуя, падали с неба, мягкие и легкие, кружась в воздухе, и ложились на землю, становившуюся с каждым мгновением все белее. Образовался рыхлый, пушистый ковер, похожий на шерстку новорожденного ягненка. Струйки дыма, поднимавшиеся над домами там, вдалеке, уносили с собой отсвет огня питавших их очагов. Снег вызывал у меня чувство ошеломления, столь глубокое и сильное, что я не могу ни описать его, ни даже воскресить в памяти.
Несмотря на то что стояла ночь, над землей разливался свет — едва заметный, слабый, рассеянный и вездесущий, не дающий тени, но тем не менее можно было гулять и не заблудиться, различая все предметы и фигуры. Снежный покров делал мир светлее.
Кто знает почему, но в тот момент я подумала, что только белый плащ Менона-фессалийца мог бы сравниться по чистоте с этим полотном, цельность которого нарушали только чьи-то одинокие следы. Следы… то ли я видела их, то ли нет — быть может, мне померещилось.
Послышался лай собаки, и ее лесной собрат ответил воем из лесов, покрывавших горы, превратившиеся в белых спящих великанов; раздались голоса наших воинов, потом перекличка часовых, затем все смолкло.
Весь мир побелел — и небо, и земля, — и все погрузилось в полную тишину.
Спала глубоким сном у огня — яркое пламя горело всю ночь, распространяя мягкое, приятное тепло. Может быть, тишина, может, эта мягкая атмосфера подарили мне крепкий сон, или же сознание того, что я сделала правильный выбор, когда последовала за Ксеном: благодаря этому решению я приобрела богатейший опыт, узрела сказочные картины, зачарованные края, испытала чувство ярости и восторга, минуты мучительной нежности.
Ксен, лежавший рядом, тоже источал тепло, иногда ворочался. В какой-то момент, открыв глаза, увидела, как его рука тянется к мечу, но потом снова обмякла. Возле коптильни, под навесом, его конь Галис время от времени фыркал, тихонько ржал и бил в мерзлую землю копытом. Это гордое, могучее животное много раз спасало Ксена от смертельной опасности. Я любила его; встав среди ночи, отнесла ему попону, чтобы укрыть от сурового холода. Он потерся мордой о мое плечо — по-своему отблагодарил.
На следующее утро мы проснулись от невероятного шума, доносившегося снаружи; Ксен выскочил с мечом в руке, но тревога оказалась ложной. Наши, словно дети, играли в снегу: обтирались, закапывали друг друга, лепили снежки и швырялись — руками и из пращей.
Жители деревень тоже выглянули из домов и с улыбкой наблюдали, как воины, явившиеся из далеких земель, столь безобидно развлекаются. Некоторые из их малышей тоже присоединились к игре, прежде чем родители успели им помешать.
Солнце ярко сияло над заснеженной долиной, и белое покрывало сверкало волшебным блеском, словно на него были нашиты алмазы или горный хрусталь. Я снова увидела на горизонте вдали три пика, стоящих на некотором расстоянии друг от друга, залитых светом утренней зари, алые, словно рубины, и подумала: а как же они будут выглядеть, когда мы подойдем к ним поближе? Потом вдруг раздались вопли тревоги и отчаяния: в некоторых домах начался пожар.
— Потушите огонь, скорее! — закричал Софос, и люди с ведрами и бадьями бросились гасить пламя снегом: ведь вода замерзла.
Все было бесполезно: дома с деревянными и соломенными крышами быстро превратились в пепел, остались лишь почерневшие развалины, казавшиеся оскорблением среди всеобщей ослепительной белизны. Хозяева стояли в сторонке и плакали. Софос велел трубить сбор, и люди выстроились на площадке позади деревни.
— Кто поджег дома? — спросил он.
— Они загорелись от солнца, — отшутились некоторые.
— Все?.. Ну хорошо. Если поджигатели выйдут вперед и признаются, то отделаются наказанием, если же я сам выясню, кто это сделал — а я выясню, — то их ждет смертная казнь. У нас договор с персами: они пропустят нас, если мы не станем жечь деревни. Тот, кто играл с огнем, поставил под угрозу жизни товарищей.
Человек двадцать воинов, среди их числа — шутники, один за другим шагнули вперед.
— Почему? — спросил Софос.
— Мы думали, что сегодня уйдем отсюда.
— Значит, вам все равно, что будет с людьми, среди зимы оставшимися без крыши над головой?
Воины молчали, словно лишились дара речи.
— Отлично. Вы повели себя как дураки, а посему на своей шкуре должны узнать, что такое остаться без крыши над головой зимой. Сегодня будете ночевать под открытым небом. Если не выживете — тем лучше: избавлюсь от нескольких идиотов. А теперь помогите жителям сожженных домов починить крышу и вставить окна и двери.
Воины подчинились, а когда наступила ночь, их отвели за границу лагеря, находившегося под охраной дозорных, оставив лишь кинжалы и плащи в качестве единственных средств к спасению.
Небо тем временем покрылось тучами. Пошел снег.
21
Я переживала за парней.
Они ведь не понимали, что делают: просто молодые дураки. Сожгли дома несчастных селян, не причинивших им ни малейшего вреда, но разве не естественно, что на десять тысяч человек нашлось два десятка глупцов?
Никого ведь не убили. А теперь они за свой дерзкий поступок могли поплатиться жизнью.
— Если по-прежнему будет ясно, они умрут, — буркнул Ксен.
— Почему?
— Или же их убьют враги, если заметят, что они остались за линией наблюдения часовых, или от холода.
— Но почему ясная погода смертельна для них?
— Потому что тепло поднимается вверх; если есть облака, они его задерживают, как крыша над головой.
— Приказ Софоса касается всех?
— Даже тебя.
— Но я не воин.
— Это ничего не меняет. Приказы Софоса имеют силу для всех. Он верховный главнокомандующий; кроме того, эти дураки сами виноваты. Пусть на себе испытают, что значит не иметь крыши над головой в такой земле, как эта.
Я постаралась придумать способ вынести из лагеря одеяла, но Ксен запретил. Тогда села у окна и время от времени глядела на небо: на западе показались облака. Но они были еще слишком далеко. Если небо не затянет, юноши погибнут.
Ксен рассказал одну историю — из тех, что показывают в театрах, — о девушке, которая ослушалась приказа царя своего города из жалости к двум молодым людям — своим братьям.
— Царь одного древнего города в моей стране — он называется Фивы, — прежде чем уйти, оставил царство двум сыновьям при условии, что оба поклянутся править по году, чередуясь. По прошествии первого года тот, чей срок истек, покинет город, а второй придет и сядет на царство. К сожалению, жажда власти пересилила, и когда Полиник — так звали второго — явился, чтобы принять бразды правления, его брат, Этеокл, отказался уходить. Тогда Полиник организовал содружество из семи царей и начал осаду Фив.